ШИЛА: Ой, Пегь! Я его вижу! Ой! Ой! Ой!

ПЕГЬ: Тише, тише, Шила, моя хорошая. Что ты там видишь?

ШИЛА: Ой! Рогатый! Рогатый! Ой! Что мне делать! Что делать! Ой!

КАТЬ: Да ее же соседи услышат. Тише, Шила, тише, милушка моя!

ГОБНАТЬ: А вон мать ваша по полю идет, Пегь.

ПЕГЬ: Иди ко мне, Шила. Ко мне на ручки.

ШИЛА: Ой! Ой! Что мне делать! Что делать! Ой!

МАЙРЕ (мать Пегь и Шилы): Что это у вас тут творится? С чего ты плачешь, Шила, ягненочек мой?

ШИЛА: Ой, не знаю, мамочка. Я и вправду перепугалась и подумала, что вижу Рогатого.

МАЙРЕ: Рогатого! Ох, это кто ж такой?

ШИЛА: Ну, то есть Хвостатого, я хотела сказать.

МАЙРЕ: Хвостатого!

ШИЛА: Человек с хвостом, а на нем коготь!

МАЙРЕ: Вот уж, ей-ей, Пегь, как тебе только не стыдно! Ты ведь всех ребят в округе разбаловала своими россказнями. Ума не приложу, откуда ты набрала всей этой чепухи себе в голову и как ты все это в ней удерживаешь, а ведь тебе тринадцать лет в следующем мае! Что у вас там сейчас за сказка, Шила?

ШИЛА: «Шенна», мамочка. Только я так думаю, что он уже умер.

МАЙРЕ: Ручаюсь, что не умер, и не умрет, а коли умрет, так уж не знаю когда.

ШИЛА: Да ведь он так перепугался! Будь я на его месте, я уж давно была б мертва, как король Арт [Арт — легендарный древний король Ирландии, персонаж преданий и сказок. Выражение «мертв, как Арт» в ирландском устойчивое.].

МАЙРЕ: Я-то думала, вас тут пятеро или шестеро. Где же все остальные?

ПЕГЬ: Наверное, от тебя убежали, матушка.

МАЙРЕ: Ну и напрасно. Вставай-ка, Пегь, козочка моя, и принеси нам что-нибудь поесть. Вот уж и правда чудо, как это вы сумели так перепугать малышку. Гляди, как дышит. А я-то думала, она уже заснула.

ШИЛА: Ай! Да нет же, мамочка. Мне нисколечко не хочется спать. Это все и булавки не стоит. И никто меня не пугал. Это я сама себя напугала. Если б я о нем не думала так много, он бы мне и не привиделся. А теперь я его больше и вспоминать не хочу, бродягу. Только вот мне ни в жизнь не додуматься, Пегь, отчего же он заревел таким страшным ревом?

ПЕГЬ: Еда готова, матушка. Шила, иди ко мне и дай маме поесть. Вот так!

Глава четвертая

ГОБНАТЬ: Охти, Шила, а где же Пегь?

ШИЛА: Отправилась в дом Лиама О Буахалла. А Кать уже и жизнь не мила без того, чтоб пойти туда повидать Эманна-младшего. Мы уже слышать не можем про этого Эманна-младшего! Случись тебе с ней говорить, она б и двух слов связать не смогла без «Эманн то» да «Эманн сё». И сообщила бы тебе, что он ее отличает от всех прочих, а ему всего-то неделя. Прошлым вечером, до того, как ты пришла, Кать сказала Пегь, что она ему как мать, потом — что она сама его крестила, и наконец сказала, что боится, как бы его не съесть!

ГОБНАТЬ: Батюшки, Шила! Я и сама прекрасно помню эти слова. Я как раз вошла в дверь, когда это услыхала, и всей душой удивилась, в ком это она уж так души не чает. Как думаешь, а Пегь далеко?

ШИЛА: Уже недалеко, порядком времени утекло, как они ушли. Пегь велела мне следить за очагом, чтобы он хорошо горел, пока вы с Норой Белой не явитесь. И еще велела сказать вам, что она не станет мешкать и постарается задерживаться как можно меньше.

ГОБНАТЬ: Ага, а вот и Нора. А я раньше тебя, Нора!

НОРА: Да ну, мне и дела нет, Гобнать, раз сказка еще не началась. Ой, а где Пегь?

ГОБНАТЬ: Боюсь я, не выйдет у нас сегодня никакой сказки. Придется мне самой вам сказку рассказывать.

НОРА: Не твое это ремесло. Шила, а где Пегь?

ПЕГЬ: Вот она, Нора, вот она, деточка.

(Входят Пегь и Кать.)

НОРА (Гобнати): Ну вот. Сиди уж, рассказчица. Как там маленький Эманн, Кать?

ГОБНАТЬ: Да она его за это время, должно быть, уже съела.

КАТЬ: Охо-хо, от этой-то вряд ли кто увернется, такая у нас на язык скорая!

ГОБНАТЬ: И правда, Кать. Совсем не думаю, что говорю-то. Само собой, немудрено, что ты в нем души не чаешь — ты ж ему родная мать.

(Все прыскают со смеху.)

КАТЬ: Ради душ усопших, Пегь, расскажи нам сказку дальше, может, это их уймет.

ГОБНАТЬ: Расскажи, Пегь, — и пусть мне отрежут ухо, если хоть кто-то из нас издаст хоть писк или визг.

ПЕГЬ: А где Шила? Я-то думала, она уже здесь.

КАТЬ: А вот она, за моей спиной. Головою под шаль спряталась, как маленький цыпленок под курицу.

ПЕГЬ: Эй, Шила, малютка, что с тобой такое?

ШИЛА: Ой, совсем-совсем ничего, Пегь, только мне очень-преочень надо спрятать голову получше, а то страшно, что Рогатый еще раз заревет или что я его увижу.

ПЕГЬ: Не бойся.

Как только Шенна пришел в себя, он осмотрелся вокруг и понял, что рогач исчез.

ШИЛА: Чтоб он ушел да больше не возвращался, прохвост!

ПЕГЬ: Думаю, Шенна больше всего хотел сказать себе ровно то же, когда очнулся и обнаружил, что остался один. Он весь покрылся холодным смертным потом, а в глазах его застыл ужас, но что бы там ни хотел сказать, Шенна первым делом сунул руку в карман, проверить, на месте ли кошель, — и тот, честное слово, был там. Он был там же, в том самом кармане, куда Шенна его положил, такой дивно тугой и замечательно тяжелый. Шенна сунул руку в другой карман и нашел там двести фунтов, что были ему дадены в обмен на те два шиллинга.

«А ведь дай я ему разойтись тогда, — заметил Шенна про себя, — было бы у меня три сотни; впрочем, никакой нет разницы — сказал же он, что кошель останется таким же тугим, сколько из него ни возьми».

Шенна снова убрал деньги в карман, а кошель осторожно и бережно пристроил во внутренний кармашек жилета. Затем сапожник встал, отряхнулся, и, уверяю вас, все воспоминания об ужасе, им пережитом, скоро его покинули.

— Ну вот, — сказал Шенна. — Теперь нужно купить лошадь, чтобы не маяться, шагая пешком на мессу каждое воскресенье и по праздникам. И нужно купить корову, чтобы не зависеть от мелких яблочек, если захочется утолить жажду. И, ясное дело, нужно жениться, потому что как же я сумею сам доить корову. Но чем бы ни занялся я, прежде всего должен без промедления поесть. Такого голода не знавал я уже год!

Шенна посмотрел на мешок муки и на стул, и, честное слово, когда прошел мимо, пронял его вроде как страх. Он внимательно оглядел землю вокруг стула и ясно увидел след от большого пальца. Ему почудилось, будто от следа того все еще пахнет паленым. Шенна опасливо потрогал стул, и, едва только тронул, тот легко поддался. Это добавило Шенне храбрости, и он сел на стул. Немного покачался туда и сюда, и стул прекрасно качался вместе с ним. Разум Шенны успокоился. Сапожник сунул руку в мешок и принялся жевать горсточку муки, как обычно. Как только ему захотелось пить, Шенна вышел из дома, сорвал несколько яблок и съел их.

Рано утром назавтра он отправился на ярмарку, чтобы купить себе коня и молочную корову.

Совсем скоро ему повстречались соседи.

— Эй, Шенна, — сказал один, — а что это у тебя стряслось вчера вечером? Мы уж все так и подумали, будто в твой дом ударила молния и ты дотла сгорел живьем. В жизни не слыхал я подобного грома.

— Неправда твоя, — возразил другой. — И не гром это вовсе был, а рев, навроде бычьего.

— Рот закрой, — сказал третий. — Где найдешь такого быка, чтобы смог так реветь?!

— Я вот, — заявил четвертый, — как раз сидел на вершине Вьюнковой скалы, и открывался мне оттуда вид на дом. Как заслышал я весь этот шум, так посмотрел туда и увидел вроде как орла и стаю воронов, черных, как смоль, что поднимались высоко в небо. Очень удивился, что они сумели наделать столько шуму.

Так шли они, толковали, препирались да перебивали друг друга, а Шенна не сказал ни слова. Они всё спорили друг с другом, а ему не хотелось им мешать. Шенна вообще боялся говорить, чтоб не проскользнуло ненароком случайное слово и не открыло всем, что́ у него на уме. Ко всему прочему, была у него и причина основательно призадуматься — она его и занимала. Шенна размышлял о лошади и о корове, а вдобавок о том, что сказали бы соседи, увидавши, как он едет верхом. Они бы спросили, откуда он взял деньги, а как ему тогда отпираться?

Едва они достигли зеленого ярмарочного поля и Шенна увидел коней, каких предлагали на ярмарке, у него ум зашел за разум, и он сам не знал, что же делать. Были там кони большие и маленькие, кони старые и кони молодые, кони черные, кони белые, гладкие кони с лоснящейся шкурой — и страшные согбенные квелые клячи. Среди них он начисто позабыл, зачем пришел, и все не мог решить, какая лошадь ему больше по нраву.

Наконец он заприметил прекрасного вороного коня, статного, словно вылепленного из глины, на спине которого восседал легкий, ловкий всадник. Шенна подошел поближе и окликнул наездника, но прежде чем тот изловчился обратить на сапожника внимание, мимо проехали трое других всадников, и все разом понеслись по полю во весь опор. Меж ними и внешним полем была двойная ограда, и все четверо легко и привольно пролетели над ней, не сбавляя прыти, так, что ни задние, ни передние ноги коней ограды и не задели. После они ринулись вперед, и ни у одного наездника не было и дюйма форы перед другими. Так скакали они — стройные бока и грудь каждого коня почти касались зеленой травы на поле, шеи коней вытянуты вперед, головы всадников пригнуты — и неслись они стремительно, словно волшебный ветер сидов [Ветер сидов — колдовской ветер, чаще смерч, подчиняющийся волшебному народу холмов, возникает в тихую безветренную погоду и обладает неимоверной скоростью и силой. По преданиям, в этом ветре также могут возвращаться домой души погибших на чужбине.].