Седьмого сентября 1956 года, в День независимости Бразилии, в честь которого была названа команда в моем родном городе, я вышел в первом составе на официальный матч «Сантос» против «Коринтианс». То была не знаменитая команда «Коринтианс», а ее тезка помельче из Санту-Андре, одного из промышленных пригородов Сан-Паулу. Не успел я выйти на поле, как один из лучших игроков «Сантоса», Пепе, произвел удар по воротам. Вратарь отбил мяч, но мне удалось послать его в сетку с отскока — это был первый официальный гол, забитый мною в качестве профессионального футболиста, из более чем 1280 голов, забитых мною за всю мою карьеру. От восторга я бросился бежать по полю, в возбуждении молотя воздух кулаками. Когда игра закончилась, толпа болельщиков «Коринтианса» поднялась со своих мест и стала нам аплодировать. Игроки из команды соперников тоже были очень любезны и подошли поздравить меня.

Это был хороший дебют. Средства массовой информации в Сантусе стали открыто призывать городскую команду почаще включать меня в свой состав на игры. Жители города тоже стали узнавать меня, спрашивая, когда я стану чаще играть. Однако я был готов подождать.

В клубе «Сантос» я начинал как армадор, опорный полузащитник, но меня большей частью использовали как атакующего полузащитника, играющего под десятым номером. Мне тяжело думать о том, как все это произошло — история моей семьи повторилась вновь и с теми же последствиями.

Дело в том, что «Сантос» уже имел на поле двух отличных атакующих полузащитников — Дель Веккьо и Васконселоса, того самого, что обнял и так тепло приветствовал меня в тот памятный день, когда я впервые пришел в клуб. Однажды, когда «Сантос» играл на своем стадионе на первенство штата с командой Сан-Паулу, произошло жуткое столкновение Васконселоса с игроком команды-соперницы. Он лежал на поле, корчась от боли, и все мы поняли, что случилось что-то серьезное. Так оно и было: у Васконселоса была сломана нога.

Его травма открыла мне постоянный доступ на поле. Когда футбольный сезон возобновился в начале 1957 года, а Васконселос так полностью и не выздоровел, я занял его место и с тех пор никогда его не покидал.

В 1971 году Пеле решил оставить сборную Бразилии, хоть ему было всего 30 лет, объяснив общественности, что хочет уйти в зените славы, а не как Лотар Маттеус много лет спустя

Васконселос проявил себя непревзойденным джентльменом, когда годы спустя репортеры спросили его, как все это произошло.

«Футболка клуба «Сантос» под номером десять, — сказал он, — вне всяких сомнений, принадлежала мне до тех пор, пока не появился маленький чернокожий парнишка на ножках-палочках, вошедший в историю как Пеле».

Пеле

С годами появилась масса безумных теорий происхождения прозвища «Пеле». Согласно одной из них, оно образовано от гэльского слова, означающего «футбол» — звучит складно, однако совершенно не объясняет, почему так прозвали мальчишку из Бауру. Кроме того, на иврите «пеле» означает «чудо» или «диво», но и эта гипотеза по той же причине не дотягивает до правды. Согласно другой более замысловатой теории, группа турецких торговцев в Бауру как-то увидела, как я играл с друзьями и случайно коснулся мяча руками. Поэтому турки произнесли слово «пе», что на португальском означает «нога», и «ле», что вроде бы означает «глупый» по-турецки. Вообще-то эта теория полностью лишена смысла, но хотите — верьте, хотите — нет, ее упоминали в книгах, написанных обо мне, поэтому я повторяю ее сейчас, чтобы показать, как за все эти годы увеличилась путаница в этом вопросе!

Так в чем же правда?

А правда в общем-то звучит довольно разочаровывающе: никто не знает наверняка, откуда взялось прозвище Пеле. Оно — полная чушь, по-португальски оно ровно ничего не значит. Но есть одна теория, которая исходит от моего дяди Жоржи и внушает больше доверия, чем другие. Она связана с теми уличными пикап-играми, в которые мы играли когда-то в Бауру.

Как я уже говорил, мне приходилось много стоять в воротах, потому что когда я был в нападении, наша команда начинала выигрывать с разгромным счетом, и ребята из соперничающей команды теряли интерес к игре. В те далекие годы голкипером в полупрофессиональной команде Дондиньо был парень по прозвищу Биле. И соседские ребята, когда я стоял на воротах, кричали: «Ой-ой, он думает, что он Биле! Смотрите-ка, Биле опять взял мяч!» Поскольку мы были еще маленькие, это прозвище нами всячески коверкалось, гласные и согласные искажались, и так «Биле» превратилось в «Пеле». Вскоре именно это прозвище следовало за мной, когда я выходил на футбольное поле.

Подрастая, я ненавидел это проклятое прозвище. В конце концов, оно не имело никакого смысла и казалось мне недостойным. Плюс к этому я очень гордился именем Эдсон, будучи убежден, что носить имя такого известного изобретателя весьма почетно. Дело дошло до того, что я стал драться с другими ребятами, называвшими меня Пеле. Если они все же хотели обращаться ко мне по прозвищу, я настаивал на том, чтобы меня звали Дико. Также был период, когда моим прозвищем на поле стало Газолина — полагаю, благодаря тому, что я был весьма проворным. Однако, как я ни старался, я не мог отделаться от прозвища Пеле.

Впрочем, когда я попал в «Сантос», что-то изменилось, и я начал относиться к прозвищу Пеле по-новому.

Объяснить это довольно трудно, но я попробую: по мере того как шло мое восхождение по карьерной лестнице, прозвище Пеле стало восприниматься мной практически как имя совершенно другой личности. Эдсоном был бедный мальчишка из Бауру, сын Дондиньо и доны Селесте, парнишка, отчаянно скучавший по своей семье и дому. А Пеле был восходящей звездой, подростком, которому суждено было стать спортивной иконой и, возможно, самым знаменитым спортсменом. Эдсон мог быть замкнутым и застенчивым. А Пеле умел играть на публику и ослепительно улыбаться перед камерами. Оба были одним и тем же человеком, но представляли две различные реальности — одну, знакомую мне, и другую, новую, постоянно меняющуюся и подчас немного пугающую.

Звучит безумно? Возможно. Но вспомните, мне едва стукнуло шестнадцать, когда я стал игроком основного состава в команде «Сантос». Я сразу же стал сенсацией — в первый же год я был признан лучшим бомбардиром чемпионата штата Сан-Паулу. Это случилось в конце 1950-х, когда радио и другие средства массовой информации только-только начали развиваться в Бразилии. Впервые появилась некая популярная культура, и я внезапно оказался в самой ее гуще. Я и глазом моргнуть не успел, как меня окружили журналисты и фанаты, люди, утверждавшие, что хотят стать моими друзьями. Сегодня наше общество привыкло к знаменитостям и даже цинично судит о них, но тогда это еще было чем-то неизведанным. На подростка, которым был я, все это оказало сокрушительное воздействие. Не на поле — там я все держал под контролем, — а вне его. Поэтому та персона, появление которой я описал, явилась неким защитным механизмом, небольшим барьером между мною и остальным миром. Она позволила мне устоять как личности. То, что рядом был Пеле, помогло Эдсону сохранить здравый ум.

Шли годы, и я стал замечать, как у людей от удивления поднимаются брови, когда я вдруг начинаю говорить о Пеле в третьем лице. «Сегодня Пеле забил два мяча, но он чувствовал…», «Пеле очень рад быть здесь, в Берлине». Я делал это часто из необходимости. Появились такие аспекты перевоплощения в Пеле, которые почти невозможно понять, даже — или особенно — мне. Быть объектом столь большой любви — настоящая честь, и я научился смиренно принимать добрые пожелания, поступающие со всего мира. Писатель Норман Катлер как-то написал: «Люди преклоняются перед ним как перед героем, в течение получаса его осыпают столькими знаками обожания, сколько обычный игрок получает в течение всей его спортивной карьеры». Я не отношусь к этому легкомысленно. Господь даровал мне исключительный талант, и я всегда чувствовал, что моя святая обязанность использовать этот талант так, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей. В этом одна из причин того, что я до сих пор никогда не отказываю никому, кто просит у меня автограф или хочет сфотографироваться со мной.

За прошедшие годы я видел удивительные вещи, нечто, выходящее за рамки нормальных взаимоотношений между спортсменом и болельщиком. Я видел взрослых мужчин, рыдавших при встрече со мной; после окончания важных матчей буквально всю мою одежду болельщики срывали с меня на сувениры. На меня толпами бросались кричащие, рыдающие женщины; говорят, однажды в ходе гражданской войны в Африке было объявлено перемирие с тем, чтобы я смог провести там игру.

Когда в 1970-е годы я жил в Нью-Йорке, то часто посещал детские больницы. Дети, месяцами не покидавшие своих коек, вставали, внезапно словно излечившись, когда я входил в палату. Их глаза светились, и они говорили: «Я буду знаменитым футболистом! Буду забивать много голов, как ты, Пеле!»

Некоторые из этих детишек были неизлечимо больны раком. Боже мой, у некоторых даже были ампутированы ноги. Но, оглядываясь на стоявших рядом родителей, я видел у них в глазах тот же блеск, как будто они тоже верили в это. Поэтому я вновь переводил взгляд на ребенка, кивал и говорил с такой убежденностью, на какую только был способен: «Ты прав, сынок, ты выйдешь отсюда и станешь великим футболистом, таким как я».