Харви видел, как открылась дверца «форда» и женщина выбралась наружу, плача и причитая. Дейкр слезал с велосипеда. Рекетт несся через дорогу. Харви увидел свой велосипед, который попал под передний бампер «форда», — погнутое переднее колесо торчало под странным углом; некоторые спицы были сломаны и вывернуты наружу, и он в досаде прикидывал, удастся ли ему починить их так, чтобы отец ничего не узнал.

— Харви? Харви? С тобой все в порядке? — Дейкр встал на колени перед тем, что лежало в водосточной канаве, — перед тем, что упало с велосипеда.

И тут Харви с изумлением понял: то, над чем склонился Дейкр, был он сам.

Он смотрел на собственное тело. Он наблюдал за происходящим откуда-то сверху. Видел кровь, тонкой струйкой бежавшую по его собственному лбу.

— Не трогайте его! — крикнул кто-то.

— О господи, я задавила его! — визжала женщина.

— Вызывайте «скорую», — распорядился Дейкр.

Харви видел, как Дейкр лихорадочно нащупывал у него пульс; интересно, а знает ли он, что ищет, пришла ему в голову мысль. Он увидел, как Уоррал бросил свой велосипед на тротуар и побежал обратно в дом, крича:

— Мистер Мэтти, мистер Мэтти! Сэр, мистер Мэтти, сэр! Сэр! Сэр!

Харви увидел, как «остин», ехавший в другую сторону, резко остановился и мужчина в голубом блейзере выпрыгнул из него и побежал через дорогу.

— Я врач, — сказал он.

— Я не видела его! — кричала женщина. — О боже, я не видела его!

Открылась парадная дверь, и из дома выскочила женщина — миссис Мэтти, жена заведующего пансионом. Она споткнулась и растянулась во весь рост. Харви видел, как врач опустился на колени рядом с ним и стал щупать его пульс.

Доктор замер в напряженной позе, рука его скользнула к груди, ближе к сердцу. Затем он увидел, как доктор раздвинул его челюсти, открыл ему рот и полез туда рукой.

— Он проглотил язык, — сказал он в панике. — Кто-нибудь вызвал неотложку?

— Да, сэр, — сказал Дейкр.

Врач вытянул язык Харви наружу. Тот увидел, что его лицо посинело.

— Как долго он пробыл в таком состоянии? — спросил врач, действуя быстро и методично.

— Всего несколько секунд.

Он уложил Харви на спину, сложил руки крест-накрест и с силой надавил ему на грудь. Затем снова, на этот раз более настойчиво. Минуту-другую он внимательно смотрел на Харви, потом надавил еще и еще, его движения становились все яростнее.

Еле переводя дух, подбежала жена заведующего:

— С ним все в порядке? Он жив?

Не переставая делать искусственное дыхание, врач бросил:

— Нет, он не дышит.

— Со мной все в порядке, — произнес Харви. — Со мной правда все хорошо, все отлично! — Но губы его не шевелились, ни единого звука не вырвалось из его рта. Он снова попытался что-нибудь сказать, но неожиданно почувствовал, что его засасывает куда-то вверх. Что-то тянуло его отсюда, но он не хотел уходить. — Нет! — крикнул он. — Нет!

И снова ни звука не слетело с губ того, кто неподвижно лежал между коленями доктора. Вокруг Харви сомкнулась тьма. Стало холодно, страшно холодно. Он почувствовал себя одиноким и беспомощным. На него навалился страх. Харви окружали стены туннеля, в который его засасывало, как муху в водосток, и он летел со свистом, крутясь в водовороте тьмы.

Казалось, что он вращается в этом водовороте уже целую вечность, замерзая все сильнее и сильнее. Затем он увидел вдалеке крошечное пятнышко света — с булавочную головку — и почувствовал первое слабое дуновение тепла.

Свет становился все ярче, и вместе с ним по туннелю разливалось тепло, оно просачивалось в него, растапливая все его страхи, сливаясь с ним воедино, становясь частью его, придавая ему новую, неизведанную энергию.

Потом он погрузился в свет, и туннель исчез. Полет прекратился. Свет был ярким, но не слепил, казалось, он тек через него так же, как просачивалось сквозь него тепло, и Харви почувствовал, что в этом свете есть кто-то еще, но кто — он не мог разглядеть.

На мгновение он ощутил восторг. Хорошо бы остаться здесь, в этом светлом месте, и никогда отсюда не уходить.

Затем мужской голос спокойно, несколько укоризненно произнес:

— Что ты наделал, Харви? Думаешь, ты поступаешь разумно?

Голос заставил его задрожать от холода. Меркнущий свет тоже стал холодным, вскоре он иссяк, и Харви остался стоять на открытом пространстве — что-то вроде просеки в лесу под серым небом. Он почувствовал себя выставленным напоказ, как будто вокруг были люди, которые пристально смотрели на него. Харви огляделся. Никого. Лишь пустынные поля, простирающиеся до самого горизонта.

И тогда Харви услышал голос своей матери:

— Дорогой!

Навстречу двигалась неясная, расплывчатая фигура; приближаясь, она становилась темнее и темнее. Женщина шла медленно, грациозно, легко — казалось, в ее распоряжении целая вечность, чтобы подойти к нему.

И внезапно он отчетливо увидел знакомые светлые пряди волос, безмятежную улыбку, летнее платье, то, которое ему всегда так нравилось.

Огромная радость захлестнула его, он протянул к женщине руки и попытался подбежать поближе.

— Мамочка! — закричал Харви.

Его голос был до странности невыразительным, будто он кричал из-под воды. Он не мог пошевелиться, не мог сдвинуться с места и стоял, простирая к матери руки, ему хотелось дотянуться до нее, коснуться ее, заключить в объятия.

Мать остановилась в нескольких ярдах от него и просияла улыбкой, полной неподдельной любви.

— Тебе нужно вернуться обратно, дорогой, — сказала она.

Из серого сумрака за ней возникли какие-то темные фигуры — безликие, похожие на тени.

— Мамочка! Как ты? — Он пытался подбежать к ней, но не мог двинуться с места.

— Дорогой, Господь очень тобой недоволен.

— Почему? — выдавил Харви.

Темные тени подступали ближе и ближе, окружая его, отъединяя от матери.

— Потому что ты…

Дальше было не разобрать. Теперь она пыталась перекричать толпу, но темные тени засасывали ее слова.

— Почему? — Харви снова рванулся к ней, но ледяные руки отталкивали его прочь. — Почему? — завопил он.

Тени продолжали толкать его.

— Дайте мне поговорить с ней! Пустите!

Харви пытался сопротивляться, но безуспешно.

— Тебе нужно возвращаться обратно, — сказал чей-то голос.

— Она не хочет, чтобы ты оставался тут, — произнес другой голос.

— Она больше не хочет видеть тебя здесь, — добавил третий.

— Вы лжете! — закричал Харви, пытаясь вырваться из холодных рук, которые вцепились в него.

Он чувствовал ледяное дыхание теней — как холодный воздух из морозильника. Свет стал меркнуть. Харви куда-то падал.

3

Понедельник, 22 октября 1990 года

Кэт Хемингуэй пробудилась от беспокойного сна в половине седьмого под позывные радиоприемника. Она прослушала новости, как делала каждое утро, затем нажала кнопку «Пауза» и, наслаждаясь тишиной и уютным теплом постели, попыталась вернуть ускользающее сновидение.

Теперь ей почти каждую ночь снились тревожные сны — она понимала, что причиной их было беспокойство о новой работе, или о Даре, сестре, или о неудачном романе, который недавно закончился катастрофой.

Возраст Кэт Хемингуэй исчислялся двадцатью четырьмя годами, а рост — пятью футами пятью дюймами. Уроженка Бостона, она была крепкой и стройной, с серо-голубыми, сверкающими энергией глазами, высокими скулами, небольшим прямым носом и улыбчивым ртом с хорошими зубами, за которыми она тщательно следила. С длинными, небрежно взбитыми по последней моде волосами, свежим, здоровым цветом лица, она являла собой типичный образец блистательной американской девушки — студентки колледжа; лишь немногие мужчины не проявляли к ней интереса, а некоторые женщины даже завидовали.

Кэт была неглупой девушкой, много читала и любила побыть наедине с собой, точно так же любила она и приятную компанию.

Ей не хватало только двух вещей — уверенности в себе и поклонника. Сарказм и презрение старшей сестры Дары, которой, кажется, в детстве доставалась вся любовь родителей, недостаток их внимания к Кэт — все это поселило в ней нерешительность. Она сомневалась в собственной привлекательности, поэтому упорно трудилась, чтобы оставаться в форме: питалась разумно, не потакая своим прихотям, — у Кэт был хороший аппетит, и она знала толк в еде и вине, — и бегала по выходным трусцой. Сейчас, впервые за долгое время, ее жизнь складывалась удачно. У нее была работа, которая ей нравилась, в городе, куда она приехала, никого не зная, и который уже успела полюбить, жила в квартире, обустроенной собственными руками, и гордилась этим.

Даже три месяца спустя работа репортера в местной газете «Суссекс ивнинг ньюс» все еще казалась ей новой и волнующей, и она с нетерпением ждала каждого дня — отсюда вполне возможно шагнуть на Флит-стрит. Эта газета не то что еженедельный листок, в котором она работала раньше в Бирмингеме.

Ее уверенность в себе росла, а раны от последней любовной связи заживали. Получить работу в новостном издании — настоящий прорыв в карьере, хотя ее старшая сестра, запертая в своей вашингтонской двухэтажной квартире, никогда не сможет этого понять. Дара издевалась над ней по разным причинам — младшая сестра не была замужем, не имела детей и до сих пор ничего не достигла. Дара, экономист в Вашингтоне, вышла замуж за богатого адвоката, питающего надежды стать сенатором, и имела троих детей, которые были само совершенство. Очень мягко — как это умела только она, — но постоянно Дара напоминала Кэт, что та неудачница, и временами Кэт опасалась, что сестра окажется права.