О чем эта история?

Меня интересуют такие нарративы, такие социальные повествования, которые объясняют, каким способом мы должны проживать свою жизнь. Это то, что отличает мою книгу от написанных на данную тему ранее. Опубликованное ранее сфокусировано на персональных историях, помогающих людям понять превратности их собственной жизни и сформировать индивидуальность. Однако я исследую нарративы, привнесенные извне. Другие люди говорят вам, что надо делать, и вы доверяете их указаниям, хотя чужие советы могут не иметь за собой ни личного опыта, ни положительных результатов.

С точки зрения психолога, социальные нарративы сродни установленным «социальным нормам». Не существует общепринятого определения подобных норм, но обычно они состоят из трех элементов: поведенческих закономерностей, чувства долженствования и санкций за отклонения от первых двух пунктов [Hechter, M. and Opp, K. (2005), Social Norms. New York: Russell Sage Foundation.]. Таким образом, социальные нормы превратились в ограничительные правила поведения, которым, как ожидается, люди будут следовать. Например, «если вы профессор LSE, то вы не используете обсценную лексику». А коль скоро мы не соответствуем образу, которого от нас ждут, то к нам могут быть применены различные формы социального наказания, пусть и незначительные, например словесный упрек.

С точки зрения экономиста, отправная точка для понимания любого типа поведения — это изучение предпочтений в отношении определенных видов товаров, услуг, событий, стран мира. Иногда различают выявленные предпочтения (то, что человек делает) и метапредпочтения (то, что человек хотел бы делать). Например, вы, может быть, не прочли за всю жизнь ни одной художественной книги, но хотели бы быть тем, кто читает художественную литературу. Кроме того, различают индивидуальные и социальные предпочтения. Первые мотивированы исключительно заботой индивидуума о своем благе. Вторые учитывают и то, как наше поведение скажется на окружающих. Мое определение социального нарратива может быть истолковано как «метасоциальные предпочтения», то есть такой нарратив показывает, как всем нам стоило бы вести себя.

Я выделил три масштабные категории социальных историй — метанарративы — и назвал их «достижения», «отношения» и «ответственность». Все субнарративы, то есть социальные истории второго порядка, можно включить в эти три главные категории. Каждой из категорий посвящена отдельная часть книги. В первой части я обсуждаю цели, которых мы неуклонно стремимся добиться. Ожидается, что мы хотим богатства, успеха и хорошего образования. Во второй части я рассматриваю те социальные истории, которые касаются самых личных взаимоотношений: брак, моногамия, дети. В третьей части изучается, чего ждут от нас другие: альтруизм, забота о здоровье, поступки, совершаемые согласно своей собственной воле.

Социальные нарративы неоднократно менялись с течением времени. Они оформлялись под влиянием властных структур, культурной среды, законов, семьи, средств массовой информации, исторических событий и даже эволюции. В значительной степени социальные повествования также соответствуют недавно разработанной систематике врожденных побуждений человека, которая отталкивается от социальной психологии. Предполагается, что мы движимы главным образом «первичным», а не приобретенным на протяжении жизни стремлением получить награду [Fiske, S. T. (2009), Social Beings: Core Motives in Social Psychology. Hoboken, N J: John Wiley & Sons Inc.]. Основные мотивы здесь следующие: накопление — чтобы собирать ресурсы (богатство); самосовершенствование — чтобы выглядеть достойным (успех); понимание — чтобы делиться мнениями и прогнозами (образование); принадлежность и любовь — чтобы быть тесно связанным с другим человеком (брак и моногамия); воспитание — чтобы заботиться о потомстве (дети); доверие — чтобы считать окружающих по большей части добропорядочными (альтруизм); комфорт — чтобы поддерживать тело в оптимальной физической форме (здоровье); и, наконец, контроль — чтобы адекватно реагировать на случайности, возникающие в процессе достижения результата (воля). Все это придает социальным нарративам универсальность и позволяет их применять в различных культурах.

Социальные нарративы, наряду с удовлетворением некоторых наших врожденных стремлений, также создают правила мышления и действий, которые помогают легче ориентироваться в сложном современном мире и лучше понимать его. Воспринимая такие истории как образцы для подражания, мы получаем четкий маршрут следования по жизни. Причем мы не только хотим идти по этому пути сами, но и бурно негодуем на тех, кто не желает им пользоваться. Сегодня существует целый ряд исследований работы человеческого мозга, которые показывают, что мы испытываем удовольствие, когда можем наказать тех, кто не соответствует нашим ожиданиям [Dominique, J. F., Fischbacher, U., Treyer, V., Schellhammer, M., Schnyder, U., Buck, A. and Fehr, E. (2004), The neural basis of altruistic punishment. Science, 305 (5688), 1254–8; Raine, A. and Yang, Y. (2006), Neural foundations to moral reasoning and antisocial behavior. Social Cognitive and Affective Neuroscience, 1 (3), 203–13.]. И мы даже готовы заплатить (в буквальном смысле, наличными), чтобы наказать людей, которые, как нам кажется, нарушают социальные договоренности.

Власть и повествование

Похоже, что встреченный мной на фестивале в Хей-он-Уай человек очень хотел поддержать существующую социальную иерархию. Тех, кто имеет высокую степень «ориентации на социальное доминирование», возмущает, когда другие выходят за отведенные рамки [Pratto, F., Sidanius, J., Stallworth, L. M. and Malle, B. F. (1994), Social dominance orientation: a personality variable predicting social and political attitudes. Journal of Personality and Social Psychology, 67 (4), 741.]. При помощи теории социального доминирования социальные психологи определяют, насколько индивид согласен с социальной иерархией. Вот пример их заявления: «Некоторые группы людей просто уступают другим группам». Те, у кого сильно выражена ориентация на социальное доминирование, более склонны соглашаться с другими. Они же не любят тех, кто находится в невыигрышном положении. Также подобные люди стремятся занимать должности, которые дают им возможность применить на практике свою склонность к дискриминации, — например, служить в полиции. Нарративы типа «профессора должны поступать согласно их профессиональным нормам» помогают сохранять подобную иерархию.

Понятие социального класса зачастую используется, чтобы установить ваше место в иерархии. Социальные классы выделяют исходя из экономического и социального статуса. Чаще всего статус определяют по роду занятий, но иногда также по доходу и образованию, ведь эти социальные характеристики связаны между собой (все перечисленное — элементы повествования о достижениях). В Великобритании рабочие профессии являются менее квалифицированными, менее престижными и менее оплачиваемыми по сравнению с профессиями среднего класса. В США выражения «синий воротничок» и «белый воротничок» применяются, чтобы показать разницу между ручным трудом и офисной работой. По сути, чем «лучше» работа, тем выше социальный класс.

Я понимаю, что это очень простое определение понятия «класс» и что в других странах могут существовать иные формулировки [Atkinson, A. B. and Brandolini, A. (2013), On the identification of the middle class. In J. C. Gornick and M. Jäntti, eds., Income Inequality: Economic Disparities and the Middle Class in Affluent Countries. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 77–100.]. Но данное определение уместно здесь потому, что анализ классов принуждает нас противопоставлять тех, кто имеет власть, и тех, кто подчиняется. Социальные повествования нужны для сохранения существующей социальной иерархии. Было бы упущением не рассмотреть в книге о социальных историях наиболее значимое проявление иерархии — разделение людей по классам. Некоторые нарративы, похоже, становятся самыми главными потому, что они порождены властью, подкреплены ею и приносят несоразмерно большую выгоду тем, кто обладает влиянием.

Восприятие власти тоже имеет значение. В Великобритании 60 % людей относят себя к рабочему классу, несмотря на то что рутинным и ручным трудом занято вдвое меньше [Natcen Social Research. British Social Attitudes (2015). См.: http://www.bsa.natcen.ac.uk/latest-report/british-social-attitudes-33/social-class.aspx.]. С 1980-х годов наблюдается неуклонный спад числа домохозяйств, принадлежащих представителям рабочего класса в широком смысле этого понятия, тогда как количество людей, причисляющих себя к данной прослойке общества, остается примерно одинаковым. В США же число тех, кто называет себя рабочим классом, возросло. Согласно исследованию, проведенному в 2015 году американским Институтом Гэллапа, примерно половина американцев идентифицируют себя как представителей рабочего класса, тогда как в 2003 году таких была лишь треть. Данные по Великобритании и США указывают, что, хотя условия для находящихся на нижних ступенях социальной лестницы стали, как кажется, лучше, на самом деле это не так.

В дальнейшем я буду использовать термин «рабочий класс» для обозначения тех, кто имеет, по общему мнению, относительно мало власти, а термин «средний класс» — для тех, кто, согласно опять же общепринятым убеждениям, располагает относительно большим влиянием. Если у разных групп людей отличается восприятие ценностей, то социальные повествования будут теснее связаны с теми, кто обладает властью. Истории о том, как жить, будут в большей степени соответствовать установкам среднего класса, а от тех, кто карабкается вверх по социальной лестнице, ожидается, что они примут ценности тех, кто уже приобрел власть. Если же они этого не сделают, то их осудят.

В обсуждениях, посвященных равенству и дискриминации, заметно, что понятие класса менее значимо, чем понятие пола, расы, инвалидности или сексуальности, — ведь все эти характеристики защищены в Великобритании Законом о равенстве от 2010 года, который говорит, что дискриминация кого-либо по вышеперечисленным признакам запрещена. Но это не касается понятия класса. Ничто не помешает компании отказать идеально подходящему для работы соискателю только потому, что он «на неправильной стороне». Такая же ситуация и в США: защита пола, расы и так далее существует, а защита от классовой дискриминации — нет.