Питер Акройд

Мильтон в Америке

Предисловие

Джон Мильтон, автор стихотворных произведений «Комус» и «II Penseroso» («Задумчивый»), исполнял также обязанности секретаря по международной переписке в Совете Оливера Кромвеля. Его симпатии были на стороне мятежников, восставших против короля: он даже написал трактат, оправдывающий казнь Карла I. Когда в начале 1660 года стало ясно, что Английская республика обречена и Карл II вернется в Лондон, Мильтон уверился в своей неминуемой гибели. Его выследят, заточат в тюрьму и, вне сомнения, казнят за связь с врагами нового короля. Восемью годами ранее Мильтона поразила слепота, и ему не удалось бы скрываться в столице неузнанным и безвестным. Выбор оставался один: бегство, пока еще оно было возможно. А куда же бежать, как не в Новую Англию, где его наверняка ждет восторженный прием со стороны уже обосновавшихся там пуритан?

Часть первая

ЭДЕМ

1

Взойди на борт, друг Менипп, поплывем в воздухе Тартара. Искрящиеся волны вновь курятся, и на море лежит печаль. С лика пучины взываю к тебе. Сирены. Левиафан. Белоглавые валы не улягутся. Дуйте, попутные ветры, наполняйте счастливые паруса. Гавань после штормов всего отрадней. Пряности, слоновая кость, обезьяны. Безбрежному океану моего разума покой неведом.

— Мистер Мильтон, сэр.

В постель, Джон. Свеча догорает. Ты истязаешь глаза чрезмерным усердием. Встает рассвет, и солнце озаряет крыши домов на Бред-стрит, а ты корпишь над мифами и хрониками. Что это за книга лежит на твоем кресле? Nel mezzo del сатгп di nostra vita. Итальянская поэзия, по которой я некогда странствовал. Лисидас. Блуждая по Ист — Чипу. Оды. Герои. Вижу слепого Самсона, опу-танного веревками и плененного во тьме. Плод похоти горек, но я все еще подвержен соблазну. Ах, Самсон, в вечности Ист-Чипа. В юности я был красив и безбород. В юности я жаждал великого. Уходите, сэр, уходите. Вы должны вовлечься в людские дела. Вот письма для Совета. Посланец ждет.

— Мистер Мильтон, проснитесь.

Путешествие Палинура было не более благословенно, чем это. Я проплыл по рекам Лондона — реке Уолбрук и реке Флит — и пересек озера Италии. Буря у тебя в голове, Эней, мне известна. Твое странствие — оно и мое. А когда богиня Диана пророчествовала о Британии, он очнулся и счел видение священным. Он отплыл к тому благословенному острову — острову ангелов, как плыву сейчас и я. Англия, новая Англия. Воздвигнутся ли башни Элизиума на этой земле? Или же видение затмится? О да, звезды движутся. Мы дрейфуем не только по морю, но и по небу. Артур. Арктур. Плеяды. Семикратно. Когда я родился, ветер дул с севера. Когда утренние звезды запели вместе, я отправился в путешествие.

— Пробудитесь, мистер Мильтон. Сэр, пожалуйста.

Солнце тогда пробилось сквозь тучи как благословение, осветив мне лицо, и я услышал голоса моряков. Убирайте паруса. Для безопасности. Шторм. Буря на море. Мы прижаты к скалам Аттики — и огни на мысу предвещают нашу судьбу. О духи глубины, спасите нас. Возродите мои надежды, ибо я слеп. Течение увлекает меня вниз, и вместе с Одиссеем я бреду среди утопленников, в глазах у них — мольба. Тьма и бездна. О Боже, вызволи нас из сна. И после этого — наше изгнание.

— Прошу вас, поднимайтесь, мистер Мильтон.

— Что? Что такое?

— Показалась новая земля!

2

— Так мы у цели? Это и есть тот самый долгожданный берег? — Его кресло из черного дерева было привязано к стоявшей на палубе бочке с маринованной селедкой, а пояс для надежности охватывала толстая бечева. Он сидел в парусиновом плаще: длинные рукава полоскались на ветру, который овевал ему лицо. Глаза его были широко раскрыты. — Скажи мне, Гусперо, что там?

— Серые камни, вроде мрамора. Крупная галька. Высокая трава. Похоже на Хэкнейские топи дождливым утром.

— Недоумок. Вглядись получше.

Юноша стоял рядом с хозяином, слегка касаясь его плеча.

— Вижу небольшие бухточки и песчаные отмели. Кустарник. — Он принялся насвистывать привычный мотив, но хозяин велел ему умолкнуть. — Море сейчас довольно спокойное, сэр. Развязать вас?

— Нет. Погоди. Сквозь воду мне слышится движение.

Гусперо знал, что у слепца порой возникают внезапные, однако безошибочные ощущения, и потому, обводя глазами залив Массачусетс, он далее не шевельнулся, а корабль тем временем начал раскачиваться и колыхаться.

— О Господи. Там есть что-то еще. На береговой полосе.

— Говори что.

— Вроде бы огонь, а вокруг него танцуют какие-то фигурки. Смахивают на лисиц.

— Лисицы никогда не танцуют, разве что на маскараде. Они скачут и прыгают, но не умеют двигаться плавно. Это либо туземцы, либо бесы. Ты веришь в бесов, Гусперо? — Джон Мильтон улыбнулся, но тут же поежился на крепнущем ветру. — Проводи меня внутрь.

Юноша отвязал бечевку, помог хозяину подняться с кресла и, шагнув в узенькую дверь, повел его по проходу вглубь корабля. Здесь ударял в нос застарелый дух зерна и камфары, апельсиновой корки и перца, жучка и пороха, овсянки, пива и сыра; все запахи смешивались, но каждый чувствовался по отдельности. После морской свежести и чистых дуновений Новой Англии слепец с поводырем словно бы очутились в застоявшемся воздухе лондонского прошлого. Встречные пассажиры, спешившие на палубу, почтительно застывали на месте, пропуская Джона Мильтона. Склонившись перед ним, пока он направлялся к себе в каюту, они затем опрометью бросались взглянуть на видневшийся берег. «Воистину это Божья страна, — воскликнул кто-то. — Эдем в пустыне». Мильтон остановился и усмехнулся, заслышав второй голос: «Столь гордый народ пустит здесь корни, что само древо достигнет небес. Мы станем кедрами земли обетованной!»

— Пошли им, Господи, — прошептал Мильтон, — поменьше метафор в речи и побольше здравомыслия.

Ветер усилился, и с палубы донесся возглас: «Мистер Мильтон, скоро покажется наша гавань! Свобода и величие, сэр!» Слепец что-то пробормотал, и Гусперо расхохотался. С палубы переспросили: «Что вы сказали, сэр?»

— Прокомментировал цитату из Писания, мистер Джексон: о том, что доброхотно говорящего любит Бог.

Гусперо вновь взял хозяина под руку и повел его по коридору дальше. Мильтон настолько освоился с этим коротким маршрутом, что, проходя под двумя большими балками, инстинктивно нагнул голову. Его каюта помещалась рядом с каютой, которую занимал капитан корабля (носившего имя «Габриэль») Дэниел Фаррел; как самому почетному пассажиру Мильтону предоставили наиболее просторное помещение. Плавание длилось уже восемь недель, однако «жилище» Мильтона, который настаивал на этом названии, содержалось в чистоте и таком безупречном порядке, словно они покинули Англию не далее как позавчера.

— Открой сундук, — обратился он к юноше, едва они вошли в каюту. — Страшно хочется имбиря.

— Здесь только варенье из розовых лепестков, сэр. Очень полезно для кишечника. Не хотите? Не принимает желудок? Ага, вот тут есть немного корицы и сахар: замечательная добавка к хорошему вину. Имбиря не видать, сэр.

— Я вчера еще сосал корешок. Передай мне кожаную сумку. — В ней оказались только сушеные травы и лимонный сок, бесполезные при морской болезни. — Придется ограничиться корицей, Гус. — Мильтон вздохнул и откинулся на парусиновом ложе, набитом соломой. — Итак, это и есть тот самый край? Та самая почва, тот самый климат?

— Надеюсь, что так, сэр. Иначе мы проделали бы долгий путь в графство Пустошир в королевстве Ничегония.

— Никакого королевства, червяк, а новая земля. Королевские причуды здесь нам больше не указ.

— Рад это слышать. Сроду не терпел учительской указки.

Раздался громкий стук в дверь, и послышался голос капитана Фаррела.

— Доброе утро, сэр! Можно войти?

— Это управитель бренди и ячменного сахара, Гус. Будь добр, отвори дверь.

Мильтон подождал, пока капитан приблизится.

— Какие новости?

— Мы на якоре у мыса Энн. Если не заштилеем, то до Бостонской гавани всего несколько часов.

— Значит, под покровом ночи мы миновали Виниковет и устье Мерримака?

— Думаю, что так.

— А в какой именно точке мы сейчас находимся? — Джон Мильтон, словно и не был слеп, так ясно представлял себе всю карту местности, что мыслью осязал окружающее во всей полноте — любую бухту или изгиб прибрежной полосы. Новая Англия лежала перед ним подобно спящему, который вот-вот проснется.

Капитан уже был осведомлен об этой редкой способности.

— Сорок четыре градуса и тридцать минут северной широты, сэр.

— Итак, половина нашего Нового Альбиона позади. Но с юго-запада поднимается ветер, не так ли?

— Точно так.

— Значит, для дальнейшего продвижения мы должны придерживаться вест-норд-веста?

— Прекрасно! — От неподдельного удовольствия Гусперо хлопнул себя по коленям: проницательность Мильтона порой заставляла его верить в то, что хозяин не утратил зрения.

— Я отдал именно эту команду. В вас сильна струнка морехода, мистер Мильтон.

Когда капитан удалился на свой мостик, Мильтон принялся свирепо тереть себе глаза.

— Морехода, — пробормотал он. — Горе хода. В хоре года.

— Что, сэр?

— Я пробовал на слух колокола нашего языка. Если не ошибаюсь, с этой суши еще донесется мелодичный перезвон. Куда гармоничней наших надрывных нестройных песнопений. Но здесь, на дальней окраине, куда мы забрались, будет ли это по-прежнему наш родной язык?

— Я пока что понимаю вас, сэр, если только вы не говорите загадками и обходитесь без рифм.

— Только представь себе чудовищную водную стихию, которую мы пересекли. Девять сотен лиг.

— Темную, бездонную пучину.

— Волны с черным насупленным челом. Они высоко вздымались и широко разевали пасть, желая нас поглотить.

— Должно быть, мы слишком горькие на вкус. Нас в два счета извергли обратно.

— У разума, Гусперо, тоже есть свои океаны. Там свои течения и свои бездны. Ты частенько сообщал мне, что море спокойно и невозмутимо, но мой внутренний взор досягает до высочайших высот и до глубочайших глубин…

Гусперо скорчил перед слепцом гримасу: «Прямо-таки жутчайших высот».

— …Дабы вновь обратить людские мысли к ангелам или дьяволам.

Они немного помолчали, дружно посасывая корицу.

— Я слышал, — сказал Мильтон, — что Бостон очень приличный город.

— Говорят, будто улицы там вымощены булыжником.

— Кто это говорит? — Не дожидаясь ответа, Мильтон продолжал: — Там нет приходов, но есть три отличных церкви, где нас встретят с радостью. Как по-твоему — преподнести им мои новые переводы псалмов?

— Эхо будет щедрым подношением, сэр.

— Я ведь не нуждаюсь ни в представлении, ни в рекомендациях.

— Разумеется, сэр.

— Я вовсе не льщу себе. Лучше быть великим здесь, Гусперо, нежели служить посланцам зл? в Лондоне.

«Габриэль» продолжал следовать своим курсом: толпа пассажиров на правом борту обозревала отвесные береговые скалы, песчаные холмы и дикую растительность; в эту последнюю неделю июня на море опустился туман — и новая суша порой словно бы вздрагивала и исчезала в дымке. Кроме Англии, они ничего не знали: когда берег появлялся снова, казалось, будто из волн возникает заново рожденная их родная страна — безлюдная и незапятнанная, какой она была до тех пор, пока друиды не подчинили ее себе своим волшебством.

— Впереди бухта! — выкрикнул кто-то из матросов, и голос его донесся даже до каюты Мильтона. — Девяносто три морских сажени под килем!

Гусперо взял Мильтона за руку и, положив ему в карман корицу, повел обратно на палубу.

— Глаз у этого юноши на мачте как у циклопа, — заметил он.

— Оставь классические аллюзии. Что ты видишь?

— Белые скалы.

— Как в Дувре. Неудивительно, что наши отцы сочли их своим домом.

— Бухта в форме полумесяца, двумя концами к нам. — Когда корабль приблизился к береговой линии, Гусперо перегнулся через поручень палубы. — Берег крутой, сэр, хотя здесь немало и впадин. Я вижу три реки или потока, которые низвергаются с высоты.

— Это бухта наших надежд! — Джон Мильтон простер руки. — Привет вам, о счастливые поля! — По его лицу пробежала тень, и он приложил палец к щеке. — Что это было?

— Облачко. Оно явилось нас поприветствовать.

— С северо-запада?

— Как будто да.

— Черного цвета?

— Пепельное. Нет, серое, точно маринованная селедка, с пятнами потемнее.

— Тогда не сомневаюсь, что нашему доброму капитану вскоре придется нам кое-что сообщить. Замечаешь, что ветер поднялся снова?

— Вы заметили его раньше меня, сэр. Да, вот он и подул.

— Ветер с той стороны — плохой знак, Гусперо. Это герольд шторма.

— Герольд?

— Предвестник. Посланец. Первый бегун в состязании. Я должен быть твоим не только питателем, но и воспитателем?

— Если я служу вам зрением, сэр, то, конечно же, вы можете услужить мне речью.

— Довольно. Ты чувствуешь, что ветер становится все холоднее? Это завистливый ветер, Гус, обозленный бродяга.

Капитан Фаррел уже отдавал команды; вокруг Мильтона поднялась беготня, заставившая его то и дело поворачиваться в попытке уловить каждый выкрик. Пассажиры сгрудились возле фальшборта: мужчины придерживали шляпы, женщины потуже затягивали кожаные завязки своих капюшонов, так как палуба уходила из — под ног, а снасти начали колотиться о реи. Один из матросов запел старинный куплет о ряби на море, и все, кто его слышал, поняли, что приближается шторм. Но он налетел гораздо стремительнее, чем предполагал даже капитан: с северо — запада пригнало темные тучи, а вслед за ними подул такой сильный холодный ветер, что «Габриэля» снова отнесло в море. Мильтон вцепился в поручни и, обратив лицо к порывам ветра, крикнул юноше: «Вновь мы преданы власти бушующего океана!» — Однако буря его радовала. — «Привяжи меня к поручню. Господь играет нами, словно мальчишка вишневыми косточками. Его азарт вечен!» Гусперо затянул узел на поясе Мильтона и прикрепил веревку к деревянному фальшборту. Его господин, казалось, забыл о страхе и, предавшись восторгу, громко запел под хлещущим дождем:

Гнать смерчами не перестань И вихрем бурь твоих. Коль не несут покорства дань — Смятеньем полни их.

— Вы промокли до костей, сэр…

Грози бесчестьем и бедой, Позорищем навеки! И пусть средь непогоды злой Сомкнут изгои веки.

Сильный чистый голос Мильтона ясно различался между порывами бури; стих сулил гибель врагам: собственно, это был перевод восемьдесят третьего псалма, который Мильтон завершил еще в Лондоне и помнил наизусть. Дождевые струи били его по запрокинутому лицу и широко открытым глазам, а «Габриэля» тем временем уносило все дальше от берега. Парусиновый плащ слепца насквозь пропитался влагой, длинные волосы липли к шее и к мокрому воротнику. Гусперо стоял сзади, крепко стиснув плечи Мильтона, чтобы тот не рухнул на зыбкую палубу или не свалился за борт. А Мильтон продолжал петь.

Капитан Фаррел приблизился нетвердыми шагами и крикнул ему в лицо: «Спускайтесь вниз, сэр! Быстрее! Ветер крепчает, море разыгралось не на шутку!»

— Я верю в предначертания свыше, капитан. Я не погасну, как свеча от нагара.

Но он обращался в пустоту: капитан уже отошел прочь и вновь отдавал команды матросам. «Разворачиваться по ветру! Выпрямить корабль и кинуть лаг, посмотрим, какая у нас скорость. Перевернуть песочные часы, замерить высоту!» Выкрики капитана не умолкали, но Мильтон все же слышал сквозь шум, что матросы убирают топсель и, воздавая почести буре, приспускают фок. Затем послышался треск и Мильтону показалось, будто корабль рушится, но из возгласов моряков он понял, что это порывом ветра разорвало в клочья грот. Что-то покатилось позади него по палубе, и Гусперо не то засмеялся, не то завопил от испуга: «Да это наша бочка. С соленой рыбкой».

Кучка пассажиров стенала и громко молилась, а трое, укрывая друг друга плащами, с трудом пробирались против ветра. Один из них нес две подковы, которые он стал прибивать к палубе, надеясь таким образом, по старинному обычаю, умиротворить буйство стихий. Гусперо увлеченно наблюдал за ними и рассказывал господину, что происходит. «Они скользят, словно дети на Ледяной Ярмарке, сэр!»

По-прежнему обращая лицо к ревущим небесам, Мильтон отозвался: «Перед высадкой они стали походить на индейцев! — Мимо него прокатилась еще одна бочка. — Море вывернуло им не только желудки, но и мозги».

— Скоро мы будем переворачиваться в наших водных могилах, если не уйдем с палубы. Идемте, сэр, лучше вам поберечься.

Мильтон громко рассмеялся, и смех его слился с грохотом бури.

— Ты хочешь, чтоб из тебя вытрясло душу в каюте?

— Да.

— Тогда развяжи меня. Шторм загоняет нас в трюм.

Встречные ветры сбивали «Габриэля» с намеченного курса, но за Кейп-Кодом буря утихла и дождь почти прекратился. Земля исчезла из виду, но капитан Фаррел всю ночь сверялся с картами и изучал звезды; он предположил — и был прав, — что корабль миновал большой остров, обозначаемый на картах по-разному: Ноуп, Капа — вок, Мартас-Виньярд и Мартинс-Виньярд. Но не относило ли их сейчас к серым скалам и островкам, которые составляют характерную — и коварную — особенность побережья Новой Англии? Когда забрезжил рассвет, капитан определил местоположение судна: раскачиваемый беспокойными волнами «Габриэль» находился менее чем в полулиге от большого, покрытого зарослями острова, известного капитану под названием Муниссес или Блок-Айленд.

— Он собирается наметить по карте наш путь от Блок-Айленда, — объяснял Гусперо своему господину, — и приблизиться к берегу возле Пето…как там бишь, в местности На-рогах…

— Петтаквамскатт. Наррагансетт. Варварские названия. Но берег не чуждый.

Они ступали по верхней палубе, среди порванных снастей, мимо висящей на вантах грот-мачты — от парусов на ней остались только клочья. Уцелел один-единственный парус, и он, раздуваемый ветром, медленно увлекал судно к берегу.

— Жалкие лохмотья, — заметил Гусперо. — Стены нашего жилища рухнули, и балки свалены в неприглядную кучу. Можно подумать, мы припутешествовали с края света.

— Поменьше поэзии, Гус. Тебе это не идет. — Мильтон внезапно умолк. — Что это шуршит рядом со мной?

— Крыса?

— Нет. Совсем другое. Оглянись. — Мильтон устремил невидящий взгляд за спину юноши.

Гусперо повернулся к деревянному поручню и тронул хозяина за руку.

— Это птица, — прошептал он. — Голубь. Похож на наших лесных голубей, только окраска более яркая.

— Он шевелится?

— Чистит грудку клювом.

— Вот первое приветствие нам из новой страны. Птица — символ спокойствия — перелетела к нам через зачарованные волны. Пусть бы она держала что-нибудь во рту. Веточку. Цветок. Что угодно. — Он помолчал. — Теперь она улетает?

— Направилась к суше. Ого, да к ней присоединилась вторая.

— Они воплощают наши надежды, Гусперо. Мы последуем за ними к обетованному берегу.

Юноша следил за птицами до тех пор, пока они не скрылись из виду, а потом со вздохом обратился к хозяину:

— Хотите, я опишу вам маленькие островки, что видны с правого борта?

— Они так восхитительны?

— Совсем нет. Голые и пустые.

— Отлично. Продолжай.

— Огромные черные утесы. — Гусперо, как и Мильтон, находил особое удовольствие, рисуя картины помрачнее. — Много глины и темного песка. Острые скалы. Холмы, лишенные кустарника. — Ладонью он защитил глаза от солнца. — Вот один остров приближается к нам — скалы здесь разноцветные. На них растет что-то вроде тутовых деревьев. Странно — прямо на камне.