Сама она относила себя к той категории писателей, которых «тянет к тем, кто уже от рождения числится в стане побежденных или потерявшихся в жизни… готовых принять условия, которые навязывает им окружающий мир, хотя и не всегда способных этим условиям подчиниться, несмотря на все их мужество и невероятные усилия…» «Собственно, я и пишу для того, чтобы стать голосом таких людей», — говорила она. В романе «В открытом море» обитатели старых барж — «существа, не принадлежащие ни суше, ни воде», — могут, конечно, стремиться к иным, «более разумным и адекватным», условиям жизни, которые сулит им соседний богатый район Челси. «Но жители Баттерси-Рич, предприняв очередную попытку стать такими же, как другие люди, и в очередной раз потерпев весьма огорчительную неудачу, вновь были вынуждены отступить и продолжали существовать в той грязной прибрежной полосе, где на поверхности воды плавало множество самого разнообразного мусора, выброшенного приливными волнами, и где давно уже стояли на якоре их старые баржи». Впоследствии Фицджеральд писала, что, к сожалению, смысл названия этого романа часто интерпретируют как «вдали от берега», тогда как его суть в том, сколь неустойчивы, неосновательны жилища, эти жалкие старые баржи, стоящие на якоре всего лишь в нескольких ярдах от берега, сколь «эмоционально подвижны, неспокойны герои моего романа, одновременно испытывающие и потребность в защите, и весьма сомнительную тягу к опасным приключениям».

Причины для этого, разумеется, у каждого из них свои, и одни лучше, другие хуже справляются с жизненными трудностями — Фицджеральд, как всегда, остро чувствует проблемы и состояние тех, кто попал в трудное положение. Созданные ею тонкие, психологически точные портреты обитателей плавучих домов свидетельствуют о том, как хорошо она знает их жизнь, с каким сочувствием относится к их привычкам и обычаям, которым они издавна следуют, но которые в итоге неспособны их спасти. Практичный Ричард, советуя бедолаге Уиллису хорошенько подготовить судно перед продажей, просто не в состоянии понять, с кем имеет дело, «тщетно пытаясь помочь тому, кто никогда не ощущал ни физической, ни душевной потребности что-либо в своей жизни менять». На самом деле Уиллис давно уже сомневается «в целесообразности любых новых начинаний, доверяя лишь умению людей держаться вместе». (Но в итоге «новое начинание» — или, точнее, весьма драматические перемены — все же будет ему навязано.) Ненна более чутко реагирует на собственные просчеты и, понимая, что порой здравый смысл ей изменяет, выступает в качестве ответчицы на воображаемом суде и вынуждена подчиниться доводам судьи, когда тот подвергает безжалостному разбору ее представления о браке и его возможных перспективах. Даже такой обеспеченный, энергичный и достойный человек, как Ричард, принадлежащий «к тому типу мужчин, у которых даже в половине четвертого утра всегда имеется при себе пара чистых носовых платков», трогательно изображен как жертва привычек, насажденных ему обществом и службой на флоте: «…мысль об этом… похоже, и объединила обе мучившие его проблемы; теперь они представлялись ему в виде некой единой структуры, работающие части которой пребывают в тесном взаимодействии». Ситуация трагифарса заставляет всех героев романа постоянно пребывать в движении, а поставленные этой ситуацией двусмысленные условия никогда не завершаются приходом в статичное состояние. В одной из статей, написанной лет через десять после выхода романа, Фицджеральд призналась, что реальный прототип Мориса, «некий элегантный молодой мужчина-натурщик», жил с ней рядом на соседнем судне и всегда старался поднять ей настроение, а однажды даже повез ее, усталую, потрепанную жизнью женщину средних лет, на целый день в Брайтон; к сожалению, вскоре после той поездки он вновь вернулся в Брайтон и там утопился. «Но когда я превратила его в одного из героев романа… — писала Фицджеральд, — у меня не хватило духу позволить ему убить себя. Ведь это означало бы, что он потерпел полный крах в жизни, тогда как на самом деле он со своей добротой был — по крайней мере, в моих глазах — самым настоящим символом успеха». Подобные личные, изменчивые, а порой и взаимоисключающие оценки как раз и лежат в основе того, как изображает писательница взаимоотношения между людьми.

А еще в романе есть две маленькие девочки. Дети в произведениях Фицджеральд часто проявляют удивительную, лишенную иллюзий зрелость, которой так не хватает окружающим их несчастливым представителям старшего поколения. И все они — от десятилетней Кристины Гиппинг из «Книжной лавки», которая говорит бездетной вдове Флоренс, что «жизнь ее обошла», до невозмутимой и «на редкость ответственной» двенадцатилетней Долли из «Начала весны» (The Beginning of Spring) — как бы берут на себя роль организаторов общества и носителей истины; именно они первыми разгадывают тайну разлада, возникшего между их родителями. «Они необычные детишки, — говорит приехавший в гости дядюшка Долли, — вряд ли, например, нам с Нелли когда-либо разрешали так же свободно участвовать в беседах взрослых». Предшественников тех детей, какими они изображены в романах Фицджеральд, можно, наверное, отыскать у Айви Комтон-Барнетт [Айви Комтон-Барнетт (1884–1969) — британская писательница, автор романов из семейной жизни миддл-класса в поздневикторианской или эдвардианской Англии.], в описанных ею детских комнатах и школьных классах. Однако своему другу, который находил образы детей в произведениях Пенелопы Фицджеральд «поистине драгоценными», писательница возразила так: «Я с этим не согласна…Они в точности такие же, как и мои собственные дети; те тоже всегда все замечали». И все же эти «романные» дети не могут быть точно такими же, как дети реальные; а также, возможно, кое-какими чертами своих характеров они обязаны и тем, порой излишне самоуверенным, ученикам детской школы театрального искусства, где преподавала Фицджеральд; именно их она так ярко изобразила в романе «У Фредди», на страницах которого они целыми абзацами изъясняются на своем особом жаргоне, с маниакальной решительностью рисуя свою грядущую, непременно успешную карьеру. А детей в романе «В открытом море» Фицджеральд рисует одновременно и подражателями (т. е. «обезьянами»), и самобытными творческими личностями (т. е. «чудаками»).

В Марте и Тильде воплощены два самых симпатичных и любимых писательницей детских характера. Единственные дети на всем пространстве романа, они также служат ей — поскольку вечно прогуливают школу — средством и способом показать жизнь их родного причала и его историю. Шестилетняя Тильда, для которой весь мир — река, вдумчиво изучает этот мир со своего наблюдательного поста на верхушке мачты, возвышающейся над палубой баржи «Грейс»; она долгие часы проводит в мечтах, этаких снах наяву, в которых отражается и прошлое, и будущее. Разумеется, сегодня вы, приехав в Баттерси-Рич, с изумлением увидите, что берега Темзы выглядят совсем иначе, чем пятьдесят лет назад, когда Фицджеральд и сама жила там на старой барже; теперь, например, почти совсем не ощущается блеск того поздневикторианского Челси, который столь отчетливо чувствуют маленькие герои романа. Теперь на берегу на переднем плане возвышаются высотное здание Совета и прочие стеклянные зиккураты, а также кондоминиумы в форме парусов, да и суда, что стоят на якоре чуть выше моста Баттерси-Бридж, где была пришвартована баржа «Грейс», выглядят куда более достойными и процветающими. В этих местах, между прочим, в течение почти всего девятнадцатого века находился большой «Лодочный двор Гривза», и два поколения членов семейства Гривз служили там лодочниками — они много раз возили Тёрнера, а затем и Уистлера [Джозеф Тёрнер (1775–1851) — английский живописец, график; крупнейший мастер романтического пейзажа. Джеймс Уистлер (1834–1903) — американский живописец, с 1855 г. живший во Франции и в Англии; был близок к французским импрессионистам.], сумевшего уловить характер старого деревянного моста Баттерси-Бридж, написанного им прямо из лодки молодого Уолтера Гривза; его, кстати, Уистлер тоже научил писать красками и делать гравюры, и он вполне успешно изображал различные бытовые сценки на реке, используя приемы, показанные ему художником. Именно прекрасный ноктюрн Уистлера «Синее и Золотое: старый Баттерси-Бридж», на котором замечательно воспроизведена самая грязная и неряшливая часть Темзы, старый художник Уиллис и показывает Тильде во время их похода в галерею Тейт [Лондонская галерея Тейт — богатейшее собрание картин английских мастеров, начиная с XVI века, и зарубежных художников XIX–XX вв., особенно импрессионистов и постимпрессионистов; основана в 1897 г., названа по имени основателя Генри Тейта.]. «Уистлер был очень хорошим художником… — говорит девочке Уиллис и прибавляет, подчеркивая практическое видение художником изображаемого предмета: — Видишь, как раз начинается прилив, и этим решил воспользоваться вон тот лихтер…». Подобное отношение к описываемому предмету свойственно и самой Фицджеральд; и в данном случае она опирается на собственный, вполне реальный опыт, хорошо зная, что значит каждое покачивание и поскрипывание старых судов — эту науку за годы, проведенные на реке, она усвоила очень хорошо. И хотя в целом ее, пожалуй, можно было бы назвать осторожным лириком, но краткие и точные сведения о приливах и отливах, а также замечания о береговых и сигнальных огнях в ее устах производят не менее сильное, реалистичное впечатление, особенно описание сумерек, когда «казалось, что тьма поднялась прямо из реки, стремясь слить ее воедино с небесами», или рассвета, «того неуловимого часа, когда тьма, как бы рождаясь из тьмы, начинает подниматься над водой, и темные тени с каждой минутой превращаются в конкретные предметы, заявляя о себе то как дом, то как стоящее на якоре судно».