— А что ты собираешься делать, когда доберешься до Чащобы? — продолжал спорить Митиваль. — Заглянешь в нее, крикнешь «ау!» и поедешь обратно? Какой в этом смысл?

— По крайней мере, я буду знать, что Па не где-то рядом, чтобы я мог помочь ему. Буду знать, что он не лежит в канаве раненый или… — У меня задрожал голос, и я взмолился: — Пожалуйста, Митиваль! Я должен это сделать.

Он отвернулся от меня и встал, покусывая нижнюю губу. Он всегда так делал, когда обдумывал что-то важное.

— Ладно, — наконец сказал он с сожалением в голосе. — Ты победил. Бесполезно спорить с человеком, когда он чувствует что-то костьми. — Я хотел ответить, но Митиваль продолжил: — Только босиком ты никуда не поедешь! И без пальто. И этого коня нужно напоить. Так что прежде всего отведем его к поилке, дадим немного овса, а потом соберем тебе еды в дорогу. Ну а затем мы отправимся к Чащобе искать Па. Согласен?

Сердце чуть не выскочило у меня из груди.

— Значит, ты поедешь со мной? — спросил я.

Сам я не посмел предложить такое Митивалю.

Он вскинул брови и улыбнулся:

— Конечно я поеду с тобой, дурья ты башка.

Глава вторая

У истории моей любви к тебе

Нет конца.

Американская народная песня «Загадка»

1

Знаю, в это трудно поверить, но я помню день, когда умерла моя мать. Бóльшую часть того дня я провел в ее животе и слышал, как бьется ее сердце при родах: словно маленькая птичка, которая рвется на волю. Когда я наконец появился на свет, Па положил меня ей в руки, я заерзал, и она улыбнулась. Но птичка в ее груди уже готовилась улететь. Мама успела отдать меня обратно Па как раз перед тем, как душа покинула ее тело. Я видел это своими младенческими глазами и помню до сих пор совершенно отчетливо: ее душа поднялась, как от пламени поднимается дым.

Разумеется, услышав такое, вы сразу подумаете, будто это Митиваль описал мне картину моего рождения и я усвоил ее как собственное воспоминание, однако это не так. Я помню все до мельчайших деталей. Помню мамины глаза, помню, как она улыбалась, несмотря на усталость и горечь оттого, что ей не довелось побыть со мной в этом мире подольше.

Уж и не знаю, почему, отъезжая от дома, я думал об обстоятельствах своего появления на свет. Когда находишься в смятении, в голову приходят самые неожиданные мысли. Должно быть, покидая дом, я думал о маме, а иначе как объяснить, что я зачем-то взял с собой ее баварскую скрипку? Тем более что путешествие предполагалось коротким. Футляр со скрипкой висел на крюке около двери, как висел там двенадцать лет, всегда закрытый, всегда почитаемый, и вдруг ни с того ни с сего я схватил его и вынес из дома. А меж тем руки у меня были и без того полны: моток веревки, нож, фляга воды, мешок с хлебом и солониной. И все это были нужные в дороге вещи. Но скрипка? У меня нет логичного объяснения, могу только предположить, что порой жизнь знает, куда она идет, когда ты сам этого еще не понимаешь. Наверное, где-то в тайных комнатах моей души жило знание о том, что домой я больше не вернусь.

2

Пони не слишком быстро ступал по высокой траве, и Митиваль без труда поспевал за ним, шагая рядом. Но Аргус не имел никакого желания кого-то догонять. Как бы ни просил я его поспешить, сколько бы ни цокал языком, призывая его, мой одноухий пес безразлично трусил позади на своих кривых лапах. А когда мы добрались до вершины холма, он посмотрел на меня, словно хотел сказать: «Я возвращаюсь домой, Сайлас, прощай!» — развернулся и без малейших колебаний припустил обратно.

— Аргус! — крикнул я ему вслед.

Мой вдруг охрипший голос увяз в сыром воздухе. Я стал разворачивать пони, чтобы догнать собаку.

— Не надо, — остановил Митиваль. — Он и сам доберется до дома.

— Не могу же я оставить его одного.

— Этот пес прекрасно обойдется без нас, Сайлас. Если проголодается, то наведается к Хавлоку, как всегда. Да и потом, к ночи ты будешь дома. Так? Ты же обещал.

— Да, — кивнул я, ибо таковы были мои истинные намерения в тот момент.

— Ну так пусть себе возвращается домой, а мы сможем прибавить шагу. Больше не придется поджидать этого рохлю.

Митиваль бросился бегом вниз по склону. Холм с этой стороны порос бизоновой травой, а между плитами песчаника пробивались кустики ядовитого цветоголовника. Вот почему в наших краях не развивалось фермерство и, как следствие, жило мало людей — можно прошагать и час, и два, но не встретить ни души. Сюда не ступала нога земледельца, скотоводы бежали отсюда. Забытая богом Пустошь, так нужно было обозначить нашу местность на карте.

Я сделал глубокий вдох и слегка сжал пятками бока пони, чтобы он прибавил шагу и догнал Митиваля. Мне было страшно погонять коня — вдруг он разозлится и сбросит меня на землю или сорвется в галоп. Но вместо этого пони пошел легчайшей рысью. Казалось, он парит в нескольких футах над равниной.

— Ого, что это за всадник на быстроногом коне! — восхищенно ахнул Митиваль, когда мы его опередили.

Я натянул поводья, притормаживая:

— Видишь, он не скачет, а скользит! И почти не касается копытами земли!

— Тебе достался хороший конь, — признал Митиваль и улыбнулся.

— О, не просто хороший, — ответил я и наклонился вперед, чтобы похлопать лошадь по шее. — Правда же, Пони? Ты гораздо лучше, чем просто хороший, да? Ты чудо-конь, вот ты кто.

— Значит, так ты назвал его — Пони?

— Нет… Пока не придумал ему имя. Может, Буцефал? Так звали коня Александра Великого…

— Я знаю, кто такой Буцефал! — возмущенно перебил меня Митиваль. — И это слишком уж звучное имя для такого невысокого жеребчика. Пони, на мой взгляд, лучше. Гораздо больше ему подходит.

— А мне кажется, не очень. Говорю тебе, в этом коне есть что-то особенное.

— Я и не спорю. Но все равно считаю, что кличка Пони для него — самое то.

— Нет, я придумаю что-нибудь получше, вот увидишь. Хочешь поехать верхом вместе со мной?

— Нет-нет, я люблю ходить пешком. — И он пнул босой ногой узловатый кустарник. Сколько я его помню, Митиваль никогда не носил обуви. Белая рубашка, черные брюки, подтяжки. Иногда — шляпа. Но всегда босиком. — Хотя должен признать, здешняя почва какая-то странная.

— Должно быть, это солончаковые пятна, — определил я, присмотревшись. — Па тут копает бром.

— Похоже, будто идешь по дну пересохшего пруда.

— Помню, Па рассказывал, что когда-то тут был океан, миллионы лет назад.

— Когда мы были здесь в прошлый раз, под ногами так не хрустело.

— Ох, Митиваль! Надо было мне ехать с ним!

— Ты же не мог. Разве забыл? Он не разрешил тебе даже выйти из дома.

— Я говорю не про эту ночь. А про все те разы, когда он ходил сюда за солью. Когда отправлялся охотиться в Чащобу. Надо было мне ездить с ним.

— Охота не всем подходит.

— Если бы я не был таким плаксой…

— На твоем месте любой бы испугался медведя. Не переживай, это было давным-давно.

Я затряс головой:

— Это не оправдание. Надо было ездить, когда я подрос.

Митиваль ковырнул ногой кусок сухой земли.

— А теперь ты здесь, и только это имеет значение. И знаешь что? Думаю, Сайлас, Па был бы тронут твоим поступком. Не сразу, конечно! Сначала он ужасно разозлится на тебя за то, что ты его не послушал, — и не говори потом, что я тебя не предупреждал! Но чуть погодя он станет гордиться тем, что ты сделал, тем, что у тебя хватило духу сесть на это странное существо, тем, что ты один отправился его искать.

Я невольно улыбнулся:

— Он вовсе не странное существо.

— Ты же сам понимаешь, что он странный.

— Это ты странное существо, а не он!

— Ай-яй-яй, как некрасиво!

— И я не один.

— Но он будет думать, что ты один.

— Скажи честно: ты считаешь, что напрасно я это затеял?

Митиваль посмотрел на встающий перед нами новый холм. Его склоны были изрезаны крутыми уступами.

— Я очень на это надеюсь, — признался он. — Послушай, Сайлас, Па — умнейший человек. Раз он поехал с ними, значит так надо было.

— Да, он действительно умнейший человек. — Я не мог не согласиться с этим. — Думаешь, именно поэтому они забрали его? Может, это как-то связано с его патентом?

— Не знаю. Может быть.

— Небось этот мистер Оскар Ренс, или как его там, прослышал об одном гении, живущем в Боунвиле. Вот почему он послал Руфа Джонса со своим деловым предложением. Ты согласен?

— Очень может быть, что и так, — кивнул Митиваль.

— Ну да, ведь в наших краях все говорят, что Па — гений. Не я один так считаю.

— Ты меня убеждаешь, как будто я сам этого не знаю.

— Я знаю, что ты это знаешь.

Разумеется, Митиваль знал. С самого раннего моего детства мы с ним оба знали, что Па — гений. Не было вопроса на всей огромной земле, на который Па не мог ответить. Не было того, о чем он не мог рассказать. Ему достаточно было прочитать книгу один раз, и он запоминал ее содержание целиком. Я сам видел! Так устроен его мозг. И поэтому в его голове хранилось великое множество самых разных книг, самых умных научных журналов. По всему, Па должен был стать Исааком Ньютоном нашего времени. Галилеем. Архимедом! Но когда ты рожден в бедности и к десяти годам остался сиротой, мир закрывается для тебя. С Па так и вышло, насколько я понял из обрывочных сведений, услышанных от него в разное время. Вообще-то, Па не любит о себе говорить. Его жизнь для меня — головоломка, которую я пытаюсь сложить из крошечных кусочков того, что мне известно.