Айлиш встает из-за стола, снимает с вешалки пальто, обматывает шею белым шарфом, говорит коллеге, что уйдет на обед пораньше. Стучится в дверь Саймона и сначала слышит рычание, затем раздраженный голос спрашивает, кто там? На Саймоне темно-синяя пижама, в прихожей горит свет, только что пробило час дня. Бросив на дочь насмешливый взгляд, Саймон удаляется на кухню. Не понимаю, что ты здесь забыла, я прекрасно справляюсь сам. Пап, я заскочила поздороваться, выкроила лишний час к обеду. Она выключает свет в прихожей и застывает на месте — в мешанину привычных запахов вплетается новый, ей кажется, это застарелый табачный дым, и она не уверена, что запах исходит от нее. Айлиш прищуривается на отца, Спенсер скулит и кружит у его ног. Пап, ты когда последний раз кормил собаку? Саймон разворачивается и смотрит на пса, челюсть собаки отвисла, в обсидиановых глазах — безжалостность волка. Что у тебя на обед, спрашивает Айлиш, наливая воду в чайник, пока Саймон суетливо роется в стопке бумаг на столе. На обед? Об обеде я еще не думал. Айлиш ловит себя на том, что тихо плачет, садится, вытирает глаза, потом смотрит на отца и улыбается. Прости, говорит она, меня затирают на работе, и я не знаю, что с этим делать, все происходит слишком быстро, это объявление в газете, и с Марком нет никакого сладу, а ты всегда знаешь, как поступить. Она поднимает лицо и замечает рассеянность во взгляде Саймона, его глаза что-то ищут, он медленно встает, словно уйдя в свои мысли, подходит к раковине, открывает кран, снова закрывает, поворачивается к ней с таким видом, словно только что заметил ее присутствие. Пап, ты вообще меня слушаешь? Что тебе от меня надо, спрашивает он. Я задала вопрос, о моей работе, о Марке. Губы Саймона дергаются, словно от удара, он трясет головой, отмахиваясь от вопроса, затем отворачивается и показывает на столешницу. Эта штука, говорит он, как вы там ее называете, она у меня никак не работает. Пап, ты говоришь о микроволновке? Айлиш встает, ставит внутрь чашку, нажимает на кнопку «Пуск», слушает жужжание. Отлично работает, не понимаю, что тебя не устраивает. Эта внезапная печаль, когда, поднимаясь по лестнице, осознаешь, что время — не горизонтальная плоскость, а вертикальное пике к земле. У его спальни она останавливается, снова застигнутая врасплох запахом несвежего табака, и видит старинную латунную пепельницу на прикроватном столике из гостиной, пепельница наполовину заполнена, рядом раскрытая сигаретная пачка. Она хватает пепельницу, пересчитывает окурки, проводит пальцем по подпалине на ковре. Вернувшись на кухню, высоко поднимает пепельницу над головой, затем ставит ее на стол. Что это такое? Какое такое? Пап, с каких это пор ты снова куришь? Ты прожег дыру в ковре, хочешь спалить весь дом? Он отводит глаза и скрещивает на груди руки. Я не понимаю, о чем ты говоришь. Пап, меня тревожит твое состояние, не одно, так другое, мне придется поговорить с врачом. Видит, как в одно мгновение он съеживается, а глаза темнеют, совсем как у собаки. Я уже говорил тебе, что признаю поражение, когда буду к этому готов. У Айлиш перехватывает дыхание, она смотрит ему в лицо и чувствует, как дрожат руки. Папа, ты ведь не куришь, прошло тридцать лет, как ты в последний раз курил трубку. Она наблюдает, как он открывает и закрывает рот, смотрит в окно, словно что-то ищет снаружи. Пап, ты знаешь, какое сегодня число? Недолгое время он неподвижен, затем хитрым движением выворачивает голову, сверяясь с часами на запястье, и торжествующе поднимает глаза. Сегодня шестнадцатое. Хорошо, а месяц? Избегая смотреть на нее, Саймон обводит глазами кухню, разглядывая стену, собаку, раздраженно зыркает на дочь. Я не обязан перед тобой отчитываться. Он снова отворачивается к окну, и Айлиш смотрит в сад, вспоминая, как разодрала колено о металлический штырь и как он нес ее на руках в машину. О Марке, говорит Саймон, мы говорили о Марке и твоей работе, пока ты не отвлекла меня этой ерундой, ты должна посмотреть правде в глаза, во всей стране разворачивается вооруженное сопротивление, солдаты дезертируют и присоединяются к освободительной армии, или как там ее. Перебежчиков расстреливают на месте, количество повстанцев растет и будет расти, Марк хочет присоединиться к ним, он чувствует, это его долг, а что до твоей работы, через три месяца экономика рухнет, так что я бы не беспокоился, самое время начинать шевелиться, пока не ужесточили выезд, хватай детей и беги, в Англию, в Канаду к Айне, они напечатали в газете твой адрес, твоего сына публично опозорили и собираются арестовать. Саймон опускает глаза на свои руки и медленно качает головой. Ты не сможешь остановить ветер, ветер продует эту страну насквозь, но, пожалуйста, обо мне не беспокойся, я справлюсь, кому нужен такой старик.

Она медленно ползет в пробке, когда раздается звонок, на часах без пяти девять, Айлиш выключает радио и слышит голос Кэрол. Алло, Айлиш, это ты? Да, я, еду на работу, только что купила печенье и никак не прожую. Послушай, не знаю, с чего начать, Айлиш, видишь ли, вчера вечером Марк не вернулся. Печенье комком застревает во рту, она проталкивает его внутрь, чувствуя, как будто что-то злобное заползает ей в горло. Ты слышишь, Айлиш, мне так жаль, я не знаю, что сказать, вчера я как завалилась спать, так и проснулась только утром. Ладно, дай мне подумать, я перезвоню ему, уверена, волноваться не о чем. Она дает отбой, тянется за сумкой, роется в ней, вываливает содержимое на сиденье, поднимает второй телефон, набирает Марка, и механический голос сообщает ей, что набранный номер недоступен. Она хочет съехать на обочину, но вдоль канала негде припарковаться, поток машин тянет ее за собой, пока передний автомобиль не замирает на светофоре, чайки пикируют на дорожку у воды. На заднем стекле автомобиля наклейка: «Лучшая защита — вооруженный гражданин», а ниже еще одна: «Покончим с судебным произволом». На перекрестке Айлиш сворачивает и едет на север, к дому Кэрол, рассуждая про себя, что самое простое предположение порой оказывается самым правильным, он куда-то поехал, пропустил начало комендантского часа, возвращаться на велосипеде было слишком рискованно, первая попавшая патрульная машина остановила бы его и тут же арестовала. Она смотрит в распахивающееся небо в поисках хоть какого-то выхода, наблюдая, как ее гнев летит перед ней и как терпит поражение. Занавеска на окне морщится, когда она паркуется у дома, и мгновение спустя Кэрол с нелепым видом стоит перед ней, скрестив на груди руки. При кухонном свете кажется, что она постарела за одну ночь, под кожей на лице проступили кости, под глазами мокро от слез. Не говоря ни слова, Айлиш спускается в коттедж, обнаруживает дверь незапертой, везде прибрано, Марк аккуратно застелил кровать, собрал свои вещи и оставил комнату такой, какой вошел в нее, за исключением прислоненного к стенке велосипеда.

Телефон в сумке молчит весь вечер и всю ночь, всю ночь напролет. Когда Айлиш воскресает на рассвете от сна, который и сном-то назвать нельзя, ее встречает тишина, ставшая какой-то ревущей абстракцией. Ей придется взять себя в руки, натянуть маску и заставить детей позавтракать, затолкать их в машину, уговаривая себя, что нет никаких причин зря их тревожить. В машине Айлиш кажется, что она впервые сидит за рулем, что какой-то автомат механически управляет автомобилем, а она в это время пребывает вне времени, на работе она рассеянна и плохо соображает, день проходит мимо, пока она сидит в одиночестве в какой-то приемной, дожидаясь, когда запертая дверь отворится. Скоро наступит вечер, вечер наступает и проходит, телефон лежит на кухонном столе, лежит у нее в ладони, она не может отвести от него глаз, ожидая, что в любое мгновение он засветится, и так проходит вторая ночь. Айлиш спит, положив телефон рядом с собой на подушку, во сне слышит звонок и просыпается с молчащим аппаратом в руке. Она стоит на середине лестницы с Беном на руках и требует подать его ботинки, когда из спальни раздается звонок, и только на втором сигнале до нее доходит, что ей это не снится, и Айлиш, веля Бейли убраться с дороги, протискивается наверх мимо него. Она закрывает дверь спальни и укладывает Бена в кроватку. Марк, говорит она, слыша приглушенную музыку, бормотание голосов, медленный вдох и выдох, понимая, что он боится заговорить, и ей хочется сразить его наповал, раз и навсегда утвердить над ним свою власть. Почему ты так долго не звонил, мы ужасно волновались, Кэрол не находит себе места, ты не должен был так уходить после всего, что она для тебя сделала. Телефон молчит, затем он вздыхает и прокашливается. Я думал, мы не используем имен. Теперь это уже не важно. Мам, ты хочешь, чтобы я отключился, ты этого хочешь? Мир исчез, унеся с собой эту комнату, этот дом, она висит в каком-то темном пространстве, ощущая только его дыхание, его мысли за дыханием, кляня себя за то, что посмела его упрекнуть. Марк, я с ума схожу от беспокойства, с тобой могло случиться что угодно. Послушай, говорит он, мне жаль, но я не могу этого сделать. Что-то твердое размягчается, это ее сердце скользит, словно гравий. Сделать что? То, о чем ты меня просила, сбежать, это не по мне. А чем ты сейчас занимаешься? Мам, это другое. Какое другое, мы же обо всем договорились, решили, что так будет лучше, а если ты останешься в стране и тебя схватят, тебя будет судить закрытый трибунал, ты будешь полностью в их власти, а потом они отнимут тебя у меня, как отняли твоего отца. Ей кажется, он что-то жует, слышно шипение газировки, потом он глотает. Мам, я в безопасном месте. Я хочу знать, с кем ты. Мам, да все отлично, обещаю, что буду на связи, прости, что долго не звонил. Айлиш закрывает глаза, вспоминая, как во сне бродила по комнатам и звала, но ответа не было, она понимала, что это сон, но проснуться не получалось, она открывает глаза и видит, как ее рука тянется через слепую расширяющуюся пропасть. Марк, говорит она, ты мой сын, пожалуйста, вернись домой, и мы все уладим, я не могу спать, зная, что ты не дома, у меня все еще есть законные права на тебя. Какие права, мам, если в стране не осталось никаких прав? Он повышает голос, и она уходит в молчание. Мам, ты не хочешь признавать того, что происходит. Это здесь совершенно ни при чем, мы договорились, а ты нарушил договоренность. И даже больше, продолжает он, почему ты не видишь очевидного, или ты намерена ждать, пока они придут за нами и выведут одного за другим? Бен прильнул к прутьям кроватки, тянет ручку, его мочевой пузырь переполнен, малыш хнычет. Она подходит к нему, берет на руки, большим пальцем гладит пылающую щечку. Я больше не могу сидеть сложив руки, меня от этого тошнит, Молли от этого тошнит, я хочу в прежнюю жизнь, хочу, чтобы папа вернулся и мы жили, как раньше. Марк, послушай меня… Нет, мама, это ты меня послушай, я хочу, чтобы ты меня услышала, меня лишили моей свободы, ты должна это понять, если мы им поддадимся, то лишимся свободы думать, делать, быть собой, я отказываюсь так жить, и единственная свобода, которая мне остается, это сражаться. Айлиш рухнула с невообразимой высоты, ее слова рассыпались и растворились в земле, она поднимается на ноги и несется во тьме, пытаясь разглядеть своего сына, и не видит ничего, кроме его воли, словно бестелесный свет, скользящий впереди. Она открывает глаза, укладывает Бена в кроватку, ходит по комнате, дергая себя за волосы, понимая, что все случилось слишком рано, она выпустила своего сына в мир, а мир превратился в преисподнюю. Марк становится молчанием, затем — дыханием, и она не знает, что еще говорить. Ты там осторожнее, любимый, слышишь, ничего не предпринимай, мы должны как-то оставаться на связи. Ты не передашь трубку Молли? Она внизу, и я не хочу, чтобы она знала, по-твоему, как она это воспримет, достаточно того, что пропал отец. Послушай, мам, мне пора, скажи ей… скажи, что я тоже скучаю.