— Не знаю. Говорю же, Марк не распространялся про свою личную жизнь. Но мало ли… Лоуренс ведь был далеко, в Голландии. Честно говоря, мне не кажется, что Марк в Хэмпстеде крутил любовь, или как там это у них называется. И не развлекался в каком-нибудь клубе в Сохо. Потому я спокойно и шутил на эту тему. Но откуда мне знать наверняка? Я очень далек от этого мира.

— Не думаю, что их мир чем-то отличается от нашего, — заметил Бэнкс.

— Наверное, — согласился Ваймен. — Но суть от этого не меняется: я не знаю, чем он занимался или собирался заняться в тот вечер и с кем.

— Может, вы хотите рассказать нам что-нибудь еще? — предположил Бэнкс.

— Нет, пока в голову как-то ничего больше не приходит, — ответил Ваймен.

Его жена покачала головой. Во время разговора Бэнкс изредка поглядывал на Кэрол Ваймен, Пытаясь разглядеть на ее лице признаки обостренного интереса — вдруг муж что-то от нее утаил? Или, наоборот, признаки того, что она знает, чего он недоговаривает. Но лицо Кэрол не выражало ничего, кроме вежливого интереса к вопросам Бэнкса и подобающей случаю скорби. Видимо, она и не думала подозревать мужа в скандальной связи с Марком, а тем более беспокоиться из-за того, что он уехал в Лондон с другом-гомосексуалистом.

Бэнкс подумал, что больше из Дерека Ваймена им ничего не выжать, и они с Энни направились к выходу.

Бэнкс и Энни заскочили пообедать в «Герб королевы», где в это дождливое июньское воскресенье было полно посетителей в резиновых сапогах и дождевиках. Дождь кончился, как только Бэнкс с Энни вышли из дома Ваймена, и теперь сквозь облака пробивались солнечные лучи.

Бэнкс занял облицованный медью и исцарапанный множеством вилок столик на двоих в углу возле мужского туалета. Тем временем Энни отправилась к бару и заказала Бэнксу запеченную баранину и йоркширский пудинг, а себе — вегетарианскую пасту. В пабе стоял сильный галдеж, и хорошенькая официантка, совсем юная блондинка, сбивалась с ног, пытаясь всех обслужить. Школьница, подумал Бэнкс, подрабатывает на каникулах. Он с отвращением взглянул на свой стакан грейпфрутового сока и печально чокнулся с Энни, которая пила диетическую колу.

— Ну что, — вздохнул Бэнкс, — за работу по воскресеньям.

— Давненько у нас такого не было, а?

— Угу. Хорошего нам почина. Ну и что скажешь по поводу Дерека Ваймена?

— Редкий зануда. Подвинут на своем хобби.

— У тебя любой человек с хобби непременно зануда, — улыбнулся Бэнкс.

— А разве не так? Хобби — это такой примитив. И выпендреж.

— А когда я был маленьким, у всех имелось хобби. По-другому было нельзя. В школе устраивали клубы по интересам — коллекционировали марки, клеили модели самолетов, играли в шахматы, ловили головастиков, выращивали салат. Я тоже кое-чем увлекался.

— Это чем же?

— Да так. Собирал всякие штуки. Монетки, картинки-вкладыши, ну, которые суют в сигаретные пачки. Птичьи яйца. И еще записывал номера проезжающих машин.

— Ты серьезно? Номера чужих машин?

— Ага. Мы с ребятами усаживались возле дороги и переписывали номера, кто сколько успеет.

— Зачем?

— А просто так. Это же хобби. Какие тут могут быть причины?

— И что вы потом делали с этими номерами?

— Да ничего. Когда в тетрадке не оставалось места, я просто начинал новую. Иногда заносил туда марку машины, если успевал ее рассмотреть. Знаешь, если бы побольше чудиков занимались такой вот ерундой, наша с тобой работа была бы куда проще.

— Нет, сейчас это уже не нужно. Повсюду ведь камеры, — напомнила ему Энни.

— Какая ты не романтичная!

— А зачем ты птичьи яйца собирал?

— Ну-у… мы выдували из них содержимое. А то они быстро портятся и начинают ужасно вонять. На собственном опыте это знаю.

— Выдували? Правда, что ли?

— Истинная правда. Булавкой делаешь с обоих концов по крошечной дырочке, а потом…

— Фу, не хочу даже слушать, — прервала его Энни.

— Ты же сама спросила. — Бэнкс посмотрел на нее.

— Как бы то ни было, — отмахнулась она, — ты этим занимался лет в десять-одиннадцать. А Дереку Ваймену, между прочим, уже за сорок!

— Положим, театром увлекаться — это нормально. Все лучше, чем глазеть на поезда и записывать их номера, стоя на продуваемой ветрами платформе и отчаянно щурясь, чтобы их разглядеть. Есть ведь и такие любители.

— А что, весьма героическое хобби. Требует ловкости и выносливости. Разве нет? — с невинным видом спросила Энни.

— Издеваешься?

— Чуть-чуть. — Она улыбнулась.

— Очень весело. Хватит уже, лучше скажи, что на самом деле думаешь о Ваймене? Как считаешь, он врет?

— По-моему, врать ему ни к чему, — пожала плечами Энни. — Он ведь понимает, что мы можем проверить его алиби. К тому же он передал нам все чеки и корешки билетов из той поездки.

— Верно. Как кстати он их сохранил, а?

— Да просто завалялись в бумажнике, вот и все. Вечно там всякий хлам скапливается.

— Что, и корешки от билетов в кино?

— Наверное, некоторые их хранят.

— Ну да, конечно.

— Да что с тобой такое?

— Ничего. Просто даже мой старый шрам зазудел от нехорошего предчувствия.

— Какой еще шрам? Откуда?

— Может, между Вайменом и Хардкаслом и впрямь что-то было? — проигнорировал ее вопрос Бэнкс. — Как думаешь?

— Вряд ли. Мне кажется, он насчет него не врал. Да и жена никак не отреагировала на эту часть допроса. Если бы она его в чем-то подозревала, то вряд ли сумела бы это скрыть. К тому же не все гомосексуалисты неразборчивы в связях. Думаю, среди них распутников не больше, чем среди натуралов.

— Почти все мои знакомые частенько заглядываются на женщин, которые вовсе не являются их женами, — заметил Бэнкс.

— Это ничего не доказывает. Кроме того, что мужики — сволочи, а твои знакомые в своем развитии застряли на уровне средней школы.

— Да они ведь ничего не делают! — возмутился Бэнкс. — Просто смотрят. Что тут такого?

Энни отвернулась:

— Не знаю. Спроси Софию. Интересно, что она скажет.

Бэнкс на секунду умолк, но потом спросил:

— Ну а что насчет Дерека Ваймена и Лоуренса Сильберта?

— В смысле?

— Сама понимаешь.

— Сомневаюсь. Сильберт, похоже, был разборчив, да и слишком замкнутый был тип.

— Но что-то мы все-таки упустили. Вот только что? — задал риторический вопрос Бэнкс.

К их столику подошла официантка. Она так торопилась, что чуть не опрокинула тарелку Бэнксу на колени. Смутившись, девчушка покраснела и бросилась прочь. Бэнкс принялся счищать с брюк капли соуса.

— Что-то помощницы у Сирила с каждой неделей все моложе и моложе, — заметил он.

— Так у него же бешеная текучка. Кто же захочет, проторчав неделю в школе, в выходные еще и работать? Зарплата у новеньких мизерная, и чаевых им не дают. Неудивительно, что официантки тут не задерживаются.

— Это точно. Хватит о них. Вернемся к Дереку Ваймену.

— Мне он показался вполне нормальным. Не думаю, что мы упустили что-то важное. Он — обычный зануда, помешанный на своих увлечениях. Наверняка запросто легко назовет по именам всех осветителей и монтажеров в любом виденном им фильме, но убийцей это его еще не делает.

— Я и не говорил, что он убийца, — прожевав, возразил Бэнкс. — Но есть в этом деле что-то такое, что не дает мне покоя.

— Прекрати. Обычный суицид после совершенного убийства. Тебе не кажется, что мы чересчур серьезно ко всему относимся? Ты разозлился, что тебя вытащили с романтического свидания, вот и пытаешься выискать что-то особенное, несуществующую тайну. А то ведь обидно.

— И что, ты бы на моем месте не разозлилась? — Бэнкс холодно на нее глянул.

— Наверное, разозлилась бы, — пожала плечами Энни.

— Очень уж многое здесь неясно. Был Хардкасл расстроен чем-то или нет. Кто-то утверждает, что был. Например, Мария Уолси. А Ваймен с ней не согласен и при этом уверен, что Марк комплексовал и ревновал Сильберта. Не знаю, что и думать. Сплошные вопросы. — Бэнкс отложил в сторону нож с вилкой и принялся считать по пальцам: — Почему Сильберт, уже выйдя на пенсию, постоянно бывал в разъездах? Ссорились ли они с Хардкаслом или нет? Изменяли ли друг другу или нет? Кто такой Джулиан Феннер и почему у него отключен телефон? Зачем Сильберт поехал в Амстердам?

— Вопросов действительно многовато, — согласилась Энни. — Может, Эдвина ответит на часть из них?

— Не бывает такого, чтобы человек вот просто так, без малейшей причины, избил до смерти своего возлюбленного, а потом взял и повесился.

— Поводом мог послужить какой-нибудь пустяк, — заметила Энни. — Хардкасл мог убить его из-за ссоры, которая вспыхнула случайно, кто-нибудь из них что-то неосторожно ляпнул. Сам знаешь, какие пустяки способны разбудить в человеке зверя. Скажем, Хардкасл слишком много выпил, и Сильберт принялся его отчитывать… иногда и такой ерунды достаточно. Никто не любит, когда его называют пьяницей. Или это… Хардкасл был на взводе, разозлился, и вот Сильберт уже лежит на полу мертвый. Помнишь показания Грейнджера из магазина? Он сказал, что Хардкасл был пьян, когда покупал у него веревку.

— Или… или Сильберта убил кто-то еще.

— Это ты так считаешь.

— А ты вспомни, сколько ударов убийца нанес уже после смерти. Сколько там было кровищи!

— Хардкасл вошел в раж, совершенно потерял голову. А когда увидел, что натворил, пришел в ужас. Когда покупал веревку, он выглядел отстраненным и безразличным — потому что уже решил покончить с собой. Ну а потом поехал в лес и…

— А как же изуродованные гениталии? Тут же явно прослеживается сексуальная подоплека.

— Возможно. — Энни отставила полупустую тарелку в сторону. — Но опять-таки, мы такое и раньше видели, верно? Если мотив убийства — ревность, убийца часто концентрируется на части тела, символизирующей для него измену. Может, они поругались из-за того, что Хардкасл поехал в Лондон с Вайменом? Или из-за того, что Сильберт улетел в Амстердам? Возможно, мы никогда этого не узнаем. Но это еще не значит, что Хардкасл не убийца. Каким бы ни был мотив — ревность ли, измена, обвинение в пьянстве или какая-нибудь разбитая Хардкаслом антикварная ваза, — результат налицо: ссора перешла в драку, ставшую для Сильберта роковой. Тот же, кто вышел из драки живым, не выдержал мук совести и покончил с собой. Ничего странного или непонятного тут нет. Как ни печально, вполне распространенный сценарий.

— Наверное, ты права. — Вздохнув, Бэнкс снова отложил нож с вилкой. — Наверное, я и впрямь хочу убедить себя в том, что выходные пропали не зря. Или ты хочешь побыстрее закрыть дело, чтобы сконцентрироваться на расследованиях поважнее? Например, на пропаже парковочных конусов с рыночной площади.

— Знаешь, ты не так далек от правды, — рассмеялась Энни.

— Ладно, — решил Бэнкс, — поедем глянуть на дом Сильберта. Криминалисты там, наверное, уже закончили. А потом еще разок поговорим с Эдвиной. Есть у меня подозрение, что она не все нам рассказала. Посмотрим, удастся ли нам хоть немного разобраться во всей этой путанице.

— Что ж, отличный план, — одобрила Энни, и они пошли к выходу.

Когда Бэнкс и Энни добрались до особняка Сильберта, в гостиной на втором этаже еще хлопотали криминалисты, но в остальных комнатах было пусто.

— Мы тут все осмотрели, — сообщил им один из криминалистов, Тед Фергюсон, — но никаких спрятанных сейфов или скрытых шкафов не нашли. Документы и личные вещи были только в двух комнатах — в этой гостиной и в кабинете на первом этаже. — Порывшись в пакете с надписью «место преступления», стоявшем на полу около входа, он достал оттуда две пары латексных перчаток и протянул их Бэнксу и Энни. — Нам еще надо кое-что посмотреть внизу, а здесь мы уже закончили, работайте. Только про перчатки не забудьте.

— Спасибо, Тед, — поблагодарил его Бэнкс, вскрывая пакетик с перчатками.

Криминалисты отправились на первый этаж, а Бэнкс с Энни, остановившись на пороге, оглядели гостиную.

Тело и ковер из овечьей шерсти, на котором оно лежало, уже убрали, но кровавые пятна на стенах и рассыпанный повсюду порошок для выявления отпечатков не позволяли забыть о том, что эта комната — место преступления. Фотография в рамке за растрескавшимся стеклом все так же лежала на полу. На снимке Марк Хардкасл широко улыбался, стоя рядом с Сильбертом. Бэнкс осторожно поднял фотографию, стряхнул порошок и внимательно всмотрелся в лицо Сильберта. Красивый, подтянутый мужчина с волевым подбородком, высоким лбом и ясными голубыми глазами, он казался куда моложе своих шестидесяти двух лет. Еще в этих глазах отражался живой ум. Темные волосы, слегка поредевшие на висках, были чуть тронуты сединой, что ему очень шло. На снимке он был одет в голубой кашемировый свитер и темно-синие брюки.

Энни кивнула на фотографию Хиндсвелского леса, висевшую на стене. Кровь с нее стерли, осталось только несколько капель.

— Хороший снимок, — одобрил Бэнкс. — У человека, который его сделал, определенно есть талант — сумел передать всю красоту этого места. Смотри, как солнце пробивается сквозь листву. Правда, красиво?

— А на этом дереве повесился Марк Хардкасл, — прервала его излияния Энни, указывая пальцем на дуб. — Я его сразу узнала.

Пока они изучали снимок, Бэнкс вспоминал, как вчера Эдвина Сильберт рассказывала им о прогулке по лесу, полному цветущих колокольчиков.

Затем они приступили к осмотру дома.

Энни бегло проглядела содержимое компьютера Сильберта и не обнаружила ничего интересного. Конечно, если возникнет подозрение, что убийца вовсе не Марк Хардкасл, компьютерщики хорошенько все изучат. В ящиках стола обнаружились лишь канцелярские принадлежности, отпускные фотографии и несколько папок с чеками и счетами за телефон, воду и электричество.

В среднем ящике они нашли связку ключей, один из которых подошел к антикварному деревянному бюро, стоявшему рядом со столом. Внутри Бэнкс и Энни нашли документы на дом, выписки с банковского счета, чековые книжки и прочие бумаги, из которых стало ясно, что Сильберт и впрямь был миллионером. Основной его доход составляла не пенсия, а регулярные поступления из «Вивы» и ее дочерних компаний. Кроме того, несколько раз Сильберту переводили крупные суммы с зарубежных счетов в одном из швейцарских банков. Что за этими переводами скрывалось, пока оставалось неясным, но, в общем и целом, тайну несметного богатства Сильберта можно было считать раскрытой. Завещания Бэнкс и Энни не нашли. Либо Сильберт передал его на хранение своему адвокату, либо попросту его не составлял. В этом случае все состояние перейдет к его матери.

В нижнем ящике бюро Бэнкс нашел связку писем, перехваченную аптечной резинкой. Первое из них от седьмого сентября 1997 года. Отправителем значился некий Лео Вествуд из комплекса Свисс-Коттедж. Бэнкс и Энни, глядевшая поверх его плеча, просмотрели письмо. Оно было написано аккуратным почерком с легким наклоном. Судя по разной толщине линий, автор использовал перьевую ручку.

В письме шла речь о смерти принцессы Дианы и последовавшей за этим шумихе. Вествуда крайне разозлил брат Дианы, отчитавший на похоронах принцессы членов королевской семьи. Он счел его речь «неуместной и неблагоразумной». Еще Вествуда раздражала истерическая скорбь «простонародья, которое обожает такие инциденты — для них это что-то вроде очередного сюжетного поворота любимой мыльной оперы». Интересно, подумал Бэнкс, как бы отозвался этот Лео о недавних событиях и подозрениях относительно принца Чарльза, герцога Эдинбургского и разведслужбы МИ-6.

Кроме того, Вествуд упоминал в письме о недавнем походе по антикварным магазинам и карточном столике времен Георга Первого, от которого Сильберт «пришел бы в восторг». Писал он и о вкусном ужине, состоявшем из фуа-гра и потрошков, который он поглощал «в компании Грэйси и Севрона» в ресторане, награжденном мишленовскими звездами, где он увидел одного из министров кабинета Тони Блэра вместе с опальным коллегой.

Как и все остальные, это письмо было отправлено Сильберту на адрес британского посольства в Берлине, где он, видимо, работал. Интересно, читали ли такие письма цензоры? Несмотря на огромное количество сплетен, ничего, что могло бы возмутить спокойствие и навлечь на Сильберта или Вествуда гнев правительства, в этом послании не было. Вествуд лишь раз написал о политике, упомянув недавно вынесенный Эгону Кренцу приговор за причастность «к гибели людей у Берлинской стены». В остальном письмо было вполне обычным, написанным общительным, осведомленным, дружелюбным снобом. Вероятно, автор знал, что его послание будет прочитано не только Сильбертом. Даже если между ними и существовали любовные отношения, в письме на это не было даже намека. Когда Энни дочитала, Бэнкс вложил листок обратно в конверт и вернул в стопку.

— Как думаешь, может, они из-за них поссорились? — постучала Энни по пачке писем.

— Возможно. Но почему только сейчас? Скорее всего, эти письма лежат тут с конца девяностых, если только Сильберт не переложил их вдруг еще откуда-нибудь.

— А вдруг Хардкасл в четверг вечером или в пятницу утром решил порыться в вещах Сильберта, пока тот был в Амстердаме?

— Тоже возможно. Правда, Сильберт ведь и до этого частенько уезжал из дома. У Хардкасла было полно времени все тут изучить. Тогда почему он надумал устроить обыск сейчас?

— Потому что его одолела ревность.

— Хмм, — протянул Бэнкс. — Давай лучше посмотрим, что творится внизу, в кабинете.

Кабинетом явно пользовался Хардкасл — в отличие от гостиной наверху тут царил творческий беспорядок. Почти все, что обнаружили Бэнкс и Энни, имело отношение к театру, декорациям и костюмам. Повсюду валялись записки, наброски, книжки и сценарии с разноцветными пометками на полях. На ноутбуке стояла программа для сценариев, в которой Хардкасл работал над двумя пьесами. Кино Марк тоже не обошел вниманием: судя по первой странице текстового файла, он начал писать сценарий ужастика про привидения, из времен викторианский Англии.

В ящике стола, на последнем номере журнала «Свет и звук», лежала карточка памяти, какие стоят в цифровых фотоаппаратах.

— Странно, — заметила Энни, когда Бэнкс показал ей эту карточку.

— Почему?

— У Хардкасла есть цифровой фотоаппарат. Вот, лежит на нижней полке книжного шкафа. — Взяв ее, Энни подошла к Бэнксу.

— И что? — не понял он.

— Не изображай из себя деревенщину. И так все понятно.

— Ага, понятно. Цифровой фотоаппарат, карта памяти. Так чего такое-то? И, кстати говоря, я не деревенщина. У меня у самого есть цифровой аппарат, и я знаю, для чего нужны такие вот карточки.

Энни вздохнула.

— Это же «кэнон», — терпеливо, словно пятилетнему, объяснила она. Хотя пятилетний уже догадался бы, что она имеет в виду, подумал Бэнкс. — К нему подходит компактная флешка.

— Ага, кажется, я понял. Это не она.

— Умница! Это карта памяти.

— А что, она в «кэнон» не влезет?

— Нет. Такие — для цифровых аппаратов «сони».

— А адаптера к ним нет?

— Нет. К фотоаппаратам их не делают. То есть чисто технически это возможно, но вообще-то совершенно бессмысленно. Проще купить подходящую к твоему фотоаппарату карточку памяти. Выпускают специальные кард-ридеры, да и большинство компьютеров нормально взаимодействуют с разными видами карт, — как, например, ноутбук Хардкасла, — но карточка для «сони» в «кэноне» работать не будет.