Когда Тильте задала свой вопрос, я понял, почему никогда не мог смириться с такой концовкой. Я не мог или не решался думать как Тильте. Но я как будто чувствовал. Что, может быть, они и будут жить счастливо. Ну а что будет, когда они доберутся до финиша, до конца дней своих?

Это, наверное, будет уже совсем не так круто.

Я расскажу, что произошло с нами. Но вовсе не для того, чтобы получился рассказ о нас. Всё это для того, чтобы самому попробовать вспомнить, когда дверь открывалась, и чтобы показать её вам.

Я не могу помочь вам пройти через эту дверь, потому что сам по-настоящему в неё ещё не входил. Но если мы сможем её обнаружить и попытаемся, пусть не сразу, войти в неё — вы и я, — то я знаю, что когда-нибудь мы обязательно выйдем на свободу.

Никогда не поздно устроить себе счастливое детство.

Мы с Тильте прочитали это в одной библиотечной книге, мне эта фраза всегда нравилась. Но не стоит вдумываться в неё. Если начинаешь задумываться, то дальше ты уже никуда не сдвинешься. Ты придёшь к выводу, что это как-то бессмысленно, ведь детство твоё уже закончилось, а то, что закончилось, изменить нельзя — слишком поздно.

Вместо этого нужно просто оставить внутри себя эти слова: «Никогда не поздно устроить себе счастливое детство».

Думаю, так правильно. Хотя иногда это оказывается довольно трудно.

Но Тильте говорит, что трудностей не существует, существуют только интересные задачи.

И теперь я хочу рассказать, как одна из таких интересных задач по организации счастливого детства свалилась на наши головы в Страстную пятницу, на площади Блогор, в Копенгагене.

* * *

Мы на площади Блогор, мы — это Баскер, Тильте, я и наш старший брат Ханс; все мы сидим в блестящей чёрной карете, запряжённой четвёркой лошадей, и оказались мы тут благодаря Хансу.

Многие датчане — во всяком случае туристы, приезжающие на Финё, — говорят, что мой старший брат Ханс похож на принца из сказки. Впечатление это складывается в основном из-за того, что его рост сто девяносто сантиметров, у него светлые вьющиеся волосы и голубые глаза, и что для него не составит труда распрячь любую из запряжённых в карету лошадей, уложить на обе лопатки и щекотать, пока ему не надоест.

Но поскольку мы с Тильте и Баскером хорошо знаем Ханса, то на наш взгляд, он скорее похож на большого младенца.

Да, конечно, у команды «Финё Олл Старз» никогда не было более грозного игрока в средней зоне. Но вне поля, когда не нужно следить за мячом, взгляд его чаще всего устремлён к звёздам, а люди, которым это свойственно, имеют обыкновение спотыкаться о предметы мебели.

Ханс теперь живёт в Копенгагене, изучает он, ясное дело, астрофизику — науку о звёздах, а в свободное от учёбы время подрабатывает кучером. Мы с Тильте и Баскером приехали навестить его в пасхальные каникулы, а в церкви города Финё вместо папы сейчас служит другой пастор, потому что папа с мамой уехали в своё ежегодное путешествие на остров Ла Гомера — это wannabe [Что-то вроде (англ.).] Финё, только среди Канарских островов.

Не знаю, бывали ли вы когда-нибудь на площади Блогор. Что касается меня, то я здесь впервые, и на первый взгляд площадь ничем не примечательна. На солнце жарко, в тени холодно, кое-где остались сугробы, в глубине площади церковь, перед которой толпится народ — сыну священника всегда приятно видеть, что в лавке полно клиентов. На залитой солнцем скамейке сидят трое мужчин в самом расцвете сил, которые они тратят на поглощение крепкого пива. Позади нашей кареты — овощной магазинчик, в дверях которого застыл продавец, уставившись на ящик лимонов, которым он помог перезимовать, поминая их пять раз в день в своих молитвах, обращённых в сторону Мекки, а перед нами улицу переходит старушка, пристроив упаковку кошачьих консервов на своих ходунках. Так что удивление вызывает лишь то, что какой-то турист, достаточно состоятельный, чтобы заплатить через интернет пять тысяч крон за экскурсию по исторической части города продолжительностью час пятнадцать минут, решил начать именно с площади Блогор, и непонятно, куда он запропастился, потому что с назначенного времени прошло уже десять минут, а его что-то не видно.

В эту минуту звонит мобильный телефон Ханса, и он обменивается с позвонившим четырьмя фразами. После чего вся наша жизнь радикально меняется.

— Это Бодиль, — слышен голос в трубке. — Брат и сестра с тобой?

Бодиль Фискер, которую за глаза называют Бодиль Бегемот, хотя на самом деле она совсем не толстая, не нуждается в представлении. Она глава администрации муниципалитета, в который входят острова Финё, Анхольт и Лэсё, её все знают. Хансу даже не нужно включать громкую связь, чтобы нам было слышно, и вовсе не потому, что она кричит в телефон, нет, говорит она спокойно, но голос у неё такой пронзительный, что достанет вас в самом отдалённом уголке земного шара. И дело не только в голосе, но и во всей её натуре: слова про Дух Божий, который носился над водою, вполне могли бы быть сказаны про Бодиль Бегемот.

Удивительно то, что сама Бодиль лично заинтересовалась нами. Глава администрации муниципалитета — это не тот человек, с которым можно встретиться в обычной жизни, это человек, который командует другими людьми, у которых в свою очередь в подчинении есть ещё люди — вот они тебе и звонят. Я видел Бодиль Бегемот один раз, при обстоятельствах, о которых мне не очень хочется вспоминать, но рассказать о них всё равно вскоре придётся. Раз уж она сама нам звонит — наши дела плохи.

— Тильте, Питер и Баскер со мной, — отвечает Ханс.

— Родители оставили вам свой адрес?

— У нас есть только номер маминого мобильного.

— Когда вы будете дома?

— У нас сейчас экскурсия, а потом мне надо вернуть карету.

— Позвони, когда будете возвращаться домой. По этому номеру.

И она отключается.

Тут Тильте оборачивается ко мне и внимательно на меня смотрит. Я читаю её мысли. Она хочет сказать, что теперь у нас есть шанс.

Я уже начинал об этом говорить, но сейчас расскажу всё как есть.

Мы с Тильте обнаружили, что дверь открывается не только в счастливые мгновения. Она открывается и в страшные. За секунду до того, как ты узнаёшь, что кто-то умер, или у него рак, или он исчез, или что Кай Молестер Ландер, известный на Финё как восьмая из семи казней египетских, встал сегодня в четыре часа утра, чтобы первым добраться до колонии чаек, где мы в мае собираем яйца, чем, кстати сказать, не наносим никакого ущерба чайкам, потому что серебристые чайки и клуши начинают высиживать яйца, только когда снесли три яйца, а гнёзда с тремя яйцами мы не трогаем. И вот в тот момент, когда ты обнаруживаешь, что Кай опустошил все гнёзда и мир вокруг тебя начинает рушиться, в этот момент и приоткрывается дверь.

А теперь я скажу, что, по нашему мнению, надо делать. Нужно постараться прочувствовать, что совершается внутри тебя. В тот самый момент, когда ты чувствуешь потрясение и в твоей душе зарождается какое-то совершенно необычное чувство, на этом чувстве и нужно сосредоточиться. Прямо перед тем, как нахлынут слёзы, отчаяние или депрессия, и опустятся руки, и ты решишь, что если Кай может прийти в четыре часа, то ты можешь прийти в три часа, или в два, или вообще не ложиться спать, чтобы уж точно оказаться на месте первым, в это короткое мгновение, когда обычные методы не годятся, а новые ещё не пришли в голову, в это мгновение в сознании и возникает какая-то брешь.

Всё это проносится в моей памяти пока я здесь, посреди площади Блогор, прислушиваюсь к самому себе, чувствуя, как дверь от потрясения приоткрывается.

Но тут события начинают развиваться так быстро, что нам всем, не исключая и Тильте, едва хватает сил, чтобы кое-как держаться на плаву.

Во-первых, то, о чём все мы думаем, Тильте, наконец, произносит вслух.

— Папа с мамой куда-то пропали!

Во-вторых, площадь Блогор начинает меняться.

* * *

Не знаю, бывало ли у вас так, что ваше внутреннее состояние вдруг начинает распространяться на окружающий мир, и всё вокруг начинает выглядеть совсем по-другому. Только что площадь Блогор была самой обыкновенной площадью — и вовсе не обязательно брать её под охрану ЮНЕСКО и делать из неё объект паломничества туристов. А в следующую минуту площадь вдруг предстаёт каким-то гибельным местом. Толпа перед входом в церковь начинает напоминать похоронную процессию. Трое мужчин устраиваются на своей скамейке, чтобы испустить дух, как только кончится пиво, — и ждать этого осталось недолго. Лимоны перед овощным магазином годятся теперь лишь для компостной кучи, а пожилая дама с ходунками и упаковкой кошачьей еды смотрит на нас так, будто в нашей карете стоит гроб, и занимает её лишь один вопрос: нельзя ли в последний раз взглянуть на покойного?

Тут я говорю: «Бодиль чего-то боится».

Мы все это услышали, и в каком-то смысле это и есть самое неприятное. В голосе Бодиль звучали нотки, которые могут означать только одно: Бодиль столкнулась с чем-то таким, с чем ей не справиться.

И тут мы слышим пение.

Голос доносится из церкви, поёт женщина. В её распоряжении, должно быть, микрофон и динамики, и к тому же площадь Блогор — своего рода воронка, звук усиливается, мелодия напоминает экзотическое религиозное песнопение, и разворачивается она медленно, как негритянский госпел.

Слов не разобрать, да это и неважно, достаточно одного голоса. Он такой сильный, что мог бы сам притащить карету вместе со всеми нами на площадь, и такой тёплый, что никто бы в этот холодный апрельский день не замёрз, и такой завораживающий, что вам грозит штраф за стоянку в неположенном месте, ведь сдвинуться с места, пока он звучит, невозможно.

На мгновение голос этот освещает всю площадь. Благодаря ему лимоны торговца снова оказываются на деревьях, сидящие на скамейке люди с бутылками начинают размышлять, не вступить ли им в Общество анонимных алкоголиков, а пожилая дама бросает свои ходунки и занимает исходную позицию для фанданго.

Услышав этот голос, Ханс поднимается со своего места, Тильте встаёт на сиденье, а я встаю рядом с Хансом и пихаю его локтем, чтобы он поднял меня и было лучше видно — я так делал, когда был маленьким.

Из церкви выходит процессия. Я вижу нескольких священников в ризах, множество людей, одетых в чёрное, а впереди идёт та, что поёт.

Сначала возникает вопрос, как же у такого маленького человека может быть такой большой голос, потом кажется, что никакого человека вообще нет, потому что видно лишь длинное зелёное платье, которое движется само по себе, а над ним — зелёный головной убор, что-то вроде большого тюрбана, под которым ничего нет. Потом платье поворачивается, и я вижу лицо, кожа у девушки светло-коричневая, как и каменные стены церкви, отчего её лицо сливается с фоном.

Она поворачивает голову в нашу сторону. Одновременно с последними звуками сбрасывает золотые туфельки на высоких каблуках, снимает зелёный тюрбан, бросает его на землю и из рук стоящего рядом с ней человека берёт сумку. В руке у неё беспроводной микрофон, она кладёт его на землю и приподнимает подол платья. Затем срывается с места — и бежит к нам. Босиком. Через останки сугробов, мимо мужчин на скамейке. Она не добежала ещё и до середины площади, а я уже вижу, что лет ей столько же, сколько Тильте, или немногим больше, и что у неё есть все данные, чтобы преодолеть четырехсотметровку менее чем за минуту.

Она подбегает к карете и запрыгивает, как кузнечик, на козлы рядом с Хансом, и ещё паря в воздухе, кричит: «Поехали! Скорее! Это я заказала вашу карету!»

В процессии перед церковью возникает суматоха, кто-то расталкивает толпу, два человека в костюмах отделяются от неё и устремляются вслед за нами. Нам всем четверым совершенно ясно, что гонятся они за певицей. И все мы чувствуем, что душой мы с ней, и я скажу почему. При таком голосе, кем бы она ни была, пусть даже какой-нибудь извращенкой или мучительницей животных, я бы всё равно попытался её спасти, и я знаю, что Тильте с Баскером полностью со мной согласны.

Но без Ханса нам никак не обойтись, и на какую-то секунду у нас возникает сомнение: а можно ли на него рассчитывать?

К сожалению, проблема в том, что у Ханса вечно не складываются отношения с женщинами.

Это тем более неприятно, так как женщины в этом совершенно не виноваты, они-то как раз «за». Когда к восьми вечера он заканчивает собирать портовый сбор — ведь в июне и в июле он замещает начальника порта — и чистить туалеты на причале, то по меньшей мере три самые популярные девушки сезона уже ждут его, чтобы с ним прогуляться. Но с Хансом не так-то легко прогуляться, потому что стоит им только сделать первые шаги, как Ханс начинает озираться по сторонам и высматривать какую-нибудь опасность, от которой бы их защитить, или глубокую канаву, которую он мог бы закрыть своим телом, чтобы они могли пройти по нему, не замочив ног.

Главная беда состоит в том, что мой старший брат родился с опозданием на восемьсот лет, он похож на героя рыцарского романа, все женщины для него принцессы, и чтобы их когда-нибудь завоевать, совершенно необходимо убить какого-нибудь дракона или самоотверженно плюхнуться в канаву.

Но девушки на Финё занимаются тэквондо, уезжают из дома в шестнадцать лет и отправляются учиться в США по обмену, а если им и попадается какой-нибудь дракон, то у них в первую очередь возникает желание начать с ним встречаться или же расчленить его и написать на основе фрагментов курсовую по биологии. Так что у Ханса никогда не было девушки, хотя ему уже девятнадцать, и если честно, то никаких перспектив не наблюдается. Вот и сейчас он застыл на месте, как какое-то чудо природы, из которого учитель природоведения давно уже сделал чучело, но тут Тильте кричит:

— Да поехали же, Ханс-Чурбан!

Тут он, наконец, трогается с места, ведь Тильте кричит громко, да к тому же эта парочка в пиджаках добежала уже до середины площади, сделав очень даже приличный рывок, и всё происходящее действительно начинает напоминать спасение принцессы.

Справедливости ради, раз уж я тут позволил себе говорить снисходительно о моём старшем брате, нельзя не сказать, что с лошадьми он обращаться умеет. Каждый год, с апреля по сентябрь, в городе Финё запрещено движение любого автотранспорта, за исключением машин скорой помощи и доставки товаров; туристов же мы возим в запряжённых лошадьми повозках и маленьких электромобилях для гольфа — двести пятьдесят крон от порта до Центральной площади, — благодаря чему город Финё выглядит как на открытке, но если уж говорить начистоту, то на самом деле весь остров постепенно превращается в однорукого бандита посреди пролива Каттегат.

Так что все жители Финё умеют править лошадьми, но никто не может сравниться с Хансом, он прекрасно справился бы и с двуколкой на Орхусском ипподроме, — возможно, это объясняется тем, что лошади понимают: если они не будут вести себя как от них требуется, Ханс уложит их на лопатки и примется щекотать.

Он никогда не пользуется хлыстом, он лишь вытягивает губы и, как сейчас, издаёт какие-то звуки и действует поводьями, и вот четвёрка лошадей несётся со скоростью диких кроликов, а площадь Блогор остаётся где-то за горизонтом.

Тут наши преследователи совершают ошибку. Они меняют курс, устремляясь к большому чёрному «БМВ» с дипломатическими номерами, стоящему возле библиотеки, быстро садятся в машину, и та срывается с места.

При обычных обстоятельствах они нагнали бы нас за минуту. Но обстоятельства необычные, поскольку улица Блогор — пешеходная, и на ней запрещено движение автомобильного транспорта.

На самом деле закрыта она и для лошадей, и для карет. Но в каждом датчанине живёт тоска по тем временам, когда Дания была деревенской страной и король ездил по Копенгагену верхом, у каждого в доме жила какая-нибудь скотина, а многие спали с поросятами на кухне, чтобы согреться и чтобы было уютнее. Так что когда мы переходим на быструю рысь, люди расступаются, дружелюбно улыбаясь, хотя Ханс не жалеет лошадей.

Но когда появляется чёрный «БМВ», настроение окружающих меняется, мне это знакомо по нашему городу, где все улицы летом становятся пешеходными. В прохожих пробуждается какая-то злость, стоит им увидеть машину, которой в этом месте быть не положено. Дипломатические номера не спасают, а лишь осложняют ситуацию: люди со всех сторон окружают автомобиль.

Ханс оглядывается, и тут внезапно принимает гениальное решение, что свидетельствует о том, что мой брат в виде исключения может продемонстрировать быстроту реакции и вне футбольного поля, — он сворачивает налево, в боковую улицу.

Улица эта односторонняя, мы несёмся навстречу движению, вокруг полно машин, и пару раз мне кажется, что столкновения не избежать. Но когда прохожие видят нашу карету, с правилами дорожного движения начинает что-то происходить, похоже, что они перестают действовать. Может быть, потому, что карета создаёт у людей ощущение праздника, может быть, они думают, что мы везём выпускников гимназии, хотя на дворе апрель — учебный год ведь постоянно укорачивается; во всяком случае, машины и велосипедисты освобождают нам дорогу, кто-то выезжает на тротуар, ни один человек не сигналит — и вот путь свободен, мы можем ехать дальше.

«БМВ», разумеется, поворачивает вслед за нами, тем двоим в пиджаках удалось-таки преодолеть сложности на улице Блогор, и теперь они почуяли запах крови.

Не тут-то было. Карета с выпускниками, едущая по встречной полосе, представляет собой романтическое исключение. Но «БМВ» — это грубое нарушение всех правил. И вот вокруг автомобиля собирается транспортная пробка, его просто-напросто блокируют со всех сторон — машинами, велосипедами и пешеходами, градом бранных слов и отчаянными звуковыми сигналами.

О наших преследователях мы сейчас определённо можем сказать лишь одно: они никак не могут быть отцами или дядюшками поющей спринтерши: кожа у них белая, как спаржа, выращенная на Финё. И ещё можно сказать, что их показатели на дистанции двести метров вызывают искреннее уважение.

Уважение это тем более возрастает, когда они, выскочив из машины, в ответ на всеобщее презрение бросают её посреди дороги, и несутся теперь вслед за нами.

Если вам, как и мне, случалось под влиянием приятелей с дурными наклонностями воровать груши или вяленую камбалу-лиманду в садах нашего острова, то вы наверняка знаете, что когда взрослые люди становятся достаточно старыми, чтобы приобрести дом, выращивать груши и сушить в саду рыбу, то они, как правило, теряют способность и интерес к любому движению быстрее того, что в лучшем случае сопровождается энергичным пыхтением. И особенно если они ещё и носят костюм — лично я никогда не видел носителя костюма, принимающего участие в чём-то более быстром, чем спортивная ходьба.

Но к нашим преследователям это не относится. Это, я бы сказал, пожилые люди, им явно уже под сорок, но у них просто дьявольский спурт. Так что будущее наше выглядит довольно мрачно: мы вот-вот доберёмся до широкой улицы с плотным движением, нам придётся снизить скорость и нас догонят, а представлять себе дальнейшее развитие событий у меня нет никакого желания.

Мы с Тильте считаем, что важно первое впечатление от человека, ещё до того, как узнаёшь, сколько он зарабатывает, есть ли у него дети и нет ли судимости, всегда возникает какой-то первый образ, который, если можно так выразиться, ничем не замутнён.