Р. Скотт Бэккер
Великая Ордалия
Пролог
Момемн
И ничто не было ведомо или неведомо, и не было голода.
Все было Единым в безмолвии, и было оно как Смерть.
А потом было сказано Слово, и Единое стало Многим.
Деяние было высечено из бедра Сущего.
И Одинокий Бог молвил: Да будет Обман.
Да будет Желание…
Книга Фана
Конец лета, 20 год Новой империи (4132 год Бивня), Момемн
За всем смятением войн за Объединение, за всеми трудами материнства и императорского статуса Анасуримбор Эсменет не переставала читать. Во всех дворцах, захваченных ее божественным мужем ради покоя и уюта супруги, не было недостатка в книгах. В тенях засушливого Ненсифона она дивилась неяркой красоте Сирро, в знойном Инвиши задремывала над изысканной точностью Касидаса, в хладной Освенте хмурилась над глубинами Мемговы.
Над горизонтом часто поднимались столбы дыма. Священное Кругораспятие ее мужа ложилось на стены, украшало щиты, перехватывало нагие шеи. Дети мужа следили за ней Его всеядными глазами. Рабы смывали и стирали кровь и краску, а потом заштукатуривали сажу. И там, где предоставлялась возможность, Эсменет пожирала все, что могла, из великой классики Раннего Кенея и многоязычных шедевров Поздней Кенейской империи. Она улыбалась шальным лэ Галеота, вздыхала над любовной лирикой Киана, злилась над назидательными речитативами, обычными в Се Тидонне.
Однако при всей мудрости и разнообразии этих произведений все они парили в эфире фантазии. Эсменет обнаружила, что одна лишь история обладала родственной ей природой. Читать исторические труды значило для нее читать о себе в манере одновременно конкретной и абстрактной — от донесений императорского двора Кенея поры Ближней Древности у нее нередко мурашки бежали по коже, столь жутким казалось сходство. Каждый поглощенный ею трактат и каждая хроника обнаруживали те же устремления, те же пороки, те же обиды, ту же ревность и горести. Менялись имена, сменяли друг друга национальности, языки и века, но те же самые уроки вечно оставались невыученными. По сути дела, она знакомилась едва ли не с музыкальными вариациями, в различных тональностях разыгранными на душах и империях, уподобленных струнам лютни. Опасность гордыни. Конфликт доверия. Необходимость жестокости.
И над всеми временами властвовал один-единственный урок — досадный и, во всяком случае для нее, отвратительный и неприглядный…
Власть не сулит безопасности.
История убивает детей слабых правителей.
Карканье боевых рогов, так непохожее на протяжный распев рогов молитвенных, легло на город. Момемн был охвачен смятением. Подобно чаше воды, поставленной на основание несущейся колесницы, город волновался, трепетал и выплескивался через край. Ибо скончался Анасуримбор Майтанет, Святейший шрайя Тысячи Храмов. Пульсировали воздушные сердца барабанов фаним, грозили с запада. Имперские аппаратарии и шрайские рыцари спешили защитить столицу — открыть арсеналы, успокоить возбужденных, занять куртины великих стен. Однако благословенная императрица Трех Морей торопилась защитить свое сердце…
Ее сын.
— Кельмомас скрывается во дворце… — проговорил Майтанет, прежде чем получить удар от своего убийцы.
— Как? В одиночестве?
Инкаусти в золотых панцирях — прежде приглядывавшие за ней как за пленницей своего господина — ныне сопровождали ее как свою имперскую владычицу. Памятуя об осаждавших Ксотею толпах, они предпочли покинуть храм чередой заплесневелых тайных тоннелей, в ином веке служивших сточными канавами. Предводитель, рослый массентианин по имени Клиа Саксиллас, вывел их к выходу, расположенному в окрестностях Кампосейской агоры, где обнаружилось, что улицы запружены теми же самыми толпами, которых они хотели избежать, — душами, столь же стремящимися к обретению своих любимых, как и сама Эсменет.
Повсюду, насколько хватало глаз, мир ее состоял из бурлящих людских сборищ, каменных желобов, наполненных возбужденными толпами. Над уличным хаосом высились мрачные и безразличные дома. Отборные охранники Майтанета с боем создали вокруг нее свободное пространство, они трусили рысцой там, где улицы позволяли это, а в других местах бранью и дубинками прокладывали путь сквозь потоки и струи несчетных толп. На каждом перекрестке Эсменет приходилось переступать через павших — тех несчастных, кто не сумел или не захотел уступить дорогу своей благословенной императрице. Она знала, что начальник стражи Саксиллас считает безумием ее вылазку на Андиамианские высоты в такое время. Однако служба Анасуримборам подразумевала безумие во имя чудес. И, если на то пошло, ее требование только укрепило его верность, подтвердило то божественное достоинство, которое, как ему казалось, он заметил у нее в великих и мрачных пустотах Ксотеи. Служить божественной сущности значило обитать посреди частей целого. Лишь твердость в вере отличает верующего от безумца.
Но, как бы то ни было, его шрайя мертв, его аспект-император воюет в дальних краях, и вся его верность теперь принадлежит ей одной. Ей, сосуду священного семени ее мужа. Ей, благословенной императрице Трех Морей! И она спасет своего сына — даже если ради этого придется испепелить весь Момемн.
Он не таков, каким ты его считаешь, Эсми.
И посему, объятая подобающим матери ужасом, она неслась по охваченным смятением улицам, кляла и хвалила инкаусти, когда что-то замедляло их продвижение. Среди всех несчастий, перенесенных во время затворничества, не было ничего более горького, чем потеря Кельмомаса. Сколько же страж пришлось ей, со слезами на глазах, с комком в горле, трепетать всем телом из-за его отсутствия? Сколько же молитв вознесла она, чтобы рассеять непроглядную тьму? Сколько обетов и в чем принесла? Сколько ужасных видений было послано ей взамен? Сцен, явившихся из прочитанных ужасных историй о маленьких принцах, удавленных или задушенных… о маленьких принцах, заморенных голодом, ослепленных, проданных извращенцам…
— Бейте их! — взвыла она, обращаясь к стражам шрайи. — Прокладывайте дорогу дубинками!
Нами повелевает знание, пусть самомнение считает иначе. Знание направляет наши решения и тем самым руководит нашими деяниями — столь же непреклонно, как хлыст или батог. Эсменет отчетливо представляла, какая участь ждет князей во времена революций и падения тронов. И вот империя ее мужа рушилась вокруг нее, а значит, она должна во что бы то ни стало найти сына.
Фаним придется подождать. И совершенно неважно, оставался ли Майтанет верным ее мужу, — искренне думала более коварная душа Эсменет. Значение имело лишь то, что его собственные слуги считали именно так, что они по-прежнему не знали покоя и что один из них мог найти ее сына! Она своими глазами видела их жестокость — видела, как они убили влюбленного в нее Имхайласа! Она, как и всякая женщина, знала, что мужчины склонны делать козлами отпущения других, дабы унизить. И теперь, когда Майтанет погиб, кто мог сказать, как его последователи отыграются за него, на каком невинном существе выместят свое горе и ярость?
Теперь, когда Майтанета уже нет в живых.
Мысль эта заставила ее дрогнуть, оградиться от круговорота толпы поднятыми руками, посмотреть на виноградную гроздь, вытатуированную шриальной кровью на сгибе ее левой ладони. Эсменет сомкнула глаза посреди смятения, пожелав увидеть перед собой своего маленького мальчика. Но вместо сына увидела почти нагого ассасина-нариндара посреди позолоченных идолов, Святейшего шрайю Тысячи Храмов, распростертого у его ног в луже черной, словно смола, крови, на которой играли искорки отражений.
Брат ее мужа. Майтанет.
Мертв. Убит.
A вокруг барабаны фаним возмущали сердца…
Момемн повергнут в смятение.
Наконец, наконец-то они вырвались из щелей улиц на относительно открытую дорогу Процессий, и инкаусти инстинктивно перешли на рысь. Никакая всеобщая паника не могла изгладить знаменитое зловоние Крысиного канала. Андиаминские Высоты безмолвно господствовали над Императорским кварталом, ее ненавистным домом, чьи мраморные стены блестели на солнце под медными кровлями…
Она лихорадочно огляделась, не увидев ни струйки дыма, ни знака вторжения, и вдруг заметила маленькую девочку, рыдающую над женщиной, распростертой на жесткой брусчатке. Кто-то нарисовал серп Ятвер на опухшей щеке ребенка.
— Мама! Ма-ама-ма-ама-ма-ама!
Эсменет отвернулась, не позволив себе ни капли сочувствия.
Умер Святейший шрайя Тысячи Храмов.
Она не могла думать о том, что сделала. Она не могла сожалеть.
Теперь вперед, к ненавистному дому. Туда вела ее война.
Тишина Имперского квартала никогда не переставала изумлять ее. Лагерь скуариев излучал тепло, нагревая воздух. Монументы, изваяния, покрытые черными и зелеными пятнами. Причудливые архитравы, вырисовывающиеся на фоне неба. Возносящиеся колонны, замкнутые интерьеры, сулящие прохладу и полумрак.
От этого крики Эсменет звучали еще более резко и тревожно.
Кел!
Пожалуйста!
Кел! Нам ничего не грозит, мой любимый! Я твоя мать, я вернулась!
Я победила!
Твой дядя мертв…
Твой брат отмщен!
