— А правда вы с Артемом и Вовкой много денег заработали? — аккуратно откусив кусочек и прищурившись от удовольствия, спросила она.
— Было дело, — кивнул я.
— Я тоже могу шапку держать, — попросилась она на работу.
— Я маме обещал больше так не делать, — расстроенно признался я.
Тайное всегда становится явным, и если обещал — надо делать.
— Маме врать нельзя, — грустно вздохнув, не стала она обзывать меня «маменькиным сынком».
Нужно еще «схему» придумать, чтобы у вот этого грустного ребенка завелись карманные деньги. Она же девочка, ей всякое красивое нужно!
— А что ты умеешь? — спросил я.
Таня оживилась — еще не все потеряно! — и перечислила свои навыки:
— Я рисую хорошо, вязать умею, готовить, убираться… — Осеклась и хихикнула: — Но это тебе не нужно, верно?
— Рисование однажды, может, и понадобится, — пожал я плечами. — Что еще?
— Шить немножко умею.
— А вот и ключевой навык! — обрадовался я. — Пойдешь к нам в швейную артель?
— Артели же Хрущев запретил? — проявила политическую подготовку девушка.
— Шутка, — улыбнулся я. — Имею в виду — маме моей помогать на заплатках вышивать всякое.
— А зачем на заплатках что-то вышивать? — удивилась она.
— Чтобы получать рубль за штуку, — пояснил я.
— Целый рубль?! — Полезли зеленые глазки на лоб.
— Целый, — кивнул я. — Тебе какие рубли больше нравятся — железные или бумажные?
— А можно выбрать? — почему-то обрадовалась она.
— Не знаю, — честно признался я. — Это ты с мамой обсудишь.
— Поняла! — обрадовалась Таня. — Вышивать я могу, если тетя Наташа меня возьмет, не пожалеет!
С детским трудом в СССР сложно: он тут сугубо централизованный, а никакого «на лето в Макдак» не существует. За централизованный при этом платят совсем потешные деньги. Еще можно целебные травы в аптеку сдавать, но где мы их в Сокольниках рвать будем? С мамой, думаю, о вакансии помощницы договорюсь — она у меня хорошая. Хуже прежней, да, но лучше родной все равно никого никогда не найти.
Тут меня словно током ударило — родной матери сейчас пять лет. Удивительно! Потом обязательно надо будет посмотреть на взрослую — ух красивая она у меня была! И будет!
— Чего ты улыбаешься? — заподозрила неладное спутница, немного покраснев щечками.
— А чего мне? — откинулся я на скамейке. — Тепло, хорошо, мороженое вкусное!
— Я тебе тогда за кино и мороженое с первой получки отдам, — пообещала она.
— Я же говорил — когда разбогатеешь! — хохотнул я и попросил: — Только ты про работу ничего никому не говори, хорошо? — И, опередив ее вопрос: — Маме можно.
— Хорошо, я больше никому-никому не скажу, — пообещала она.
— А теперь давай зубы чистить, — предложил я, когда мороженое закончилось.
— Я щетку не взяла, — расстроилась милаха.
— Вот этим! — достал из кармана жвачку, развернул, разделил пополам.
— Ничего себе! — оценила девушка, приняла угощение: — Спасибо! — Поднесла к носу, понюхала: — Мятная! — сунула в рот и со счастливым видом начала разжевывать.
Отличное применение контрабанде!
Кино «Еще раз про любовь» мне не понравилось, но понравилось девочке Тане, поэтому домой мы оба возвращались в отличном настроении — такой вот парадокс.
— Я вечером тогда к вам зайду? — уточнила она.
— Ага, когда мама вернется, — кивнул я.
— И анкету мне заполнишь, потом ответы сравним! — выкатила интересную активность, помахала мне ручкой и скрылась в подъезде соседнего дома — напротив нас живут.
Дома застал Алексея Егоровича — он сидел на кухне и с отвращением на лице намазывал что-то на кусок бородинского.
— Здрасьте, дед Леш!
— Привет, Сережка. Гулял? — Радуясь паузе перед столкновением с бутербродом, он аккуратно положил его на блюдечко и посмотрел на меня.
— В кино ходил, — отчитался я, подошел и посмотрел на открытую консервную банку — «Паштет шпротный».
— При Сталине селедкой кормили, — доверительно поведал ветеран. — Но это еще ничего — Микоян молодец был, много сделал для того, чтобы народ сытый ходил. Да и рыба нормальная. А при Хрущеве — колбасой китовьей кормить начали, мать ее ити!
Судя по тому, как дедушку передернуло, колбаска была та еще.
— Не ки́това, а Никитова! — хмыкнул дед Леша, горько вздохнул и достал из морозилки бутылку «Русской» водки. — За*бали! — поделился наболевшим, открывая бутылку. — Да ты не стой, ты садись. На-ка вот… — Ветеран издевательски гоготнул и достал из холодильника банку «Напитка мандаринового». — Ишь, б*я, мандаринов нет, а напиток есть! — продолжил он выражать недовольство советской пищевой промышленностью.
— «Напиток сладкий сокосодержащий с ароматом „мандарин“», — внес я улучшение, садясь и принимая от деда стакан напитка.
— Во-во! — одобрил он, нацедил себе стопарик. — Давай, Сережка, за Сталина!
«За Сталина» я был не против, и мы выпили. Ветеран сморщился, подобрал с тарелки бутер, откусил, сморщился еще сильнее. Прожевав и проглотив, вернулся к основной теме:
— А теперь — вообще вон какой ху*ней пичкают. Это же не консерва, а наказание! — Хохотнув, ехидно меня обнадежил: — Рыбный день-то, поди, забыл? Ничего, в школе минтаем полакомишься!
И так он это произнес, что мне прямо поплохело.
— А вы откуда знаете, чем в школе кормят? — попытался я купировать зарождающуюся фобию.
— Так я же ветеран, нас по школам постоянно водят, — поделился он особенностями досуга, даванул взглядом бутерброд, горько вздохнул и нацедил себе еще стопарик со словами: — Не выбрасывать же.
Уже без тоста «намахнул» стопарик и в два мощных укуса уничтожил остатки бутерброда.
— А зачем вы такое покупаете, если вам не нравится? — поинтересовался я.
— Бабке моей нравится. — Аккуратно прикрыв паштет крышечкой, он убрал его в холодильник, достав взамен банку кильки в томатном соусе, продолжая объяснять: — А я вот каждый раз пробую — вдруг лучше стал? Х*й он лучше станет! — Издав этот полный безнадеги вздох, дед пробил крышку кильки ножом. — А вот это Брежнев хорошо придумал, вкусная консерва! Будешь? Ту не предлагаю, ты уж извини! — хохотнул.
— Буду! — разохотился я.
Дед Леша выдал мне ножик, которым я отрезал хлеба, и вилку, которой полагается делать все остальное.
— Бог троицу любит, — буркнул дед и накапал себе еще. — Ну и будет! — Завинтил крышечку и убрал бутылку на место. — Всегда меру знать нужно, — выдал мне ценный жизненный урок. — Так вот ты мне скажи, Сережка, что еще удумают? — кивнул он на холодильник.
— Сверчка! — приоткрыл я перед ним завесу будущего.
— Какого еще, б*ядь, сверчка? — удивился дед.
— Обычного, стрекочет который, — пожал плечами я. — Выращиваешь в специальном резервуаре — тонн по пять пускай будет…
— Пять тонн сверчка? — удивился он еще сильнее.
— А чего мелочиться? Народу же много! — пояснил я. — Ну и вот, потом раз — всех уморил, высушил, в муку смолол и добавляй хоть куда — чистый белок.
— Ты только нашим е*аным рационализаторам такое не рассказывай! — попросил он меня.
Перекусив, сходил в комнату и принес дедовскую гитару — днем-то вернуть не успел, поторопившись погулять с Танечкой-лапочкой.
— Что, стоять уже перестал? — гоготнул поддатый дедушка.
— Не, мама решила, что мне свой инструмент нужен, — покачал я головой. — Вот и возвращаю! Спасибо! Я еще и в ДК записался.
— Ну-ка показывай, чему научили, — приказал дед Леша.
Занятий еще не было, но это же охренеть как удобно — буду прибавлять с повышенной скоростью и говорить деду, что научили в ДК. А там, получается, наоборот. Сел на табуретку, показал.
— Ну молодец, не филонил, получается! — похвалил ветеран, вытер за собой крошки со стола, подхватил инструмент и хлопнул меня по плечу: — Хороший ты пацан, Серега!