Если доверять этому впечатлению, то ни один из этих двоих не является отцом Конни, чему я очень рад, потому что невозможно пожелать себе такого в качестве тестя.

Хотя они коротко пострижены и тщательно выбриты, и у них есть «БМВ» с дипломатическими номерами и они великолепны на короткой дистанции, они не похожи на людей, которых может заинтересовать разумный диалог или партия в нарды. Они похожи на тех, кто готов любой ценой настаивать на своём и для кого совершенно не важно, если в результате образуются три-четыре детских трупика и один собачий.

В этой бесперспективной ситуации Тильте говорит:

— Останавливаемся здесь!

Ханс издаёт неповторимый звук, и лошади останавливаются, будто врезавшись в бетонную стену.

Перед нами небольшой парк с лужайкой, столиками и скамейками, залитый солнцем. На скамейках и возле нескольких столов сидят самые разные люди. По лужайке гуляют матери с детьми, молодёжь моего возраста играет в баскетбол, другие наши ровесники, обритые наголо, с английскими булавками в нижней губе, сидят, обдумывая своё будущее: а не поступить ли в полицейское училище? Также обращает на себя внимание некоторое количество загорелых мужчин и женщин с татуировками, вплотную приблизившихся к основному вопросу своей жизни: свернуть ли следующий косячок прямо сейчас или подождать ещё минут пятнадцать.

Тильте встаёт на козлы. Она выжидает минуту — и вот к ней обращено внимание всего парка. Потом она показывает на наших преследователей.

— Они хотят убить молодых, [23 сентября 2005 г. датчанка пакистанского происхождения Газала Хан была убита своим братом на привокзальной площади г. Слагельсе за то, что вышла замуж против воли семьи. Убийство это всколыхнуло всю Данию. Брат Газалы и ещё восемь родственников, причастных к убийству, были приговорены к длительным срокам заключения в июне 2006 г.] — громко кричит она.

Тильте лишь чуть-чуть выше меня, и она худенькая. Но у неё целая копна волос, они вьются, и они краснорыжие, цвета почтовых ящиков, и к тому же она их ещё и нарастила. Если кроме волос Тильте принять во внимание и то, что в просторечии называется лидерской харизмой, то можно хотя бы отчасти объяснить последовавшие за этим события.

А произошло вот что — окружающая действительность снова начала меняться. Все находящиеся в парке неожиданно увидели перед собой свадебную карету, Ханс и смуглая певица только что поженились, Тильте — подружка невесты, я мальчик-дружка, а Баскер — свадебная собака. Всем также стало очевидно, что стремительно приближающиеся люди — потенциальные убийцы, которые хотят помешать соединению юных сердец.

Такой взгляд на ситуацию пробуждает к жизни историю рабочего квартала Нёрребро. Нам об этом когда-то рассказывали на уроке в школе, но я в тот день был не в лучшей интеллектуальной форме, поэтому мало что понял, да к тому же сомневаюсь, что кого-то из греющихся в парке на солнышке людей можно было бы принять за рабочих. Но в школе нам объясняли, как глубоко в душе датского рабочего класса заложено представление о том, что если любовь настоящая, то молодые обязательно должны быть вместе, и вот это представление и сыграло сейчас свою роль. Ну и потом, конечно же, «БМВ» и пиджаки придают нашим преследователям подчёркнуто капиталистический вид, что в районе Нёрребро вполне может представлять угрозу здоровью, а тут ещё и харизматичность Тильте — ведь все в парке чувствуют, что королева бьёт тревогу, а на призыв королевской семьи душа каждого датчанина отзывается немедленно.

И вот поперёк дороги образуется баррикада из матерей с колясками, хипхоперов, из мужчин и женщин, которых никак не обойти. Их спины, обращённые к нам, излучают тепло и покровительство, а обращённая к нашим преследователям сторона всячески демонстрирует, что, если они ещё чуть-чуть продвинутся вперёд, у них будет возможность пережить историческое событие, а именно возрождение в Нёрребро смертной казни.

Тильте садится на место, Ханс щёлкает поводьями, и четвёрка вороных несётся вперёд прыжками кенгуру. Далеко позади я вижу, как наши преследователи тоже не снижают темпа, но теперь уже двигаясь в противоположном направлении — подальше от нас и расстрельной команды — назад, к останкам «БМВ».

Мы пересекаем какое-то шоссе и катим дальше по залитым солнцем улицам; поступок Тильте и всё случившееся так на нас подействовали, что мы на некоторое время забыли про маму и папу. Мы просто ужасно рады за Ханса и эту красавицу, а проезжающие мимо машины сигналят, поздравляя нас, и мы машем им в ответ.

Когда мы пересекаем большую площадь и въезжаем на бульвар, засаженный деревьями, певица говорит:

— Высадите меня здесь.

Достав из сумки спортивные тапочки, она надевает их, натягивает поверх зелёного платья свитер, повязывает на голову платок, тем самым ей удаётся несколько приглушить своё ослепительное сияние, но лишь ненадолго — слишком уж оно сильно, и вот что хочу сказать, — но пусть это останется между нами, — если бы я не поклялся Конни в верности до гроба и не считал бы, что разница в возрасте больше двух лет есть совращение малолетних, то был бы на волосок от того, чтобы запасть на неё. Уверен, что Тильте с Баскером чувствуют то же самое.

Так что теперь мы смотрим на Ханса.

Предположение, что Ханса может поразить какая-нибудь женщина, лишено всякого смысла, потому что он и так постоянно и всякую минуту не просто поражён, но совершенно выбит из колеи самим фактом, что на свете вообще существуют женщины. И тем не менее хочу сказать, что хотя я не раз видел его в совершенно идиотском виде перед какой-нибудь девушкой, но то, как он выглядит сейчас, не идёт ни в какое сравнение ни с чем предыдущим. Он погрузился в транс от самого первого впечатления, которое так важно для нас с Тильте, и превратился в какого-то плюшевого медвежонка, беспомощно уставившегося на смуглокожую девушку распахнутыми светло-голубыми глазами.

И тут Тильте берёт дело в свои руки.

— Как тебя зовут? — спрашивает она девушку.

— Ашанти.

И добавляет:

— Вы были великолепны.

— Мы знаем, — отвечает Тильте. — Теперь у нас есть два варианта. Первый предполагает, что ты будешь хранить наше великолепие в своём сердце, как драгоценную жемчужину всю жизнь до самой смерти.

Не знаю, почему Тильте хочется всё время возвращаться к разговорам о смерти, но так уж она устроена.

— А второй вариант? — спрашивает девушка.

— Второй вариант вот какой, — продолжает Тильте. — Ты возьмёшь у Ханса номер его мобильника. Потому что с такими поклонниками, как эта парочка, тебе очень скоро может понадобиться помощь.

Девушка по имени Ашанти смотрит на Тильте.

— Это охранники, — говорит она.

И достаёт свой мобильный телефон.

— Они похожи на тюремщиков, — отвечает Тильте.

— В том-то и дело, — говорит Ашанти. — Иногда невозможно отличить одно от другого.

Она говорит, и слышно, что где-то в глубине её идеального датского таится иностранный акцент — как будто в лесных дебрях Финё вдруг натыкаешься на кокосовую пальму.

Она записывает номер Ханса в свой мобильник. Встаёт, и все мы думаем, что вот сейчас она просто выпрыгнет из кареты. Но тут она целует Баскера, целует меня, целует Тильте, и под конец запечатлевает поцелуй на бездыханном теле Ханса, и этот поцелуй длится чуть дольше, чем предыдущие. Затем её спортивные тапочки касаются тротуара, и она исчезает.

Есть люди, которые, уходя, забирают с собой какую-то часть дневного света. Когда она покидает нас, становится как будто темнее, и тут звонит Бодиль Бегемот, возвращая нас к реальности, а вместе с тем и к мысли о том, что мама и папа исчезли.

* * *

Мы останавливаемся во дворе общежития Ханса, оно находится возле самого Фэлледпарка. Светит солнце, мимо проносятся машины, звонят колокола, люди покупают газеты и молоко в маленьком магазинчике рядом — в общем, повсюду бурлит жизнь. Но на душе у нас черным-черно.

— Они будут здесь через минуту, — говорит Тильте.

— Никто вас никуда не увезёт, — заверяет нас Ханс. Наверное, в каждом человеке живёт несколько разных людей, во всяком случае, в душе моего брата определённо живёт защитник. Он проявляется не часто, но если доходит до дела, что-то включается, и всё приходит в движение. Самый дорогой ресторан города Финё находится в порту и называется «Свумппуклен», и пару раз Хансу случалось проходить мимо вместе с одной-двумя девушками, которые вечно стремятся с ним прогуляться. Тут из ресторана выходят очередные трое или четверо молодых людей, которых вдруг посещает мысль, что блестящим завершением идиллических выходных на природе, среди исторических памятников и после замечательного обеда из пяти блюд с недурным вином могла бы стать резня нескольких аборигенов, а тут им на пути как раз попадается Ханс с девушками. Но в тот момент, когда они переходят в атаку, мой брат совершенно меняется. Застенчивый, добрый молодой человек, которого все мы знаем и любим, куда-то исчезает, а на его месте возникает стихийное бедствие — и вот уже парочка джентльменов купается в луже, ещё один валяется на велосипедной стоянке, а четвёртый очень быстро удаляется в облаке пыли.

Именно эта сторона Ханса сейчас и проявляется. Но Тильте качает головой.

— Нужно, чтобы ты оставался на свободе, — говорит она.

Тут все мы замолкаем, никто ничего не говорит. Все мы понимаем, что нам придётся расстаться и будет нелегко. Мы молчим, и в этой тишине меня посещают кое-какие мысли о нас с Тильте и Хансом.

Я ничего не имею против родителей, даже наших. Но если бы взрослым положено было сдавать экзамен, прежде чем им разрешалось бы завести детей, то многие ли выдержали бы этот экзамен, если честно? А если бы кто-то из них и сдал его, то с какой оценкой? Что касается наших родителей, то тут вот какое дело: хотя Тильте и утверждает, что в моём воспитании нет никаких дефектов, которые нельзя было бы исправить за пару лет в колонии для малолетних преступников и лет за пять у психотерапевта, мне всё-таки кажется, что если бы им и удалось сдать этот экзамен, то исключительно потому, что экзаменационная комиссия отнеслась бы к ним с состраданием.

Но с братьями или сёстрами всё как-то совсем по-другому, это трудно объяснить, и тут вот, сидя в карете, я вдруг что-то почувствовал. И, конечно же, Тильте в этот момент посмотрела на меня.

Слово любовь следует употреблять с большой осторожностью. Это слово губительно действует на скорость и силу кручёного удара внутренней частью стопы. И тем не менее я вынужден его здесь использовать, потому что это единственное подходящее слово, и, когда произносишь его, дверь немного приоткрывается, и ты вдруг чувствуешь, что такое свобода.

Чтобы стало совершенно ясно, что я имею в виду, я хотел бы вкратце рассказать вам, как мы обнаружили, что любовь и дверь как-то взаимосвязаны, на самом деле это Тильте обнаружила, и произошло это у нас дома на кухне.

Не знаю, как всё устроено в вашей семье. У нас дома мы обычно встаём очень рано, потом надо сделать много бутербродов на весь день, потом у нас очень много уроков и очень много домашних заданий, а потом мы подолгу играем в футбол, и в наш дом приходит очень много людей — ведь отец и мать по очереди работают во всех трёх церквях острова, вот почему в будние дни возникает ощущение, что свирепствующий над Каттегатом ураган «Лулу» решил навсегда поселиться у нас в доме.

Но время от времени ветер вдруг стихает, обычно это выпадает на пятницу или на субботу, и нас неожиданно настигает полный штиль. В такие дни возникает хрупкое ощущение, что мы одна семья и что это вовсе не миф, и когда такой момент настаёт, мы обычно оказываемся на кухне, и вот в один из таких дней мы это и обнаружили.

Отец как раз собирался готовить ужин. Он утверждает, что приготовление еды для него лучший отдых, хотя сам процесс со стороны скорее напоминает рабочий день на бойне — к тому же на условиях сдельной оплаты. Он утверждает — сам при этом веря каждом своему слову, — что готовит то, что готовили на самом дальнем краю Финё, в доме его детства в Северной Гавани, о которой он говорит как о благословеннейшем, прекраснейшем и счастливейшем месте на земле, хотя нам, детям, довелось пообщаться с его матерью, нашей бабушкой, которая умерла, по-видимому, от застоя жёлчи. Мы бывали у неё в гостях и поэтому можем со всей ответственностью исключить малейшую возможность, что она когда-либо умела готовить.

И тем не менее отец при помощи пресса для мясного рулета, приспособлений для изготовления сосисок в тесте и рецептов средневековых блюд старого Финё может сотворить нечто, что многим людям приходится по вкусу, и вот как раз сейчас, когда разворачивается то, о чём я собираюсь рассказать, он готовит утиные бёдрышки и студень из свиных ножек, который по твёрдости может соперничать с лучшими строительными блоками.

Мама сидит за столом, вооружившись кусачками, паяльником, часовой лупой, компьютером, микрофонами и осциллографом, собирая устройство, которое должно срабатывать на звук знакомого голоса и открывать кладовую в подвале. Слева от неё, на диванчике устроился Ханс с атласом звёздного неба. Рядом с ним сидит Тильте, наблюдая за всем вокруг. Под столом лежит Баскер, который дышит так, будто у него астма, но астмы у него нет, потребление кислорода у него как у борзой, ему просто нравится слушать собственное дыхание.

А на лучшем месте сижу я, и если вы представляете меня маленьким, тощим и астеничным, озабоченным исключительно тем, как внести свой вклад в хорошее настроение, то вы весьма недалеки от истины.

То есть это один из тех моментов, когда ты начинаешь верить, что у тебя есть семья.

И тут происходит нечто, что на первый взгляд кажется вполне безобидным.

Мама настраивает компьютер, чтобы он опознавал её и наши голоса, и напевает начало песенки «В дождливый понедельник на Солитудевай [«Улица одиночества» (англ., дат.).]».

Это одна из любимых маминых песен. Она очень любит Баха и Шуберта, но до глубины души её может растрогать лишь «Солитудевай», так что мы с самого детства сроднились с этой вечнозелёной мелодией. Но если ты к чему-то привыкаешь, то начинаешь воспринимать это как нечто само собой разумеющееся. Поэтому всё семейство слегка вздрагивает, когда Тильте внезапно задаёт вопрос:

— Мама, а эта песенка имеет какое-то особое значение для вас с отцом?

В кухне воцаряется тишина. Мама откашливается.

— Когда мне было девятнадцать лет, моя подруга Бермуда, которую вы прекрасно знаете, уговорила меня поучаствовать в ежегодном конкурсе талантов в гостинице «Финё». Я готовилась к конкурсу три месяца, наступил великий день, мы с Бермудой оправились туда вместе. Я вышла на сцену в маленькой шляпке-таблетке и запела «В дождливый понедельник на Солитудевай». При этом я ещё и исполняла танец, который сама придумала. Освещение было довольно ярким. Так что только посреди последнего куплета у меня возникло подозрение, что это вовсе не конкурс талантов. Но лишь когда я закончила петь, я поняла, что в зале одни священники и я попала на ежегодный съезд пасторов североютландского амта.

Пару минут мы выдерживаем благоговейное молчание. И тут рот открывает Тильте.

— Надеюсь, к Бермуде ты приняла соответствующие меры?

— Я собиралась, — ответила мама. — Но мне помешали. Ко мне подошёл ваш отец. Я тогда в первый раз его увидела.

— И что он сказал? — спрашивает Тильте.

Мама ставит паяльник на подставку. Откладывает в сторону моток оловянного припоя. Снимает с головы лупу.

— Он рассказал мне, — говорит она, — как мне будет хорошо. Как удивительна будет наша с ним жизнь.

Тут мы на мгновение замираем. Мы понимаем, что так оно и было. Это так похоже на отца. Он считает, что проявляет великое христианское сострадание, объясняя людям, что их ждёт большое счастье, если они поближе с ним познакомятся.

И тут мама встаёт. Медленно подходит к отцу. Надо отдать ему должное, он краснеет, так что всё-таки, что бы мы там ни думали и что бы там многие из нас ни говорили, у него ещё осталась какая-то совесть. Он смотрит на маму; студню угрожает полное забвение.

— И знаешь, Константин, — говорит мама. — Ты оказался прав.

Потом она целует его. С одной стороны, ужасно неловко присутствовать при этом, с другой стороны, можно утешать себя тем, что хотя бы нет посторонних.

До этого мгновения всё было более или менее нормально и под контролем, и вполне в рамках того, что при благоприятных обстоятельствах можно увидеть во многих других семьях на Финё. Но в тот момент, когда мама отпускает отца, собираясь сделать три шага назад к своему стулу, на сцену выходит Тильте.

— Попробуйте прислушаться.

То, что происходит потом, трудно объяснить. Но это как-то связано с тем, что на мгновение все мы вшестером прислушиваемся. Не к словам, не к тому, что происходит, а к тому, что на самом деле скрывается за всем происходящим. И когда мы прислушиваемся, наступает несколько завораживающих секунд, когда всё парит: дом, аисты на крыше, кладовая, даже свиной студень становится невесомым, и вот в этой невесомости и приоткрывается дверь.

Долго такое состояние длиться не может, глубокие чувства — это всё равно что утренние пробежки, в форму приходишь постепенно, так что мама садится, папа снова возвращается к утиным бёдрышкам, Ханс обращает взор к звёздам, а у Баскера случается новый приступ астмы — и наваждение проходит.

Но если ты заметил, что происходит, если ты хотя бы на мгновение прикоснулся к любви, ты никогда этого не забудешь.

Вот об этом я и вспоминаю во дворе общежития Ханса, осознавая, как хорошо иметь брата и сестру, а Тильте смотрит мне в глаза.

И тут мы слышим звук двигателя.

Это микроавтобус с тонированными стёклами, и ещё до того, как он въезжает во двор, мы пригибаемся.

Машина останавливается позади нас.

— Они не знают, что мы в карете, — шепчет Тильте, — они думают, что мы приехали на такси.

Она права. Три человека, вышедшие из машины, равнодушно окидывают взглядом карету — и исчезают в общежитии.

Впереди идут мужчина и женщина — полицейские в штатском.

Летом, два раза в месяц по пятницам, с парома, приходящего на Финё, кроме неизменных шестисот туристов на берег сходят два полицейских в штатском, для усиления полиции острова, и среди шести сотен туристов этих полицейских видно за версту невооружённым глазом, словно парочку древесных лягушек на рыбной котлете. Так что и сейчас мы не сомневаемся в том, что это полицейские, честно говоря, этого мы и ждали. А вот что удивляет — так это дама позади них. Это Бодиль Бегемот, глава администрации муниципалитета.

Мы тут же вылезаем из кареты и оказываемся у чёрного микроавтобуса — вот ещё одно преимущество братьев и сестёр: когда доходит до дела, все сыгранны и знают своё место в команде.

Мы открываем дверь. Это автобус на семь человек, сзади проволочная загородка для перевозки собак, перед пятью сиденьями в кармашки засунуто по бутылке воды.

— Они заберут Питера, Баскера и меня, — говорит Тильте, — иначе и быть не может. Так что тебе, Ханс, надо уезжать отсюда. Отправляйся к кому-нибудь из друзей и ложись на дно. Нас с Петрусом они всерьёз не воспринимают, они думают, что мы дети: нам проще будет разобраться в том, что происходит.