— Опять посуду помыл, — укоризненно-одобрительно заметила родительница на кухне.
— Не тебе же оставлять — ты работаешь, а я дома сижу, — привычно оправдался я.
— Совсем ты поменялся, Сережка, — грустно вздохнула она, вынимая из авоськи кулек с картошкой. — Раньше никакой помощи, поговорить — только «да», «нет» и «нормально», а тут… — сгрузив овощи в раковину, развела она руками.
— Поправлюсь и буду помогать больше, — с улыбкой пообещал я ей.
— Ты уж лучше головой выздоравливай, а помочь я себе и сама могу, — попросила мама и принялась чистить картошку. — С салом пожарю сейчас, а завтра у тебя и суп будет, и картошка, — сформировала мне меню родительница. — А еще я там чай купила вкусный.
Сквозь нити авоськи была видна пачка чая с замечательным названием «Чай № 36».
— Как пишется? — Выкинув очистки в ведро, мама начала мыть картоху и ставить на плиту черную чугунную сковородку.
— Нормально, шесть страничек, — отчитался о проделанной работе. — А потом вот деда Леша от скуки спасал.
— Ты у него всему учись, — наказала мама, для весомости покачав на меня вынутым из морозилки куском сала. — Он — настоящий, не как дядя Федя.
— Уже понял, — улыбнулся я ей. — Обидел тебя наш сосед? Хочешь, отомстим?
— Какие там обиды? — cовершенно по-девичьи хихикнула мама. — Я от него ничего и не ждала. Федя хороший, просто таким, как он, быть не нужно.
— Не стану, — пообещал я, скрестив пальцы за спиной — на всякий случай.
— Обижается он на тебя, — слила инсайд родительница.
— Это почему? Я же с ним как со всеми? — удивился я.
— Потому и обижается — раньше-то хвостиком бегал: «дядь Федь то, дядь Федь это», а теперь только здравствуйте и до свидания, — не без оттенка застарелой вины в глазах пояснила она.
Почему безотцовщина бегает за всеми, кто минимально похож на отца? Вопрос сугубо риторический.
— А вот представь, — попытался я ее немножко утешить. — Был бы у меня отец — мне бы и перед ним было за потерянную память стыдно. Так что я даже рад.
Мама изобразила вымученную улыбку — не помогло, увы — и принялась кромсать картошку, складывая ее в скворчащую салом сковороду.
Повисла неловкая тишина — за последние дни ее вообще было много. А что я могу? Здесь поможет только время.
— А почему я во взрослой больнице лежал? — нашел я нестыковку в процессе перерождения.
— Это тот жирный постарался, — неприязненно поморщилась родительница, помешала картоху, накрыла сковороду крышкой и уселась напротив, положив подбородок на ладони. — В Горисполкоме работает, людей не видит! Но хоть больница хорошая, — грустно вздохнула.
— Надо было с него печатную машинку стребовать, — запоздало пожалел я.
— У меня на книжке пятьсот рублей осталось… — мягко начала мама.
— Нет уж, теперь — только с гонорара! — с улыбкой одернул я ее. — Сейчас подживут ребра, и начнем покорять писательский Олимп!
— Я ребятам во дворе рассказала, — усмехнулась мама. — Готовься — завтра слушать придут.
— Это хорошо! — одобрил я услуги фокус-группы.
— А то я-то тебя люблю, — вытянув руку, она убрала с моей выцветшей, когда-то черной футболки невидимую соринку. — И оценить как следует твое произведение не могу, как лицо заинтересованное.
— Это правильно, — кивнул я. — Коллективный читатель всегда важнее индивидуального.
— Заговорил-то как! — умилилась мама.
— Нас же партия учит, что общее превыше частного, — продемонстрировал я азы идеологической подготовки.
— В телевизоре сказали? — спросила мама.
— Нет, это я помню, — с улыбкой покачал я головой.
— Мать не помнит, а партию помнит, — вздохнула она.
— Это потому, что крепка советская власть! — раздался из коридора сонный голос Надежды.
Одетая в такой же, как у мамы, полинявший халатик, растрепанная и зевающая, она появилась на кухне.
— Доброе утро, — пожелали мы ей, несмотря на садящееся за крыши «хрущевок» солнце за окном.
Удивительно быстро адаптируюсь. Причина проста — не было шока. Не успел осознать смерть, не успел отрефлексировать перерождение — болячка отожрала все ресурсы организма, — да даже ходить и думать одновременно трудно было! И потом — первое время я тупо спал. «Чик-чик», — сказала реальность, переключившись на другое время и место. А я и не против — там я уже все понял и потерял интерес. А здесь, да еще с читами — хо-хо! Главное — КГБ не злить, я же совсем не Джейсон Борн — расколют как нефиг делать и запрут в подвале. Нет, если Родине нужно, я согласен и на подвал, но лучше до этого не доводить. А еще — по совершенно непонятной причине страшно выходить на улицу. И печальное — когда нет ценных социальных связей, гораздо проще обрести новые.
— Сережка теперь еще и композитором стать решил, — порадовала мама соседку новостью.
— Ни пуха, — пожелала та, поставила чайник на плиту и отказалась от поспевшей картошечки.
Поужинав, я отвоевал право помыть посуду, и мы с мамой вернулись в комнату — ритуально смотреть программу «Время», которая появилась на свет только в нынешнем январе.
— Я и не знала, что ты такой талантливый, — с мечтательной дымкой в глазах сделала вывод аж шестнадцатилетняя Оля, обладательница длинных, собранных в «конский хвост» каштановых волос, голубых глаз, маленького, чуть курносого носа и красиво очерченного ротика, положив подбородок на ладони опертых на голые коленки — на ней синий сарафан, из-под которого торчат предательски белые лямки лифчика, — рук.
— Сказка как сказка, — ощутив ревность, фыркнул ее штатный бойфренд Артем — он такого же возраста, а еще — боксер пугающих для своего возраста габаритов, затянутых в клетчатую рубаху с коротким рукавом и синие шорты.
Буду стараться смотреть на Олю пореже.
— Я бы хотел в Московскую академию волшебства, — вздохнул рыжий, засеянный веснушками по самое не могу двенадцатилетний — почти ровесник — тощий Вовка.
Мама позвала тупо всех, кого нашла во дворе, и никто не отказался — а в СССР много интересного досуга? — этим объясняется столь разновозрастная компания.
Еще «сказку» слушал семилетний Славик — брат Артема, «мамка за*бала, присмотри да присмотри», — пояснил он после рукопожатия. Слева от него — девятилетняя Василина, милейший светловолосый ребенок в бежевом платьице. За ними, на полу, независимо привалившись спиной к шкафу, тринадцатилетняя Таня, сейчас упершая лоб в колени, свесив длинные распущенные черные волосы. Чисто девочка-призрак из японских ужастиков, и белое летнее платье с подолом чуть ниже колена только усиливает впечатление. А вот бретелька сиреневого лифчика — наоборот, портит.
Еще был одиннадцатилетний чумазый Мефодий, но его почти сразу после процедуры приветствия за ухо утащила откуда-то взявшаяся разгневанная бабушка.
Татьяна шмыгнула носиком. Книжка работает! А вот Славику ожидаемо пофиг — вот были бы картинки, тогда — да.
— Чаю попьем, может? — приземленно предложил Артем.
— Сам налей — чайник на кухне, общий, — предложил я, не желая подчиняться альфачу.
Вот если он меня сначала от*издит, тогда — да.
Боксер не стал придираться к больному и пошел на кухню.
— Таня, ты плачешь? — опустилась со стула на пол поближе к подруге Оля и приобняла ее за плечи.
— Да не реви ты, — фыркнул Вова: — У меня тоже батя бухает, но я-то не реву!
Таня заревела в голос, подскочила и выбежала в коридор, едва не врезавшись в посторонившегося Артема. Через пару секунд раздался звук открываемой и закрываемой двери.
— Дурак! — заклеймила Оля рыжего.
— Во, видел? — показал ему альфач профилактический кулак.
— Видел, — грустно подтвердил Вовка.
— Жалко, — вздохнул я.
— Да че ей будет? — проявил черствость Артем. — Есть конфеты?
— Есть, — гостеприимно признался я и повел «выживших» на кухню.
— А, Сережка, друзей привел? — выглянула в коридор пожилая, немного согнутая женщина в цветастом платочке на голове и выцветшем халатике — Зинаида Матвеевна.
— Здравствуйте! — почти хором поздоровались вежливые мы, и я ответил:
— Чай идем пить. Давайте с нами?
Улыбки ребят несколько померкли — оно, конечно, уважение к пожилому человеку, но чай пить…
— Да ну, куда я с вами, с молодыми? — с улыбкой отмахнулась она и вернулась в комнату.
Дальше по коридору — мое слабое место: зеркало, ни в одно из которых я так до сих пор и не отважился заглянуть. А ну как урод? Но теперь, когда перед глазами маячат Олины ножки, я должен знать, на что могу рассчитывать.
Не… плохо? Даже скорее с уклоном в «хорошо». Действительно — с тем самым Андроповым совершенно никакого сходства, и слава богу. Средней высоты лоб, «модельно» подстриженные черные волосы, не ушастый — это немаловажно! Следы аварии все еще при мне: зеленые впавшие глаза лихорадочно блестят — это очень выгодно подчеркивают синяки под ними. Пошлепал бледно-розовыми тонкими губами, подвигал челюстью туда-сюда. Даже если бы дали выбор, ничего другого я бы и не взял!
— Ты на нее, что ли? — отреагировал на шлепанье Артем, кивнув на Олю.
— У меня сотрясение, дергает, — оправдался я.
— А, ладно, — с явным облегчением на лице — не больно-то ему хочется жертву аварии в ее же доме угнетать — он хлопнул меня по плечу.