Петер Фехервари
Греза
...Эта греза посвящается «Рубакам» — Зеду, Фортунато, Кравваваму Лорду, Капитану Кроносу, Гексу и Темному Наследнику, которые следовали за мной и по более странным историям.
Спасибо вам, братья. Пусть наша легенда живет!
В бездне звонит темный колокол.
Его эхо разносится нал холодными и безжалостными мирами, словно плач по человечеству. Ужас сорвался с цепи, и в тенях рыскают все гнусные творения ночи. Здесь нет ничего, кроме зла. В кораблях-склепах странствуют чужеродные монстры — алчные, они наблюдают и ждут. В окутанных сумраком лесах слышится шепот тлетворных чар, а в беспокойных умах мелькают фантомы. Повсюду, от глубин космической пустоты до залитой кровью земли, дьявольские чудовища бродят под покровом бесконечной тьмы и насыщаются недостойными душами.
Оставьте надежду. Не уповайте на веру. Здесь жертвы горят на погребальных кострах безумия, в потревоженных могилах ворочаются гниющие трупы, а демонические отродья с застывшими ухмылками пристально смотрят в глаза злосчастной добыче. И на все это безразлично взирают Боги Погибели.
Пришло время расплаты. Каждый из смертных беззащитен против того, что рыщет во мраке. Настала вечная ночь — вотчина монстров и демонов. Это вселенная Warhammer Horror, где никому не избежать вечных мук.
Поэтому колокол продолжает звонить.
Тьмой полночной окруженный,
Так стоял я, погруженный
В грезы, что еще не снились
Никому до этих пор.
Лорд По, древнетерранский еретик
По-настоящему важна не истинность ответа, а искренность его искателя.
Истерзанный Пророк
Preludium
Зверь в тени
— Нам нужно уходить, — прошептал мальчик-призрак во тьму.
Выжившие люди, сгрудившиеся в приямке для зерна, выглядели как размытые тени: их силуэты словно присыпали серебристой пылью лучи лунного света, просачивающиеся сквозь деревянные планки наверху. Но паренек, даже не видя их лиц, знал, что они боятся. Уцелевшие воняли страхом точно так же, как тела, усеявшие мир над ними, будут смердеть гнилью после окончания зимы и прихода Золотого Времени — если, конечно, волки и стервятники оставят что-нибудь от оттаивающих трупов. Или же их убийца первым сожрет мертвецов. Может, ради этого он и явился в село.
— Мы должны уйти, — настаивал паренек. — Сейчас же.
— Нет, — прошипел Падрейг. — Оно все еще там.
— Оно спит, — сказал мальчик.
Слово «спит» не совсем точно передавало то, что он ощущал, но его спутники хотя бы понимали такой термин. Паренек не сумел подобрать лучшего варианта для приближенного описания эманаций вялости, исходивших от разрушителя наверху.
— Ты не можешь этого знать, — возразил Падрейг.
«Но знаю», — подумал мальчик.
Как и в случае со страхом Падрейга, он чувствовал ярость зверя где-то глубоко внутри себя, осознавая ее через необъяснимую близкую связь. От нее несло обугленным мясом и скисшим вином, и запахи сливались в дурманящее тошнотворное месиво злобы… Однако свирепость твари намного ослабла.
«Неистовство вернется».
Он не сомневался в этом. Чудовище испытывало такую лютую жажду резни, что не могло утолить ее надолго, сколько бы крови ни пролило.
— Оно найдет нас, если останемся тут, — предупредил паренек.
— Чё-то пока не нашло, — ехидно усмехнулся Падрейг, к которому вернулась толика прежней агрессивности. — И ваще не найдет.
Сын кузнеца, вдвое превосходивший мальчика-призрака возрастом и во много раз — габаритами, имел наклонность к жестокости, что сделало их естественными врагами. Впрочем, над пареньком издевались многие, и большинство мучителей вели себя хуже Падрейга. Хотя мальчик прожил среди местных столько сезонов, что даже считать не хотелось, никто никогда не проявлял к нему доброты. Уж точно не рыжеволосый зверолов, забравший его к себе…
«Живой или мертвый, я всегда буду для них призраком», — подумал паренек, оценивая дышащие тени вокруг себя. Именно он привел людей в убежище, спасая их от монстра, который разрушил село, но это никак не повлияло на них. Все осталось по-старому.
Мальчику было не больше семи-восьми лет, когда Рыжий Новак нашел его в лесу за поселением. Полуголодного светлоглазого малыша в пышной, но изорванной одежде покрывали капли чужой крови. За пареньком никто не пришел, поэтому зверолов взял его в ученики, хотя точнее прозвучало бы «в рабство». Хозяин даже не дал ему имени, хотя мальчик забыл, как его зовут, и вообще утратил все атрибуты прежней жизни — все, кроме Клинка, который сжимал так крепко, что оружие пришлось вырывать из пальцев.
Этот кинжал выглядел необычно: длинное серебристое лезвие крепилось в костяной рукояти с резным спиральным узором. Разумеется, Новак отобрал Клинок, но потом паренек стащил его, когда зверолов в очередной раз напился до беспамятства. С тех пор мальчик хранил оружие под отошедшей половицей в их лачуге, однако этим утром взял его с собой, повинуясь какому-то чутью. В конце концов, они оба были фантомами из прошлой жизни, а если сегодня закончится и текущая, они вместе перейдут в следующую.
«И во все то, что случится дальше, пока в мире не придется больше ни жить, ни умирать».
Он провел ладонью по рукояти Клинка. Касаясь знакомых завитков на поверхности, мальчик исполнился отваги… и чего-то более мрачного.
«Новак мертв! — с яростью подумал он. — Тварь добралась до него!»
Паренек не видел, как это произошло, но почувствовал гибель старого чудовища от рук нового. Воспринял боль ублюдка, когда зверь вырвал ему хребет, словно рыбник, чистящий улов от костей. Ощутил, что это хорошо. Правильно.
— Справедливо… — выдохнул он, наслаждаясь красивым словом.
Теперь это уже не имело значения, но… Измывательства никогда не казались мальчику настолько ранящими, как сейчас, словно кто-то заточил все пережитые им страдания и оскорбления до убийственной остроты. Смерти Новака не хватало для расплаты. Совсем не хватало. Пареньку захотелось броситься на окружающих его недотеп и…
«Это зверь, — осознал он, разжимая кулаки. — Я пью его грезы. Тону в них».
— …Нам тут ничё не грозит, — говорил Падрейг другим уцелевшим. — Будем сидеть тихо, оно дальше пойдет. Не тронет нас.
— Ты ошибаешься, — произнес мальчик-фантом, вставая.
Суставы затекших ног захрустели, и он едва не упал. Как долго они сидели тут, скрючившись во тьме, пока наверху буйствовало чудовище? Шесть часов? Семь? Десять?
— Нас убьют из-за тебя, призрак! — зарычал Падрейг, стиснув его запястье.
— Призраков нельзя убить, — прошептал паренек.
Он едва справился с желанием ударить сына кузнеца, причем не кулаками, а более чистой и острой силой своей воли. Его дух пылал от мощи, распаленной неистовством зверя. Как просто: выбрось вперед заостренную мысль, и рассудок этого здоровяка лопнет, словно раздавленный жучок! Как весело!
«Скрывай свою порчу».
Бесчувственный приказ, слишком часто звучавший в прежние годы, вновь заставил мальчика застыть. Всякий раз, когда он тянулся к источнику своей тайной силы, там поджидало это повеление из недр души. Из всех воспоминаний о прежней жизни паренька сохранилось только оно, что делало его одновременно драгоценным и пугающим. Снова и снова команда вынуждала фантома в безропотном молчании склоняться перед накатывающей грязной волной поношений — ругательств, побоев и хуже того. Он никогда не пытался дать отпор или вылепить из грубой глины духа сельских жителей более ласковое отношение к себе. Никогда не позволял себе стать чем-то превыше призрака.
«Хватит с меня пряток, — решил мальчик. — Хватит с меня их всех».
— Я ухожу, — сказал он, выдергивая руку из кулака Падрейга.
В тот же миг паренек кольнул здоровяка своим разумом, и, хотя он применил лишь малую толику силы, скрытой в его душе, сын кузнеца отскочил со вскриком, будто его ударили.
— Останетесь тут — умрете, — предупредил мальчик всех прочих.
Он знал: селяне не видели, что произошло, но ощутили это. Воздух стал ледяным и одновременно приобрел четкий резкий привкус, словно его пронзили невидимые разряды энергии. Где-то застонала Агнешка, увядшая морщинистая портниха, а Тиволи, писец старосты, похоже, опять перепачкал исподнее.
— Колдун… — прохрипел Падрейг. — Он колдун. «Да», — согласился паренек, принимая истину, которую сознавал всегда. К своему удивлению, он не почувствовал стыда, только приятное возбуждение. Теперь он больше не призрак.
«Колдун».
— Да, — подтвердил мальчик вслух. — И я видел, что случится, если вы не послушаете меня.
Выбросив их из головы, он вскарабкался по лестнице в центре приямка, упирающейся в крышку люка, и слегка приподнял дверцу, чтобы выглянуть наружу. В щель хлынули лунный свет, ослепительно яркий после темноты, и жгучий мороз середины зимы. Пока привыкали глаза, паренек изучил ночную округу с помощью иного восприятия, не обращая внимания на дрожь во всем теле.
Зычный псионический «храп» зверя звучал в прежнем гнетущем ритме. Монстр еще не пробудился от того, что сходило за дрему в его зазубренной душе.
«Но скоро очнется, — рассудил мальчик. — Гнев не отпустит его».