Правда, сама миссис Харрис не успела еще осознать, что в ее ответе леди Дант уже прозвучала решимость обладать чудесным платьем. На самом-то деле, ее слова «откуда только берутся такие деньги» следовало понимать как «откуда я возьму такие деньги?..». Ответа на этот вопрос, конечно же, не было. Вернее, был, но один. Такие деньги можно надеяться выиграть. Но подобный выигрыш был опять-таки столь же недостижим, что и луна…

Леди Дант была до крайности довольна впечатлением, какое, казалось, ей удалось произвести на миссис Харрис. Она даже сняла по очереди оба платья с вешалки и приложила к себе — показать, как примерно должны выглядеть создания Диора на своей хозяйке. Более того, она разрешила уборщице пощупать материал (ибо работящие руки миссис Харрис были безупречно чисты от воды, мыла, порошков и паст) — и маленькая лондонская уборщица коснулась платьев так благоговейно, как если бы это был сам Святой Грааль [Святой Грааль — в средневековых легендах чаша, из которой Христос и апостолы пили вино во время Тайной вечери и в которую затем на Голгофе была собрана кровь Христа.].

Откуда было знать леди Дант, что в этот самый миг миссис Харрис осознала наконец, что превыше всего на земле и на небе она мечтает обладать платьем от Диора — чтобы такое же чудо висело в ее собственном шкафу. Исподволь улыбаясь, довольная собой леди Дант закрыла гардероб, но она не могла, конечно же, помешать миссис Харрис видеть в своем воображении то, что предстало только перед ней: красота, совершенство, абсолютная вершина искусства украшения, какого только может пожелать женщина. А миссис Харрис была женщиной ничуть не меньше, чем леди Дант или любая другая из дочерей Евы. И она хотела, хотела, хотела такое платье из самого дорогого магазина в мире — Дома мсье Диора в Париже.

Миссис Харрис была далеко не глупа. Ни на миг ей не пришла в голову мысль о возможности носить такое платье. Что-что, а свое место она знала. Место это она блюла, и горе тому, кто на него покусился бы. Конечно, ей приходилось трудиться, не разгибаясь, но зато она была вполне независима. Однако в ее мире не было места экстравагантности и пышным нарядам.

Все, чего она хотела, — это обладание; чисто женское желание иметь платье, повесить его в своем шкафу, знать, что оно висит там, пока ее нет дома, а вернувшись, открыть дверцу шкафа и увидеть платье, ожидающее хозяйку. Платье, изысканное, совершенное на взгляд и на ощупь, а главное — идеальный объект для обладания. Словно все, чего ей не пришлось увидеть из-за рождения в ее классе и жизни в бедности, могло быть восполнено обладанием этим великолепным образцом женского убранства. Разумеется, та же огромная сумма могла бы быть представлена ювелирным украшением или, скажем, единственным крупным алмазом, но миссис Харрис алмазы не интересовали. Однако то, что платье может выражать подобную невероятную сумму, лишь увеличивало его притягательность и желание миссис Харрис завладеть им. Да, она понимала, что это желание бессмысленно… но от этого оно не уменьшалось.

И весь этот сырой, туманный день ее согревал образ виденных ею шедевров — и чем больше она о них думала, тем больше росло в ней стремление к ним.

Вечером, когда густой лондонский туман протек наконец унылым дождиком, миссис Харрис сидела в уютном тепле кухоньки миссис Баттерфилд — это был вечер, который подруги традиционно посвящали церемонии заполнения билетов еженедельной футбольной лотереи.

Сколько они себя помнили, и миссис Харрис, и миссис Баттерфилд каждую неделю вкладывали по три пенса в эту увлекательную общенациональную игру. Замечательно дешевую — по такой цене надежда, волнение и ожидание стоили всего по пенни каждое. И понятно: достаточно заполнить купон билета и опустить его в почтовый ящик — и до самого прихода разрушающей иллюзии тиражной таблицы корешок билета означал неслыханное богатство. Впрочем, настоящего разочарования не было, ибо подруги никогда всерьез не рассчитывали на выигрыш. Правда, миссис Харрис выиграла как-то тридцать шиллингов, а миссис Баттерфилд несколько раз получала свои деньги обратно — или, вернее, возможность бесплатно сыграть на следующей неделе. Но это было и все. Фантастические главные призы оставались завораживающими и воодушевляющими сказками, время от времени попадавшими на газетные страницы.

Поскольку миссис Харрис не интересовалась спортом и вдобавок не располагала свободным временем, позволяющим следить за успехами футбольных команд, а также принимая во внимание то очевидное соображение, что число возможных сочетаний и перестановок было весьма велико, она заполняла лотерейные билеты, руководствуясь единственно догадкой, случаем, и вдохновением свыше. Надо было предсказать результаты — «выиграли-проиграли-ничья» — более чем трех десятков игр; и метод миссис Харрис сводился к тому, что ее карандаш замирал над очередной клеточкой, напечатанной в билете таблицы, и она ожидала, пока что-либо не подскажет ей результат. Какой-нибудь внутренний импульс, догадку. Удача, как чувствовала миссис Харрис, была чем-то вполне материальным. Она, удача, витала в воздухе, изредка падая в руки того или иного человека чем-то вроде крупных хлопьев. Удачу можно было ощутить, пощупать, схватить, откусить от нее кусочек для себя; удача в какой-то миг была здесь — а в следующий она улетучивалась без следа. И вот, пытаясь поймать удачу, флиртуя с ней, миссис Харрис как бы настраивалась на волну неведомого. И если, вглядываясь в очередную пустую клеточку, она не чувствовала ничего особенного — того, что она называла озарением, — она помечала «ничью».

Так вот, в тот вечер подруги сидели в круге от лампы, и перед каждой лежал незаполненный билет и дымилась чашка чаю. Сегодня миссис Харрис казалось, что удача сгустилась вокруг нее плотнее, чем туман за окном. Прицелившись карандашом в первый квадратик — «“Астон Вилла” — “Болтон Уондерерз”», — миссис Харрис подняла взгляд на миссис Баттерфилд и заявила:

— Это — на мое платье от Диора.

— Твое — что, милочка? — переспросила миссис Баттерфилд, которая не вслушивалась как следует, потому что сама была привержена методу заполнения таблиц в состоянии транса и уже приближалась к этому состоянию — в нем она ощущала, как что-то щелкает в ее голове, и она начинала быстро, без пауз, заполнять клеточки.

— Мое платье от Диора, — повторила миссис Харрис и добавила так истово, словно самая страстность ее слов могла помочь ей выполнить ее намерение: — Я собираюсь купить платье Диора.

— Вот как, милочка?.. — пробормотала миссис Баттерфилд; ей не хотелось выходить из своего полукаталептического состояния, в которое она и входить-то только-только начала. — Это что — что-то новенькое в «Маркс энд Спаркс»? [«Маркс энд Спаркс» — имеются в виду универмаги «Маркс энд Спенсер» с невысокими ценами.]

— «Маркс энд Спаркс»? Как бы не так! — ответила миссис Харрис. — Да ты что, никогда не слышала о фирме Диора?

— Как будто нет, милочка, не припомню, — ответила миссис Баттерфилд, все еще в полутрансе.

— Это самый дорогой в мире магазин, — сообщила миссис Харрис. — В Париже. И платья там по четыре с половиной сотни фунтов.

Миссис Баттерфилд с грохотом вывалилась из своего сатори [Сатори — понятие дзен-буддизма, обозначающее просветление, переживание человеком истинной природы вещей.]. Ее рот сам собой открылся, причем подбородки сложились один в другой на манер секций складного стаканчика.

— Четыре с половиной сотни чего?! — еле выговорила она. — Милочка, да ты спятила!..

Это последнее выражение несколько шокировало миссис Харрис — но сама энергичная его грубость, соединяясь с собственным могучим желанием миссис Харрис, быстро восстановила ее уверенность. Она сказала:

— У леди Дант такое висит в шкафу. Она его наденет сегодня на благотворительный бал — специально купила. И я ничего подобного в жизни не видела, разве только во сне да еще, может, в книжках и журналах.

Она немного понизила голос:

— У самой королевы и то, наверно, такого платья нет.

И добавила громко и твердо:

— А у меня — будет!

Вызванная потрясением ударная волна в душе миссис Баттерфилд понемногу начала успокаиваться, уступая место обычному ее практическому пессимизму.

— Да откуда тебе взять такую кучу денег? — осторожно спросила она.

— Вот отсюда, — решительно ответила миссис Харрис и постучала по лотерейному билету карандашом, словно для того, чтобы удача точно знала, чего от нее хотят и не ошиблась в выборе точки приложения сил.

Миссис Баттерфилд приняла это сообщение как должное: у нее самой давно был составлен список первоочередных приобретений на случай, если ее билет выиграет. Но она имела в виду другое.

— Я хочу сказать, милочка, что такие платья — не для нас с тобой, понимаешь? Не для таких, как мы, — мрачно сказала она.

Миссис Харрис страстно возразила:

— Да какое мне дело — для нас, не для нас?! Это просто самая красивая вещь, какую я вообще видела, и я намерена добыть ее!

Миссис Баттерфилд не сдавалась:

— Но что ты будешь делать с платьем, когда купишь?..

Это заставило миссис Харрис на миг замереть: дело в том, что до сих пор она не задавалась мыслью о том, что она будет делать с таким шедевром после того, как сумеет заполучить его. Все, что она знала, — это что она хочет это платье, хочет его с невероятной силой — и поэтому все, что она могла ответить, было:

— Это будет мое платье! Оно просто у меня будет, и все!