Эта книга сопровождает каждого, чей мир связан с ирландским языком, с самого детства. Она и есть живой мир ирландского слова.

Знаменитый ирландский писатель и критик Алан Титли, когда ему было семь, Черного Человека боялся так крепко, что матери будущего мэтра ирландской литературы пришлось идти в школу и выяснять, зачем учитель рассказывает такие ужасы детям. «Шенну» читал и ценил писатель-рыбак Томас О’Крихинь и островитяне Большого Бласкета, эта книга оказалась одной из первых повлиявших на политика-революционера и поэта Патрика Пирса и многих, многих других. Как сказал тот же Алан Титли, «что бы ни говорили о “Шенне”, он был солнцем или облаком над всей ирландской литературой в первом поколении ее Возрождения и все время после. Если бы в “Шенне” больше не было ничего, к одному лишь голосу [этого романа] все равно стоило бы прислушаться».

Время прошло, Ирландия изменилась, но интерес к «Шенне» остается и у взрослых, и у детей. До сих пор сокращенных изданий для детей и школьников у этой книги едва ли не больше, чем полных и комментированных. До сих пор не утихают споры о том, роман ли «Шенна», и настоящая ли это литература, или же, по выражению писателя Бриана О’Нуалана (вероятно, больше известного русскоязычному читателю как Флэнн О’Брайен), «литература из школьной программы — сомнительная похвала, которую трудно оспорить». Но эти споры и вопросы означают, что мир «Шенны» жив, а непривычный «реально-сказочный» стиль отца Пядара до сих пор не оставляет читателя равнодушным. Не станем же более откладывать это удивительное путешествие во времени и в ирландском слове.

...

Юрий Андрейчук

Глава первая

У очага ПЕГЬ, НОРА, ГОБНАТЬ, малютка ШИЛА и КАТЬ НИ БУАХАЛЛА.

НОРА: Пегь, расскажи нам сказку!

ПЕГЬ: Интересное дело! Сама и рассказывай сказку.

ГОБНАТЬ: У нее ничего не выйдет, Пегь. Нам больше нравятся твои сказки.

ШИЛА: Расскажи, Пегь! Мы будем очень тихо сидеть.

ПЕГЬ: Ну конечно! Уж ты порядком тихо посидела вчера вечером, как я рассказывала вам про собаку о восьми ногах [«Собака о восьми ногах» — известная сказка, которую в конце XIX — начале ХХ века активно популяризировали деятели Гэльского возрождения в Ирландии. За декламацию этой сказки Михал О Линшигь из ирландскоговорящей области Мускерри в Западном Корке (где и происходит действие книги) в 1901 году получил главный приз на состязании, организованном Гэльской Лигой, что впервые привлекло внимание широкой общественности к богатым фольклорным традициям ирландского Юга.].

ШИЛА: А это все потому, что Кать Ни Буахалла меня шпыняла не переставая.

КАТЬ: Врешь ты бессовестно! Ничегошеньки я тебя не шпыняла, малявка!

ГОБНАТЬ: Не связывайся с ней, Кать, никто ее не шпынял, вечно она притворяется.

ШИЛА: Шпыняли, еще как! А если бы нет, я б и не вопила!

НОРА: Дай слово Пегь, что сейчас ты вопить не будешь, Шила, и она расскажет нам сказку.

ШИЛА: Я не буду вопить, Пегь, что бы со мной ни стряслось.

ПЕГЬ: Ну, раз так, садись сюда, со мною рядышком, чтобы никто не мог тебя тронуть без моего ведома.

КАТЬ: Попомните мое слово, теперь ей будет мешать кошка. Вот малявка нахальная! А ведь была б замечательная сказка, кабы не ты со своими воплями!

ГОБНАТЬ: Послушай, Кать, сейчас она из-за тебя разревется и мы останемся без сказки. Если Пегь прогневать, она вовсе не расскажет сегодня сказок. Ну всё, Пегь, все утихли и ждут от тебя сказки.

ПЕГЬ: Давным-давно жил-был человек, и имя ему было Шенна. Был он сапожником, обитал в уютном милом домике у подножия холма, с подветренной стороны. Стоял в том домике плетеный стул, который Шенна смастерил себе сам, и сиживал Шенна на нем обычно по вечерам, когда дневная работа заканчивалась, и, едва только садился отдохнуть, становилось ему хорошо.

Еще у него был мешок с мукой, что висел рядом с очагом. Время от времени Шенна запускал туда руку, доставал полную горсть муки и принимался ее жевать — в тишине и спокойствии. А снаружи прямо у дверей росла яблоня. И всякий раз, когда Шенне хотелось пить — оттого, что жевал муку, — он попросту протягивал к дереву руку, срывал себе яблочко и ел его.

ШИЛА: Божечки, Пегь! До чего же здорово!

ПЕГЬ: А что именно здорово: стул, мука или яблоко?

ШИЛА: Яблоко, само собой!

КАТЬ: А по мне, так лучше мука. Яблоком голода не утолишь.

ГОБНАТЬ: А я бы выбрала стул. И посадила туда Пегь рассказывать сказки.

ПЕГЬ: Какая же ты на лесть гораздая, Гобнать!

ГОБНАТЬ: А ты на сказки еще больше гораздая, Пегь. Ну так как же там вышло с Шенной?

ПЕГЬ: И вот однажды, когда Шенна починял башмаки, он заметил, что не осталось в доме больше ни кожи, ни дратвы, ни воска. Последняя заплатка поставлена, последний стежок сделан, и теперь необходимо раздобыть все, что нужно для работы, иначе башмаки дальше шить не из чего.

На другой день встал он с утра пораньше и вышел из дома за покупками, а в кармане у него лежало три шиллинга. Но не успел Шенна пройти даже мили, как повстречался ему на дороге бедняк, просивший подаяния.

— Подай мне милостыню ради Спасителя, ради душ усопших и ради твоего собственного здравия, — сказал бедный человек.

Протянул ему сапожник шиллинг, и вот осталось у него всего два шиллинга. Шенна сказал себе, что ему и двух шиллингов хватит. Но не прошел и двух миль, как встретилась ему бедная женщина, и была она босая.

— Помоги мне, чем можешь, ради Спасителя, ради душ усопших и ради твоего собственного здравия.

Проняла Шенну жалость. Отдал он нищенке шиллинг, и та ушла.

Совсем скоро встретился Шенне мальчик, он дрожал и плакал от холода и голода.

— Ради Спасителя, — сказало дитя, — дай мне что-нибудь поесть.

Неподалеку был постоялый двор. Шенна зашел туда и купил буханку хлеба, а затем протянул ее мальчику.

Едва только взял хлеб мальчик, облик его переменился. Дитя стало куда выше ростом, и в глазах его засиял чудный свет — такой, что Шенна застыл в изумлении и не смог проронить ни слова.

ШИЛА: Боже правый, Пегь, должно быть, бедный Шенна упал без чувств!

ПЕГЬ: Нет, не упал он без чувств. Но все равно держался из последних сил.

Как только к Шенне вернулся дар речи, он сказал:

— Что же ты за человек?

И получил такой ответ:

— О Шенна! Господь Бог благодарит тебя. Сам же я — ангел. Я третий ангел из тех, кому ты нынче подал милостыню, и теперь есть у тебя три желания. Но хочу дать тебе один совет: не забывай о милосердии.

— И ты говоришь, что желания мои исполнятся?

— Именно так и говорю, — ответил ангел.

— Хорошо же, — сказал Шенна. — Есть у меня дома маленький удобный стульчик, и каждый мерзавец, что заходит ко мне, на него садится. Так вот, чтоб следующий, кто туда сядет, — кроме меня, конечно, — чтоб там и застрял!

— Осторожно, осторожно, Шенна! — молвил ангел. — Вот одно прекрасное желание уже потрачено без толку. У тебя осталось еще два, но не забывай о милосердии.

— Да, — сказал Шенна. — А еще есть у меня дома мешочек муки, и всякий мерзавец, что только ни зайдет, сует туда руку. Так вот, чтоб следующий, кто запустит руку в этот мешок, — кроме меня, конечно, — очень бы мне хотелось, чтоб там бы и застрял!

— Ох, Шенна, Шенна, ни капельки здравого смысла в тебе! — сказал ангел. — Теперь у тебя осталось всего одно желание. Проси милосердия Божьего душе своей.

— Ой, твоя правда, — отозвался Шенна, — чуть не позабыл. Еще маленькая славная яблонька растет прямо у дома, и каждый мерзавец, что проходит мимо, обязательно протянет руку да сорвет себе яблоко. Так вот, чтобы следующий, — кроме меня, конечно, — кто потянется к этой яблоне, там бы и застрял! Ох, люди, — проговорил он, надрываясь со смеху, — то-то я над ними буду потешаться!

Вдоволь нахохотавшись, Шенна поднял взгляд и понял, что ангел исчез. А сам он остался размышлять наедине с собой еще какое-то время. В конце концов и сказал сам себе:

— Ты погляди, ведь нету в Ирландии дурака глупей меня! Ну застряли бы у меня трое: один на стуле, другой в мешке и еще один в дереве, — что мне с этого пользы, коли сам я вдали от дома, без еды, без питья и без денег?..

Только он это произнес, как сразу же заметил впереди высокого и тощего черного человека — тот уставился на Шенну, а из глаз его темное пламя сыпало жгучими искрами. Было у него два рога, словно у козлища, и длинная жесткая иссиня-серая борода. Хвост был, как у лисы, и копыта навроде бычьих. Раззявил он рот и вытаращил оба глаза на Шенну — а тот лишился дара речи.

Чуть погодя Черный Человек заговорил.

— Шенна, — сказал он, — тебе вовсе незачем меня бояться. Я тебе вреда не причиню. И хотел бы принести тебе кое-какую пользу, если только ты примешь мое предложение. Слышал я тут недавно, ты говорил, что остался без еды, без питья и денег. Я дам тебе вдосталь денег при одном маленьком условии.

— Ох, чтоб тебя! — сказал Шенна, как только к нему вернулся дар речи. — А не мог бы ты сказать все то же самое, не таращась так, чтоб человек каменел от твоего взгляда, кто бы ты ни был?

— Тебе и незачем знать, кто я, но я дам тебе столько денег, что ты сможешь купить кожи, сколько хватит на тринадцать лет работы. И вот при каком условии: после этого в назначенный час пойдешь ты со мной.

— А если поладим, куда мы с тобою тогда пойдем?

— Что бы тебе не спросить об этом, когда кожа закончится и мы с тобой отправимся в путь?

— Да ты не промах. Будь по-твоему. Давай-ка взглянем на деньги.

— Это ты не промах. — Черный Человек опустил руку в карман и вытащил оттуда большой кошель, а из кошеля высыпал прямо себе на ладонь горку тяжелых золотых монет. — Гляди! — сказал он, вытянул руку и сунул кучу блестящих звонких кружочков прямо под нос Шенне. — Но погоди же, — сказал Черный Человек, вдруг отодвигая руку обратно, — сделка еще не заключена.