«Мы»? Намек понял.

— Немножко работали, — улыбнулся я. — Вы заходите, сейчас медсестру попрошу чайник поставить.

— Да я уже, — отчиталась о самоуправстве баба Катя, вошла в палату целиком и ввела одетую в скромное черное платье низенькую упитанную пожилую даму — собственно… — Сергей, это Надежда Петровна, — без нужды представила Фурцева. — Именно так, не «баба Надя»! — шикнула, весело блеснув глазами — знает как мы с Олей ее когда «никто не слышит» называем.

Но не обижается, а даже наоборот. Виталина тем временем поднялась с кровати и пошла к нам.

— Добрый вечер, Надежда Петровна, — чмокнул я художнице надушенную ручку. — Это Виталина Петровна, моя невеста.

— Вы очаровательны, юная леди, — отвесила та комплимент.

— Вы очень добры, мадам Леже, — ответила Виталина на французском. — Наше знакомство — огромная честь для меня.

Усадив гостий в кресла, сел на диван сам.

— А почему Сережа работает, товарищ машинистка, а вы — нет? — подколола Фурцева Виталину.

— С утра работали, поэтому в две смены, — пояснил я. — И вообще — все в рамках социалистической справедливости.

— Правильно заступаешься, — одобрила Екатерина Алексеевна. — Мы, женщины, любим когда за нас заступаются.

— Просто говорю как есть, — пожал я плечами.

— Сережа, я бы хотела изготовить твой мозаичный портрет, — огласила цель прихода мадам Леже.

— С радостью согласен! — отозвался я.

— Виталина Петровна тоже может… — начала было француженка.

— Не может, — одернула ее баба Катя.

— Не могу, — покачала головой Виталина.

— Жаль, — вздохнула мадам Леже на своем языке.

— А куда пойдет мозаика? — спросил я.

— Это будет целая выставка из видных культурных и политических деятелей СССР, — пояснила баба Катя.

— Может тогда попросим у Надежды Петровны копии и украсим ими станцию метро «имени Надежды Леже»? — предложил я.

— У нас нет такой станции, — не сразу врубилась Фурцева.

— Но новые ведь постоянно строятся, — намекнул я потолще.

— Ты думаешь? — посерьезнела Екатерина Алексеевна.

— Надежна Петровна сделала очень многое для популяризации образа СССР за рубежом в целом и содействуя культурному обмену нас и Франции в частности. А ещё у вас огромный талант, и станция получится красивая! — улыбнулся художнице. — «Фонд» возьмет на себя все расходы, — добавил для Фурцевой.

— Настолько хочешь в метро висеть? — погрозила мне пальцем. — Не зазнайся, Сережка!

— Меня лучше в метро не вешать, — согласился я. — Но культурных и политических деятелей сам Ленин велел. Почему при Сталине метро строили такое, что челюсть от красоты отвисает, а теперь — нет? Нужно это исправлять. Можно и масштабировать еще станций на пять, пригласив для их оформления талантливых дружественных к СССР художников из условно-нейтральных, извините, — грустно улыбнулся Надежде Петровне. — Стран.

— Французский народ не хочет войны, — заверила она.

— Французский народ не спрашивают, — развел я руками. — Но давайте думать о хорошем — о станциях. Могу я попросить вас о таком подарке столице СССР?

— Метро имени Владимира Ильича Ленина по праву считается лучшим в мире, — с улыбкой кивнула художница. — И, если СССР посчитает меня достойной, я не обману его доверия.

— Сергей у нас мыслит в масштабах государства, — как бы извинилась за меня Екатерина Алексеевна.

— Я понимаю, какие пойдут слухи о тебе, если открыть станцию моего имени, — повернулась к ней Надежда Петровна. — Все знают о том, что мы — старые подруги. Но если станция будет не у меня одной…

— Так можно, — согласилась Фурцева.

— Так я могу одолжить твой портрет? — вернулась к основной теме мадам Леже.

— Разумеется, — кивнул я. — У меня под рукой сейчас нет, но я вам обязательно пришлю.

— В Минкульте есть твои портреты на любой вкус, — велела не напрягаться Фурцева.

— Свадьба прошла хорошо?

— Будто во сне! — улыбнулась баба Катя. — Ты на нас с Эммой-то не дуйся — Андрей и Светлана счастливы, а с этой шебутной он бы все равно рано или поздно разбежался. Может не поедешь все-таки?

— Я не дуюсь, — честно признался я. — А ехать объективно пора. К тому же «первая очередь» города уже строится, контракты подписаны, деньги уплочены, документооборот крутится. Получится — людей взбаламутил зря.

— Что за город? — полюбопытствовала мадам Леже.

— У меня готовый архитектурный план есть, — обрадовался я возможности еще немного попользоваться художественными талантами Натальи Петровны. — Давайте покажу, он без стратегических объектов, — добавил для напрягшейся Фурцевой — оно, конечно, подруга, но допуска не имеет. — Мне полную в больницу взять не разрешили.

Вынув из-под кровати тубус, расстелил план поверх покрывала.

— Будет красиво, — оценила мадам Леже.

— Могу ли я позволить себе еще одну просьбу к вам?

— Разумеется можешь! — разрешила она.

— Могу ли я попросить у вас эскиз барельефов профилей Ленина, Сталина, Хрущева и Брежнева для торцов вот этих четырех зданий на улице «Имени пятидесятилетия СССР»? — указал на девятиэтажки одной из центральных улиц.

— Пятьдесят лет СССР будет только через два года, — заметила Фурцева.

— Звучит намного лучше «сорокавосьмилетия», — ответил я. — Будем считать — на вырост. Советской власти же за два года ничего не сделается?

— Ей и за тысячу лет ничего не сделается! — излишне уверенно фыркнула Фурцева.

Видели, знаем. Но ничего, починка идет.

— Я никогда раньше не пробовала рисовать Сталина и Никиту Сергеевича, — решила поскромничать Надежда Петровна. — Но могу попробовать. Барельефы — это очень вдохновляюще! Я пришлю тебе эскизы как только смогу.

— Спасибо вам огромное, — поблагодарил я мадам Леже, и бабушки покинули палату, не забыв пожелать нам спокойной ночи.

* * *

На следующий день Вилка эксплуатировалась полным ходом, потому что нам принесли здоровенную коробку методичек «для служебного пользования» работниками КГБ, МВД и ГУРа, которые мы перерабатывали, добавляли мое послезнание и ее жизненный и служебный опыт, на выходе получая монографию с рабочим названием «Язык тела». Этот микс физиогномики, психологии и НЛП издать никто не даст, но «для служебного пользования» материал получится сногсшибательный. А главное — Виталина помогает совсем не понарошку и очень этому рада — пользу приносит товарищ капитан!

Идиллия была прервана деликатным стуком в дверь.

— Да?

Вошла старая добрая Виктория Викторовна — благополучно избежала осложнений после первого пришествия и набралась смелости на второе.

Поздоровались, и я прожестикулировал Виталине:

«Завод отдавать»?

«Отдавай», — показала она в ответ. — «Тебе все равно нужно что-то получше».

Обидно! Но справедливо — от меня стандартного соцреализма никто не ждет.

— Как ваша инфекция? — спросила учительница, водрузив на тумбочку плитку шоколада.

Не буду ничего про диету говорить — шоколад в нее не входит, но обидится же.

— Хоть в космос отправляй, — бодро отрапортовал я, убирая гостинец в тумбочку. — Спасибо большое, мы по шоколаду очень соскучились. Потом съедим, чтобы доктор не увидел.

— Кушайте на здоровье, — обрадовалась Виктория Викторовна реакции. — Голос-то какой стал — совсем мужик уже! Скажи еще что-нибудь?

Даже как-то неловко стало от этого «мужика»!

— Например?

— Например, обещанную идею для романа! — подсекла учительница. — От всей души поздравляю с победой на «Хьюге», кстати. Может мне тоже чего-нибудь научно-фантастического написать?

— Вот тут вот синопсис набросал, — достал из тумбочки взамен шоколада пяток печатных листов. — Персонажей и особенности текстового мира, — протянул ей. — СССР отправил на конкурс фантастики целого товарища Леонова не просто так, а подав сигнал — фантастика у нас теперь жанр уважаемый, а значит скоро…

— В него ломанутся все, — закончила за меня Виктория Викторовна. — Космический завод, значит?

— Проблемы те же что и на земном — раздолбайство, лень, саботаж и не желающий перевыполняться сам собой план, — кивнул я. — Потом можно про сельскохозяйственную планету написать — типа огромный космический колхоз.

— Колхоз себе заберешь? — спросила она.

— Не, я, извините, в Нобелевскую премию целюсь, поэтому буду немного другие книжки писать.

— А сам говоришь «фантастика серьезный жанр», — заметила она.

— Так и есть, — кивнул я. — Я же не знаю, за какую из книг нормальную, литературную, а не как у Пастернака — политическую — премию дадут, поэтому работаю по площадям. Высокоуровневый постмодернистский детектив вот на днях издадут, дальше еще пару-тройку мощных книг разных жанров напишу. В следующем году снова. И снова — до победного. Таких сюжетов я вам не дам — не потому что жадный, а потому что сюжет в таких книгах глубоко вторичен.

— Завода мне хватит, — умиленно улыбнулась Виктория Викторовна. — Ты не переживай — ты и так для меня больше всех вместе взятых сделал. Я об этом помню, Сережа. Прости меня, ладно?

— Вы чего? — протянул намокающей глазами учительнице платочек.

Гормональные бури начались, видимо.

— Ты мне и публикацию, и Союз, а я тебя чуть с родственниками и Фурцевой не поссорила, — высморкалась она. — Уезжаешь теперь. Мама твоя приходила, рассказала, — ответила на мой вопросительный взгляд.