Сцена 3

Антуан

Она сказала мне: «Мне нужно с тобой поговорить». Обычно это не предвещает ничего хорошего, когда твоя вторая половинка произносит такую фразу. Но я не уделил этому никакого внимания. Так как я тоже должен был с ней поговорить. Весь в радостном ожидании сюрприза, который я хотел ей сделать, я не ощутил приближения бури.

Было уже шесть часов, но уже в другой жизни.

Мередит и я сидим за накрытым столом. Пузырьки шампанского, лосось, свечи… Романтичная обстановка у меня дома, который должен был стать для нас общим, теперь кажется смешной. Я был в двух шагах, чтобы предложить ей ключи, чтобы она переехала ко мне, — красивый жест моего перед ней обязательства.

Обязательство. Может быть, именно это и выбивает ее из колеи.

Мередит не готова. Это то, что она пытается мне объяснить. Она говорит мягко, но это не может сгладить мою боль.

Она хочет подождать, чтобы найти себя, свой путь — и снова вернуться ко мне.

Ее предложение — сделать что-то вроде паузы, паузы для меня, для нас, для нашей любви… Как если бы можно было сделать паузу для скопившихся вопросов…

Я отчетливо понимаю, что это означает отдалиться от меня. И… не понимаю ничего. Недоверчиво смотрю на ее двигающиеся губы, которые говорят о страсти, влечении, которое она испытывает ко мне. Точно. Каждое слово как крик сердца. Ей тоже больно. Так для чего все это?

Словно загипнотизированная собственной речью, она говорит и говорит. Что она хочет быть на высоте нашей любви. Что для нее это история Любви с большой буквы, что она должна быть к ней готова… Сравнивает себя со мной — ей кажется, что она лишь набросок, а мысль о том, что она может так и остаться наброском, для нее невыносима.

Я хочу остановить ее, сказать, что она ошибается, но как, как бороться против этих убеждений, въевшихся в кожу? Она уверена, что отсутствие самоуважения с ее стороны разрушит наши отношения. Она аргументирует: «У тебя все есть: уважение, признание. Ты — продюсер передач, которые уже завоевали место». Возвращается к тому вечеру, говорит, что ей все это было неприятно. Что ее «ядовито» спросили, где она играет, что она не может терпеть эти скрытые усмешки, адресованные ей.

Комплекс неполноценности, который она тащит за собой, как огромный медный шар, уже многие годы, с тех пор как ее мещанская семья из провинции охладела к ней, узнав, что она хочет быть актрисой; это преследует ее безостановочно.

Я напрасно стараюсь сказать ей, что я в нее верю, даже если она пока не построила свою карьеру. Нет, по ее словам, она хочет стать кем-то до того, как броситься с головой в отношения с одним-единственным человеком. Единственный — это я. Но 1+1=3, неужели она до сих пор в это не верит?

Я хотел сказать ей, что это смешно. Что в ней нет ни капли эмоциональной зрелости, хотя пора бы уже. И правда, ей с трудом можно дать 32 года — с ее-то детскими причудами, которые она пытается спрятать под маской взрослого. Эти ее мятежные веснушки, этот живой отвратительный характер, ее желания принцессы на горошине… А приступы безумного смеха, который я люблю вызывать, изображая петуха, клюющего зернышки? Ее смех привносит краски и смысл в мою жизнь, в мои дни и больше всего в мои ночи… Ее велюровая кожа, которую я ласкал бы до «ночи времен», как у безумного Баржавеля [Имеется в виду фантастический роман Рене Баржавеля «Ночь времен» (1968). В русском переводе роман вышел под названием «В глубь времен». — Здесь и далее примеч. ред.].

Безумный, точно безумный. Только я.

Жилка на моем лбу демонстрирует уровень моего бедствия.

Я смотрю на нее, на эту идиотку, больную, шарлатанку, мою любовь. Какая она красивая, когда сходит с ума.

Я прошел огонь, воду и медные трубы, чтобы ее отыскать. Все мои истории до нее стали призрачными с тех пор, как она заслонила все своим взглядом, улыбкой. И теперь, когда я наконец обрел свою жемчужину, она хочет взять паузу и покинуть меня?

Жизнь не имеет смысла.

Мередит следует по цепочке своих доказательств, сотканных из нитей абсурда.

— Я тебя люблю, именно поэтому я хочу это сделать! — кричит она наконец. — Я должна пойти на риск потерять тебя, чтобы после отыскать тебя снова, понимаешь?

Никогда не слышал ничего бредовее. Но, должен сказать, для незрелой актрисы, кем она и является, это значительный опыт в драматургии.

— Во всяком случае, мы могли бы поддерживать связь! — пытается она меня убедить.

— А! Гениально! — горько произношу я и даже собираюсь взять право на еще несколько слов.

— Антуан! Все будет еще лучше, чем сейчас, я тебе обещаю. Наше общение по телефону, по почте, эсэмэски… Все это будет как нить Ариадны, вот увидишь! То, что мы не будем видеться какое-то время, — не конец, наоборот. Мы могли бы даже нежно любить это отсутствие.

Я пытаюсь вернуть ее к разуму, в последней попытке надежды трясу ее за плечи:

— Эй, Мередит! Мы не в театре! Ты бредишь! Ты холодно сообщаешь мне, что ты меня бросаешь для того, чтобы исследовать… я не знаю что — какие то главные вопросы про тебя, меня, жизнь, любовь и что там еще?

— Ты не понимаешь…

— Ах да! Прости меня, что я тебя не понимаю!

— Я не бросаю тебя, Антуан. Это действительно потому, что ты в моем сердце и моих планах на будущее, которое я строю. Потому, что безумно дорожу тобой и хочу дать шанс нашей любви обрести правильный путь.

— А я? Ты полагаешь, что я не дорожу тобой? У тебя есть представление, что ты делаешь сейчас с моими чувствами? Посмотри на меня!

Я крепко сжимаю ее подбородок, чтобы заставить посмотреть мне в лицо. Она пытается отвернуться. Предательская слеза течет по ее щеке. Что-то сжимается в моей груди. В этот момент я уже и не мечтал о чувствах, которые она ко мне испытывает.

Вдруг мое сопротивление ослабевает, колебания спадают. Голос становится ласковым, я целую ее в губы и шепчу тысячу раз о том, что я ее люблю. По ее шее бегут мурашки. Она так чувствительна, моя Мередит. Чувствительная, как скрипка.

* * *

Мередит

Одно «я тебя люблю», и я теряю всю стойкость. Сжимаю зубы, чтобы проглотить рыдания, которые вот-вот подступят. Нужно, чтобы он перестал говорить эти слова, которые заставляют плакать.

— Замолчи!

— Никогда.

— Антуан!

Я могла бы сбить его с ног десять раз, но он поднялся бы на одиннадцатый. Это то, что я в нем люблю, — его стойкость. Взгляд теряется в светло-карих сверкающих глазах, моя рука машинально скользит в густые шелковые темные волосы; от одного прикосновения к ним у меня мурашки бегут по коже.

Наши губы соединяются в поцелуе. Мое тело прижимается к нему, как корабль, прибившийся к своему берегу. Как отступить?

Но мой самый страшный кошмар забирается в голову: я вижу себя через пять лет, погрязшей в рутине. Жена… та, над которой смеются, когда она рассказывает о своей карьере, которая так и не сложилась. Милая, милая женушка с двумя детьми от мужчины, которого она любит. Конечно, он много работает. Конечно, нужен кто-то один, кто будет заниматься семьей. В дурацком халате, без страз и блесток, но с пятнами от компота и детской отрыжки. Подстриженные под корень ногти, не тронутые лаком. Только практичность. И взгляд ее любимого, день за днем гаснущий, когда он на нее смотрит. Невозможно! Их любовь не может так закончиться! Не их любовь. Только не их!

Итак, я должна найти решение. Конечно, сейчас он не понимает. Но я должна быть сильной за двоих…

Я вырываюсь из его крепких объятий.

— Я ухожу, Антуан, — говорю как можно тверже. — Я ухожу, но я к тебе вернусь, клянусь тебе в этом!

— Когда?

— Я не знаю… Я…

— Это слишком размыто, Мередит, я не могу так. То, к чему ты меня обязываешь, невыносимо. Я тебя люблю, но я не смогу ждать бесконечно. Это слишком больно…

Он наливает себе еще шампанского, глотает его залпом и начинает мерить кругами комнату, будто охотится на добычу.

Смотрю на него с горечью, пытаясь найти выход.

— Один… Один год и один день! — восклицаю вдруг я. — Как для потерянных вещей! Один год и день, и я буду принадлежать тебе навсегда!

— Ты предлагаешь мне обратный отсчет, Мередит? У тебя однозначно сущность актрисы.

Несмотря на раздражение, он, кажется, размышляет над моим предложением, даже если оно ему не нравится. Находясь около подоконника, он сначала стоит ко мне спиной, затем резко оборачивается.

— Мередит. Будь реалисткой. Это слишком долго. Я не выдержу так долго.

В глубине души я с ним согласна. Антуан предлагает другую идею.

— А почему не восемьдесят дней, как у Жюля Верна? [Имеется в виду произведение Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней».]

Я читаю в его глазах надежду. Быстро делаю подсчет — меньше трех месяцев. Смотрю на него с опечаленным выражением лица.

— Это маловато, любимый…

Он разочарован.

— Сколько времени тебе нужно в таком случае? — бросает он. — Но не год.

Видеть его в таком состоянии — это сжимает мне сердце. Я почти шепотом предлагаю шесть месяцев. Он опускает голову, словно собираясь подсчитать, сколько это дней, а еще — чтобы я не увидела его взгляд, который демонстрирует одно: как бы отвергнуть мое предложение.

Антуан молчит несколько секунд, перед тем как мне ответить, затем глубоко вздыхает.

— Хорошо, Мередит. Хорошо. Даю тебе шесть месяцев на твои поиски, и ты возвращаешься ко мне. Но я тебя предупреждаю: я не буду ждать больше ни на день.