— Думаю, к завтрашнему дню основные параметры будут нам известны, — подумав, сказал Новак. — Вот результатов анализа на ДНК и токсины придется ждать дольше. Конечно, если их поторопить и подмазать, зашевелятся. Но все равно, раньше середины недели никак.

— А когда доктор Гленденинг собирается проводить вскрытие, не знаете?

— Я с ним говорила, — ответила Энни. — Как выяснилось, он не в гольф отправился играть, как все подумали. Он поехал в иствейлскую больницу, работать с документами. По-моему, он умирает от скуки. И будет рад приступить к вскрытиям, как только ему дадут на это добро.

— Чудненько, — обрадовалась Жервез. — Считайте, это уже сделано.

— Но раньше понедельника это все равно не получится, — предупредила Энни, — ведь остальные сотрудники морга отдыхают.

— Да я никого не тороплю, — сказала Жервез. — К тому же завтра шабат. Если получится все провернуть утром в понедельник, будет здорово.

— Только надо решить, — встрял Бэнкс, — кого доктору Гленденингу вскрывать первым: Лоуренса Сильберта или Марка Хардкасла? По-моему, все практически уверены, что Хардкасл повесился, и нет никаких улик, которые бы подтверждали, что в момент смерти с ним кто-то был. Правильно я понял, Стефан?

— Совершенно верно, — кивнул Новак. — Да и вообще, вид места преступления, отметки на веревке и узел — все это в параметрах классического самоубийства. Прямо по учебнику. Трудно, знаете ли, повесить кого-то против его желания. На единственный, еще оставшийся в этом деле вопрос ответят токсикологи.

— В смысле не было ли тут воздействия какого-нибудь лекарства?

— Не исключено. Помните, владелец магазина сказал, что Хардкасл был спокоен и даже подавлен? Это вполне вероятное поведение для человека, который решил проститься с жизнью. Не говоря уж о том, что он был пьян. Мог и каких-нибудь таблеток наглотаться. В общем, надо внимательно изучить анализ его крови.

— Ясно, — понял Бэнкс. — То есть пока мы разрабатываем такую версию: Хардкасл сам не убивал Сильберта. Это сделал кто-то другой, а Хардкасл только обнаружил тело и, обезумев от горя, решил покончить с собой.

— Звучит разумно, — заметила Жервез. — Возражения против такой рабочей гипотезы есть?

Возражений не оказалось.

— Тогда, — продолжила Жервез, — как и предложил инспектор Бэнкс, будем расспрашивать, задавать вопросы. Надо разузнать все об их передвижениях незадолго до смерти, с точностью до минут. Кроме того, надо изучить их биографии, составить список друзей, врагов и бывших любовников. Узнать, где они работали, сколько зарабатывали, куда ездили отдыхать. Задача ясна?

Все кивнули. Суперинтендант Жервез собрала бумаги и пошла к выходу.

— Я постараюсь усмирить журналистов, — с порога бросила она, — раз уж они успели все пронюхать. А вы не забывайте, в каком районе работаете. Не злите местных жителей. И держите меня в курсе.

Совещание закончилось, и Бэнкс устроился в своем кабинете. Включив Элгара, «Концерт для виолончели», в исполнении Натали Клейн, он изучал копии документов, изъятых из бумажника Сильберта и машины Хардкасла. Ничего примечательного не попалось. Бэнкс бросил взгляд на часы — четверть седьмого. Позвонить бы Софии, узнать, простила ли она его, но сейчас его звонок будет весьма некстати. Гости должны подойти к половине седьмого, и в данный момент София наверняка носится как угорелая, готовясь к ужину.

Бэнкс со скучающим видом набрал номер Джулиана Феннера, экспортера-импортера с визитки, найденной в кошельке Сильберта. После пары гудков и щелчков женский голос вежливо сказал, что данный номер больше не обслуживается. Бэнкс сделал вторую попытку, на сей раз аккуратнее тыкая в кнопки, но ответ прозвучал тот же. Тогда он заглянул в базу данных, чтобы проверить, не привязан ли к номеру какой-нибудь адрес. Ничего. Видимо, номер и впрямь уже не существовал. Позвонив в комнату для заседаний, он попросил Энни к нему заглянуть.

Бэнкс подошел к открытому окну и задумчиво посмотрел на рыночную площадь. Вечер только начинался, и на улице было пока тихо и спокойно. Тени потихоньку вытягивались в длину, но Бэнкс знал, что светло будет до десяти вечера. Торговцы закрыли свои палатки и уехали два часа назад, оставив после себя едва уловимый запах подгнивших овощей. Магазины уже закрыли ставни, работали только супермаркет «Сомерфильд» да книжный «Смит». Изредка по булыжной площади брели прохожие, которым уже не терпелось опрокинуть стаканчик и перекусить.

Энни вошла в кабинет, и Бэнкс, усадив ее напротив, повернул монитор так, чтобы ей все было видно. Энни, в своей темно-красной футболке и короткой джинсовой юбке, без колготок, с растрепанными каштановыми волосами, казалась спокойной и уверенной в себе. Гладкая кожа, почти без косметики, сияла. С тех пор как Бэнкс сошелся с Софией, они почти не общались. Ей нелегко далось их недавнее совместное расследование. Бэнкс не очень-то помогал ей прийти в себя, но ему казалось, что она вполне оправилась. Те две недели, что Энни провела в отцовском доме, в Корнуолле, определенно пошли ей на пользу.

Бэнкс протянул Энни визитку.

— Ты ведь ему еще не звонила? — спросил он.

— Некогда было, — ответила Энни. — Я только приехала из Каслвью, и суперинтендант Жервез сразу вызвала меня на совещание. А потом эту визитку забрал ты.

— Энни, не надо оправдываться, я задал этот вопрос без всяких задних мыслей, честно.

Энни приподняла брови, но ничего не сказала.

— Он не обслуживается, — добавил Бэнкс, плюхаясь в кресло.

— В смысле?

— Да номер этого Джулиана Феннера, импорта-экспорта. Такого номера больше не существует, он уже не обслуживается. И адрес к нему никакой не привязан.

— С каких пор?

— Неизвестно. Думаю, надо подкинуть эту задачку нашей техслужбе.

— Хорошая мысль. Может, это чья-то старая визитка? — предположила Энни.

— А почему тогда Сильберт ее не выкинул? Других визиток у него, кстати, не было.

— А ты сам часто наводишь порядок в своем бумажнике? Неужели каждый день? Или, может, раз в неделю? Или раз в месяц?

— Примерно с той же частотой, как ты опустошаешь свою сумочку, — парировал Бэнкс.

— То есть никогда, — кивнула Энни. — Я даже боюсь представить, что творится в недрах моей сумки. Хорошо, что у меня нет времени ее разбирать.

— Может, ты и права. Может, это действительно очередная маленькая причуда. Но все-таки это странно, как и то, что оба одновременно уехали из дома, но в разные места. Хардкасл был в Лондоне с Вайменом, а Сильберт…

— …в Амстердаме, — закончила за него фразу Энни. — Даг проверил. Сильберт три дня, со вторника по четверг, провел в отеле «Амбассад» на канале Херенграхт. Съехал он утром в пятницу, вылетел из аэропорта Схипхол и приземлился дома десять минут десятого. Вылет не задерживали, так что самолет прибыл вовремя. А улетел он во вторник, в девять часов пятьдесят пять минут.

— Слушай, а район Херенграхта, случайно, не рядом с кварталом красных фонарей?

— Понятия не имею. Проверить?

— Попозже. Но почему они все-таки поехали в разные места? Почему не отправились вместе?

— Видимо, разные у них были цели поездки, — пожала плечами Энни. — Да и вообще, они оба были довольно независимыми. Вспомни, Хардкасл ведь даже сохранил за собой старую квартиру.

— Тоже верно, — сказал Бэнкс, массируя виски. — Извини. Что-то я никак не могу настроиться на работу.

— Что, мысли не о работе?

Бэнкс холодно глянул на Энни.

— Послушай, Алан, — помявшись, сказала она. — Мне жаль, что тебя вызвали из Лондона. Но мы ведь раньше так хорошо работали! Помнишь? Мы были отличной командой.

— Мы и до сих пор команда.

— Разве?

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю. Это у тебя надо спросить. Просто в последнее время все идет не так. После того дела с Карен Дрю я рассчитывала на тебя… на твою поддержку, на твою дружбу. Но тебе было не до меня.

— Ты поэтому так на Софию взъелась?

— Я ничего не имею против Софии. Речь вообще не о ней.

— Да брось, она же тебе не нравится.

— Алан, — наклонившись вперед, сказала Энни. — Клянусь, я не испытываю к Софии никакой неприязни. Правда. Она мне совершенно безразлична. А вот ты — нет. Ты мой друг. Не слишком ли ты вокруг нее прыгаешь? Ей это не нужно, поверь мне. Она из породы непотопляемых.

— Что ты имеешь в виду? Разве это плохо?

— Нет, конечно. Оставь.

— Ты сказала, что София из породы непотопляемых. Я не понял, что ты имела в виду.

— А вот что: не забывайся ты так. Не теряй голову.

— По-твоему, я теряю голову? Потому что…

Бэнкса прервал телефонный звонок. Еще пару секунд они с Энни упрямо буравили друг друга взглядами. Потом Бэнкс поднес телефон к уху.

— Задержите ее, — сказал он и положил трубку. — Звонил Уолтерс из Каслвью, — повернулся он к Энни. — Говорит, к ним приехала женщина, якобы мать Лоуренса Сильберта. Поедешь на нее посмотреть?

— Разумеется. — Энни поднялась. — Я поеду за тобой на машине. Но мы не закончили, верно?

— Что именно?

— Наш разговор.

— Если ты считаешь, что он того стоит, — пожал плечами Бэнкс и, схватив со стола ключи от машины, вышел за дверь.

Когда спустя несколько минут Энни с Бэнксом приехали на место преступления, мать Лоуренса Сильберта сидела в зеленом автомобиле, припаркованном напротив дома номер пятнадцать по Каслвью-Хайтс, спортивном, марки «MG». Она курила, попутно беседуя с констеблем Уолтерсом. После непродолжительного дождика выглянуло предзакатное солнце, окрасив черепичные крыши нежным, приглушенным золотом. В голубом небе еще остались грязноватые серые облачка, иногда на минуту закрывавшие солнце. У дома бродили репортеры. Их напор сдерживал полицейский кордон. Увидев Бэнкса и Энни, журналисты бросились к ним, требуя комментариев, но те молча направились прямиком к зеленой машине.

Женщина, выбравшаяся им навстречу, когда-то была ростом с Бэнкса, но годы легли ей на плечи тяжелым грузом. Однако, несмотря на согбенные плечи, она все еще производила впечатление властной женщины. Седые волосы, убранные в пучок, не скрывали лоб, высокие скулы, подчеркнутые румянами, окруженный морщинками, но прелестный рот и сверкающие серо-голубые глаза — все это говорило о том, какой красавицей она была когда-то. Собственно говоря, она до сих пор оставалась красивой женщиной. Бэнксу показалось, что он ее уже где-то видел.

— Добрый вечер, — поздоровалась она, протягивая ему руку. — Эдвина Сильберт, мать Лоуренса.

— Та самая Эдвина Сильберт? — От удивления Бэнкс даже споткнулся.

— В свое время я и впрямь была кем-то вроде знаменитости, — признала пожилая дама и, бросив сигарету на асфальт, раздавила окурок высоким каблуком черных туфель. — Но это было очень давно.

Энни непонимающе взглянула на Бэнкса.

— В начале шестидесятых миссис Сильберт открыла торговую линию бутиков «Вива», — объяснил ей Бэнкс. — Очень успешное было предприятие.

— Да оно и до сих пор такое, — ответила Энни. — Я туда иногда заглядываю. Но нечасто — мне это не очень-то по карману. Очень рада с вами познакомиться.

— Когда-то цены там были не такими высокими, — улыбнулась ей Эдвина. — Мы мечтали о равноправии для всех. Чтобы любая женщина могла позволить себе платье не хуже, чем у какой-нибудь светской дамы. Мы совершили настоящий прорыв, для того-то времени.

— Позвольте выразить вам наши соболезнования в связи с гибелью сына, — сказал Бэнкс.

— Бедный Лоуренс. — Эдвина наклонила голову. — Пока ехала, все думала о нем. Никак не могу поверить, что его больше нет. Мне можно его увидеть?

— Боюсь, нет, — покачал головой Бэнкс.

— Что, все так ужасно?

Бэнкс промолчал.

— Я ведь не из робких, — заметила Эдвина. — Я за свою жизнь повидала много такого, от чего вас бы мигом стошнило. Во время войны я работала медсестрой.

— И все же… — замялся Бэнкс.

— Но я ведь имею право с ним попрощаться? Он же мой сын! — прервала его Эдвина.

Формально тело до сих пор «принадлежало» следователю, коронеру, и Эдвина не имела пока ни малейшего права его осмотреть — во всяком случае, без разрешения коронера. Но обычно этим правилом пренебрегали, особенно если родственники нужны были для опознания тела. Впрочем, это дело обычным не было.

— Миссис Сильберт… — начал Бэнкс.

— Пожалуйста, называйте меня Эдвиной.

— Эдвина. Я буду с вами откровенен. Боюсь, при взгляде на тело вы даже не поймете, ваш ли сын перед вами. У нас достаточно улик, чтобы считать погибшего вашим сыном, но поверьте, вам не стоит его видеть — это зрелище не принесет вам ничего, кроме горя. Мне кажется, вам стоит запомнить его таким, каким он был при жизни.

Эдвина задумалась.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Кстати, я должна вам сказать, что у Лоуренса было родимое пятно на левой руке, чуть повыше локтя. — Эдвина показала на себе, где именно. — Темно-красное, в форме капли.

— Спасибо, — поблагодарил ее Бэнкс. — Потом, когда вы придете в себя, мы бы хотели взять у вас образец ДНК. Ничего сложного, никаких иголок и шприцов, просто обычный мазок из полости рта.

— Иголки меня никогда не пугали, — ответила Эдвина. — Так что берите свой образец, когда хотите и как хотите. Слушайте, — добавила она, — я не знаю, какие у вас в полиции правила на этот счет, но я так устала после дороги, что жизнь готова отдать за стаканчик джина. Тут поблизости есть один замечательный паб. Может, присоединитесь?

Энни взглянула на Бэнкса. Тот, в свою очередь, повернулся к констеблю Уолтерсу.

— Фил, — сказал он и ткнул пальцем в фалангу репортеров, — проследи, чтобы никто из этих паразитов нам не помешал.

Уолтерс слегка побледнел и нервно дернулся. Можно было подумать, что его попросили сдержать целую орду гуннов.

— Я постараюсь, сэр, — слабым голосом ответил он.

«Черный лебедь» и впрямь оказался неподалеку — на углу соседней улицы. Особой популярностью у субботних гуляк он не пользовался — собственно говоря, кроме местных жителей, туда никто не забредал. Слишком уж трудно было заметить вывеску паба с улицы, да и цены высокие, не по карману студентам и туристам. Хотя Бэнкс сюда раньше и не заглядывал, его не удивила шикарная обстановка паба: повсюду начищенные медные бляхи, репродукции картин Джорджа Стаббса в рамках. Барную стойку окаймлял блестящий медный поручень. Никакой громкой музыки и стрекота игровых автоматов. Мало того, тут и традиционный «пивной сад» [«Пивной сад» — сад при пабе, в котором публика может расположиться летом.] называли вовсе не садом, а «патио».

Недурно, конечно, что правительство запретило курение в барах, думал Бэнкс, пробираясь по залу, но почему бы им не запретить еще и вход с собаками? Здесь у ног чуть ли не каждого посетителя возлежали четвероногие друзья. У Бэнкса тут же страшно зачесался нос.

— Может, сядем на улице? — предложила Эдвина. — Я бы с удовольствием выкурила сейчас сигаретку.

— Хорошая мысль, — обрадовался Бэнкс. Сигаретный дым он еще переживет, но не собак.

Отыскав свободный столик, они расположились в патио, откуда открывался прекрасный вид на город. Вечерело, холмы на горизонте отливали темной зеленью, и даже в тонкой куртке Бэнксу было тепло. Он предложил дамам присесть, а сам тем временем вернулся в бар за напитками. Эдвина попросила принести ей джин с тоником, а Энни — диетическую колу. Бэнкс же, внимательно изучив ассортимент разливного пива, заказал пинту «Тимоти Тейлора». Цены в «Лебеде» зашкаливали, и Бэнкс даже подумал, не попросить ли у них накладную, чтобы ее потом оплатили в бухгалтерии полиции. Правда, представив, как отреагирует на это суперинтендант Жервез, он передумал.

Загрузив поднос стаканами, он пробрался обратно к столику. Эдвина Сильберт уже курила и, увидев Бэнкса, жадно потянулась к стакану с джином.

— Вам вовсе не обязательно было сюда к нам ехать, — заметил Бэнкс. — Путь все же не близкий. Мы бы сами к вам прикатили.

— Глупости, — фыркнула Эдвина. — Я еще в состоянии проехать пару километров. Как только наш местный констебль сообщил мне о смерти Лоуренса, я тут же села за руль. А что мне оставалось делать? Не томиться же дома?

Если Сильберту было шестьдесят два, занялся мысленными подсчетами Бэнкс, то Эдвине сейчас за восемьдесят. А до Лонгборо километров триста, не меньше. Эдвина не выглядела на свой возраст. Собственно, как и ее сын, — Энни говорила, что, по мнению Марии Уолси из театра, Сильберту было пятьдесят с небольшим хвостиком. Видимо, моложавость у них в роду.

— Вы уже решили, где будете ночевать? — спросил Бэнкс.

— У Лоуренса, разумеется, — удивленно посмотрела на него Эдвина.

— Боюсь, это совершенно невозможно, — покачал головой Бэнкс. — Его дом сейчас — место преступления.

Эдвина едва заметно покачала головой. На ее глаза навернулись слезы.

— Простите, — сказала она. — Это все так для меня непривычно. Тут есть один неплохой отель, я однажды там останавливалась. Когда у Лоуренса шел ремонт.

— В «Бургундии»?

— Да-да, точно. Как думаете, у них остались свободные номера?

— Я сейчас проверю. — Энни вытащила мобильник и отошла в сторонку, чтобы позвонить.

— Какая милая девушка, — заметила Эдвина. — Я бы на вашем месте держалась за нее обеими руками.

— Она не… то есть мы вовсе не… — замямлил Бэнкс и наконец просто кивнул. Он не хотел вдаваться в подробности их отношений с Энни. — Вы с Лоуренсом были близки? — спросил вместо этого он.

— Да, — ответила Эдвина. — Вернее, надеюсь, что были. Я всегда хотела быть ему не просто матерью, но и другом. Его отец погиб в автокатастрофе. Лоуренсу тогда только что исполнилось девять. Он единственный наш ребенок. Я замуж потом так и не вышла… Когда Лоуренс отучился в университете, он, естественно, отправился путешествовать, и иногда мы не виделись целыми месяцами.

— Когда вы поняли, что он гомосексуалист?

— Я знала это с самой его юности. Сложно было не заметить. Не то чтобы он вел себя по-женски, — спохватилась Эдвина. — Нет, наоборот. Он был таким мужественным и сильным, обожал заниматься спортом. Прямо юный греческий бог. Но я по всяким мелочам давно все поняла. Он тщательно скрывал свои наклонности. Во время учебы в школе и Кембридже он изредка куролесил, но вообще-то я практически уверена, что до двадцати с лишним лет любовников у него не было. То есть никаких проблем с законом тут быть не могло. Он же был совершеннолетним.

— А вас его ориентация никогда не смущала? — поинтересовался Бэнкс.

— Нет, конечно! С чего бы это?

— Ну, иногда родителям сложно с этим смириться, — заметил Бэнкс, вспомнив отца Марка Хардкасла.

— Возможно, — пожала плечами Эдвина. — Но раз уж человек таким уродился, зачем пытаться его переделать? Это же бесполезно. С зебры полоски не смоешь. Это ведь тоже часть личности моего Лоуренса, его крест, его выбор. Его путь к любви. Я очень надеюсь, что он прошел его до конца.

— Не знаю, имеет ли это теперь значение, но мне кажется, что он нашел свою любовь, — попытался утешить ее Бэнкс. — Похоже, последние несколько месяцев он был совершенно счастлив.

— Да, когда появился Марк. Мне тоже так показалось. Ох, бедный Марк. Он с ума сойдет от горя. А где он? Вы с ним уже связались?

— Вы знали Марка? — пришел черед Бэнкса удивиться.

— Знала? О господи! Неужели и с ним что-то стряслось?

— Извините, я почему-то решил, что вам уже сообщили. Простите.