В Стамбуле Бенедикта не убили. Приняли вежливо и тепло. Особенно радушно его встретил патриарх. Ганниболд отправился в небольшой круиз по Босфору, размышляя, не принять ли ему ислам, назло.

В жизни людской чередуются белые и черные полосы, и для Бенедикта черная полоса наступила с публикацией третьей тайны Фатимы, после чего сразу же последовали обвинения в том, что Ватикан (читай — тогдашний кардинал Ратцингер) утаил значительную ее часть, выдав усеченный текст за полный. Как бы там ни было, Ганниболд мог только приветствовать подобную осторожность.

Только посмотрите, какую бурю подняла речь в Регенсбурге!

А что, если Богоматерь видит в нынешнем руководстве Ватикана безжалостных захватчиков, решивших уничтожить христианство?

Все чувства, которые Ганниболд испытывал к Богородице, поблекли и умерли под влиянием Второго Ватиканского собора. Ганниболд понял протестантов, бросивших вызов культу Девы Марии. Зачем еще один посредник, точнее посредница, если Христос — единственный, кто может общаться со своим Отцом?

Не то чтобы Ганниболд находил особенно важными подобные теологические тонкости. Они будут выброшены, словно балласт, по мере созревания религиозных воззрений. Что же касается явлений Марии в Лурде, Фатиме и во всех других местах — тут уж увольте. Но для тех, кто жаждал падения Бенедикта XVI, третья тайна Фатимы обещала стать оружием массового поражения.

О, с каким нетерпением Ганниболд ждал, когда же епископ Аскью выскажется по поводу нынешней мессы! Книга Бертоне снова растревожила улей.

Но ему не удалось заразить энтузиазмом Нила Адмирари.

— Ну что может сказать Папа?

— В том-то и дело! Что он ни скажет, все будет плохо.

Выражение лица Ганниболда красноречиво говорило: «Quod erat demonstrandum». [«Что и требовалось доказать» (лат.).] Нил с тоской перевел взгляд на бар в углу мансардной квартиры, выходящей окнами на Форум.

— В свое время здесь жил Гор Видал, [Видал Гор (р. 1925) — американский прозаик, драматург, эссеист, общественный деятель.] — шепотом заметил Ганниболд.

— В таком случае вы изгнали отсюда нечисть?

— О, остроумно! — хихикнул Ганниболд, спеша навстречу новым гостям.

Пришли корреспонденты «Тайм» и «Ньюсуик», а также «Нью-Йорк таймс», «Глоуб» и «Лос-Анджелес таймс». Среди гостей были архиепископ Фоули, а также монах-доминиканец с детским лицом и в белой рясе, чье имя Нил не расслышал. Рядом с писаной красавицей из «Самого главного» [«Самое главное» — ежемесячный религиозный журнал.] остальные женщины казались среднего рода, и это впечатление, возможно, было и не таким уж обманчивым. Аскью явился настоящим сюрпризом.

— Знакомая фамилия, — сказал Аскью, когда Ганниболд представил ему Нила.

— Я давно в журналистике, — ответил Нил, однако замечание Аскью показалось ему лестным не в последней степени потому, что епископ сделал его явно не просто так.

— «Увядание духовенства», — припомнил Аскью.

— Вы читали?

— Целый сборник неубедительных аргументов. Вы этого добивались?

Неужели Аскью пытается унизить его похвалой? Нил писал эту книгу, свою единственную книгу, пребывая в восторженном убеждении, что ее выход взорвет общество. Никакого взрыва не произошло. Удалось распродать всего пять тысяч экземпляров. Больше книг Нил не писал. Кто читает книги?

— Ваше преосвященство, расскажите про Форт-Элбоу.

— Вы хотите купить церковь?

Аскью заставляли избавляться от церковной собственности, объединяя приходы.

— Разве такой подход лишен благоразумия? — спросил Нил.

— Возможно. Если принимать текущее положение дел как окончательное.

— Но вы не принимаете?

— Ни в коем случае.

К ним подошел Ганниболд, вокруг собрались гости. Аскью оттеснил хозяина на вторые позиции.

— Что вы думаете о шумихе вокруг Фатимы? — спросил Ганниболд.

Аскью опустил подбородок.

— Шумихе?

— Ну, о сокрытии третьей тайны, — выпалил Ганниболд.

— Третью тайну обнародовали в двухтысячном году. Целиком и полностью. Прочитайте книгу кардинала Бертоне.

— Но тут напрашивается вопрос.

— И какой же?

Ганниболд натянуто произнес:

— Можно ли верить тому, что было сказано в двухтысячном, в две тысячи седьмом?

Аскью рассмеялся, весело и непринужденно.

— Если вы не верили церкви в двухтысячном, не верьте ей и в две тысячи седьмом. За логическим пояснением отсылаю вас к мистеру Адмирари.

Нил поймал себя на мысли, что он вовсе не против роли арбитра в логических спорах. А кто бы на его месте отказался? Кроме того, они с Аскью будто превратились в союзников. Нил слушал, как епископ со Среднего Запада расправляется с вопросами, отражать и парировать которые становилось все труднее. Захватывающее выступление. Нил так и сказал об этом Аскью, когда они наконец остались одни.

У Аскью был стакан апельсинового сока, у Нила — стакан виски, не разбавленного ни содовой, ни льдом.

— Пресса никогда не меняется? — спросил епископ.

— То есть?

— Зачем вам враждебность и скептицизм?

— Чтобы докопаться до ответов.

— Но ведь у вас не получается.

— Сегодня не получилось.

Епископ Аскью кивнул.

— Может быть, я куплю церковь, — сказал Нил.

— Если я выставлю ее на продажу.

Почему-то Нилу показалось, что этого не произойдет. Они вместе спустились в лифте.

— А вы не задержались в гостях, — заметил Аскью.

— Не люблю групповуху.

Ой! Но епископ или не понял слов, или оставил без внимания.

— Если хотите поговорить серьезно, приходите в дом Святой Марфы. Вопрос важный.

Они выбрали день и время. Провожая взглядом такси Аскью, Нил ощутил прилив надежды. Неужели благодаря епископу из Форт-Элбоу осуществится его мечта о сенсационном материале?

VII

«Габриэль Фауст — искусствовед»

— Скажи ему, что мы помолвлены, — предложил Рей Синклер, когда Лора предупредила, что у ее брата Джона не должно возникнуть на их счет никаких подозрений.

— Рей, а разве мы помолвлены?

— Париж стоит мессы. [Эти слова якобы произнес в 1593 году будущий французский король Генрих IV, отказываясь от протестантской веры в пользу католической, чтобы взойти на французский престол.]

— Парис хотел любой ценой получить Елену Троянскую. [Непереводимая игра слов: по-английски слова «Париж» и «Парис» звучат одинаково.]

Не так давно они посмотрели фильм «Отныне и во веки веков», и Рею очень понравился ответ Лорейн Прюитту, когда тот сказал, что их отношения ничуть не хуже брака. «Они лучше», — сказала Лорейн. И это стало своеобразным девизом, объединившим всю радость и печаль их связи.

— Не лучше, — сказал теперь Рей, и его слова не требовали разъяснений.

Лоре хотелось радоваться, быть польщенной, но в предложении Рея прозвучала нотка цинизма. Предложил бы он что-либо подобное, если бы она не настояла на передышке в отношениях на все время визита брата? И разумеется, Лоре хотелось знать, как отреагирует Нат на их намерение пожениться. У нее не шло из головы замечание босса о женщинах и Честертоне. Выйдя замуж, она, конечно, вряд ли захочет и дальше служить его помощником. Ее местом станет дом, целью жизни — воспитание детей. Как женщине Лоре нравилась такая перспектива, но после бурной и захватывающей работы у Ната роль жены и матери виделась резким скачком вниз по части статуса.

— Ну, что скажешь? — заключил ее в объятия Рей.

Лора отступила назад.

— Рей…

Она не нашла что сказать.

В любом случае ее остановило бы выражение его лица. У Рея был вид человека, который рискнул по-крупному и не проиграл. Он слишком хорошо ее знал, знал, что работа у Игнатия Ханнана подобна наркотику и что Лора ненавидит босса за это.

— Вернемся к разговору в другой обстановке, — предложил Рей.

— Подожди.

Выражение его лица изменилось. Теперь Лора читала его так же хорошо, как до того читал ее он. Рей испугался, что она скажет: «Да, а почему бы и нет?» Но этого было достаточно, чтобы восстановить равновесие. Лора взяла его за руку.

— Ты прав. Обсудим это позже.

Неужели ей только показалось, что всю оставшуюся часть визита Джона Рей старательно ее избегает? Лора проводила время с братом, в то время как Брендан Кроу читал Нату краткий курс священного искусства. Лора и Джон съездили в приют навестить мать. Миссис Берк сидела скрючившись в кресле-каталке, ее только что вымытые волосы торчали во все стороны; она с недоумением смотрела на двух чужаков, обнимавших ее и называвших мамой. Перед уходом Джон благословил мать, и та слабой рукой повторила крестное знамение у себя на груди. Что она помнила? Что она знала?

— Как грустно, — со слезами на глазах сказала Лора, когда они шли по стоянке к ее машине.

— Данте нужно было бы предусмотреть отдельную переднюю для тех, кто находится в таком же состоянии, как мама, не живой, но и не мертвый.

— По крайней мере, она не боится смерти.

— Наверное, — согласился младший брат.

Однако кто знает наверняка, что происходит в голове жертвы болезни Альцгеймера?

— А место довольно навороченное, — заметил Джон.

— Поблагодари за это Игнатия Ханнана.

— Незаурядная личность.

— Слишком мягко сказано, — рассмеялась Лора. — Джон, этот человек умеет быть не только рачительным, но и щедрым. Он добивается всего, чего захочет. Отец Кроу не очень-то сопротивлялся.

— Но ведь он ответил отказом.

— По-моему, Нат этого ждал.

— Но ты предложила в качестве альтернативы должность главного консультанта.

— Джон, я его второе «я».

— А в чем заключается работа Рея Синклера?

— О, он занимается в основном деньгами, а также играет роль сторожевого пса.

— Кажется, они вместе учились в Бостонском колледже?

— Вроде того. Разумеется, Нат так и не закончил. Потом ему предложили почетный диплом, но он прослышал, как там преподают богословие, и отказался.

Дальше они ехали молча. Как-то незаметно они проехали мимо дома, в котором выросли. Развернувшись на ближайшем перекрестке, Лора возвратилась назад и остановилась перед крыльцом. Брат с сестрой посмотрели на место, где прошло их детство. Оно казалось таким же чужим, как их мать.

— Только вернувшись домой, я понял, что потерял связь с родиной, — заметил Джон.

— Долго ты еще здесь пробудешь?

— Все зависит от Брендана. Самое большее — несколько дней. Похоже, он нашел в Ханнане смышленого ученика.

— Как тебе нравится твоя берлога?

— Она напоминает дом Святой Марфы.

Два священника служили мессу в гостевом доме на импровизированном алтаре. Нат извинился за то, что не догадался попросить архитектора пристроить часовню. У Лоры возникли сложности. Естественно, она не могла причаститься, поскольку была «женой в багрянице» [Откровение Иоанна Богослова, 17:4.] и все такое. От этой мысли ей становилось не по себе, однако Джон не сказал ни слова. Быть может, он решил, что сестра причастилась у отца Кроу. Сама Лора могла думать только о Рее; она с трудом верила, что брат ничего не замечает. Джон был так восхитительно наивен, что наворачивались слезы. А после того как Рей упомянул о браке, стало только хуже. Лора даже обрадовалась, когда Джон спросил об их взаимоотношениях.

— Рей предложил мне выйти за него замуж.

— И?

— Джон, а ты что думаешь?

— Это имеет значение?

Лора посмотрела на брата.

— Рей тебе не нравится?

В «Эмпедокле» их ждала Зельда Льюис. Лора пришла в восторг. Рей мечтал свести Зельду с Натом.

— Она как раз то, что ему нужно, — вдова-хищница.

— Рей, Зельда очень милая женщина.

Быть может, если будем постоянно повторять, она и сама в это поверит.

— Я уезжала на несколько дней, — объявила Зельда, глядя на священника.

— Это мой брат Джон.

— Рада с вами познакомиться, святой отец, — величественно промолвила Зельда, протягивая руку.

Джон взял ее и перевернул ладонью вверх, словно собираясь гадать.

— И где же вы пропадали? — спросила Лора.

— На Корфу!

— На Корфу?

— Это остров недалеко от итальянского побережья. Райское местечко. Вы там бывали? — спросила она у Джона.

— Я провел на Корфу несколько часов по пути в Грецию. А почему именно Корфу?

— О, туда меня увлек сиюминутный порыв.

Лицо Зельды расплылось в широкой, заговорщической улыбке.

— А потом в Рим. — Она вскинула подбородок. — Мы поженились в Риме.

— Поженились!

Лора стиснула Зельду в объятиях. О, как же замечательно, что планы Рея улетучились, словно дым! Подхватив одной рукой Зельду, другой брата, Лора повела их пить кофе, и там новоиспеченная жена рассказала про Габриэла Фауста.

— Значит, вы поженились в Риме и отправились в свадебное путешествие на Корфу.

Зельда кивнула.

— Мы венчались в церкви Санта-Сусанна.

— А, это американская церковь, — заметил Джон.

— Вот как? Там все так быстро устроили.

— Но расскажите нам про Габриэля Фауста, — настаивала Лора.

— Мы знакомы уже много лет. В каком-то смысле все произошло довольно внезапно, но теперь я понимаю, что началось это уже давно. Габриэль — искусствовед. Он составлял каталог моей коллекции.

— Искусствовед.

— Имя себе он сделал на искусстве эпохи Возрождения. Итальянского Возрождения.

Лора лихорадочно соображала.

— А что такое искусствоведение? Он преподает?

— Раньше преподавал. Но вот уже много лет он независимый консультант.

— Ни к чему не привязан?

— Ну, теперь привязан, — усмехнулась Зельда.

— Да, конечно.

В коридоре послышались голоса, и вошли Нат, отец Кроу и Рей. При виде Зельды Нат с трудом скрыл раздражение.

— Смотрите, кто к нам пришел, — торжественно объявила Лора. — Миссис Фауст!

— Миссис Фауст.

Выражение лица Ната переменилось, но он все равно шагнул вперед с опаской.

— Я подумала, вы не застали меня на мессе и принялись гадать, в чем дело, — сказала Зельда. — И решила, что должна все объяснить. Я сбежала и вышла замуж.

Нат мог бы и получше скрыть свое радостное облегчение.

— Габриэль Фауст — искусствовед, — многозначительно заметила Лора.

Вскоре, когда удалось ускользнуть к себе в кабинет, она нашла страничку Габриэля Фауста в Интернете. Рекомендации ее впечатлили. Правда, на фотографии лицо какое-то задумчивое, но что в этом плохого? Искусствовед. И теперь он будет жить по соседству.

В туалете Лора наткнулась на Хизер Адамс.

— Ты уже вернулась, — улыбнулась Хизер.

— Хизер, я хочу тебя кое с кем познакомить. С двумя священниками. — Она подхватила коллегу под руку. — Один из них — мой брат Джон.

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

«Теперь все мы священники»

Сколько себя помнил, Жан Жак Трепанье хотел стать священником, однако ему шел уже тридцать шестой год, когда его наконец рукоположили. Любой другой на его месте отчаялся бы, однако трудности лишь упрочили решимость Джея. Порой казалось, что на пути сплошные препятствия. Правда, рядом всегда была мать, поддерживающая его мечту.

Он установил у себя в комнате алтарь, а мать сшила облачение священника, старомодное, единственное, какое она помнила. Стихарь, пояс, омофор, епитрахиль и манипула и похожая на контрабас риза с великолепным вышитым крестом. Мать разрешала ему брать из гостиной графинчики для масла и уксуса, которыми все равно никто не пользовался. Вместо потира у него была золоченая чаша, а вместо дискоса — бронзовое блюдце под цветочный горшок. Первым алтарным требником был требник его покойного отца, с колодой заупокойных карточек между страницами — души усопших, за которых отец всегда молился во время мессы. Когда мать вручала книгу Джею со всей торжественностью литургического обряда, к ним добавилась картонка с именем отца.

— Чувствую себя так, словно уже выполнила свой долг, — с гордостью говорила мать, в очередной раз исполнив роль прихожан.

Ей даже нравились проповеди сына. Его излюбленной темой была Дева Мария; вскоре женщина объяснила, что посвятила Джея Богоматери еще до того, как он появился на свет. Но если дома юноша получал всемерную поддержку, в приходской школе ему не было никаких поблажек.

К этому времени лишь половина учителей ходили в монахинях, и распознать, кто есть кто, можно было, только заглянув в журнал. По крайней мере, монахини одевались лучше мирянок, но, с другой стороны, многим из них вскоре предстояло самим стать мирянками. В третьем классе Джей впервые упомянул о своем желании стать священником. Сестра Мадлина нахмурилась.

— Теперь все мы священники.

Конечно, Джей ее не понял. Тогда не понял. Гораздо позже он узнал о мирском духовенстве, с появлением которого духовенство обычное якобы становилось излишеством. В любом случае Джей привык советоваться с сестрой Мадлиной, хотя та, похоже, поделилась его откровениями со всеми остальными учительницами из числа монахинь, потому что те вдруг стали обращать на него особое внимание. Толстая, рыхлая сестра Глория прижимала его к груди и ерошила ему волосы.

— Лучше забудь про девочек, — хихикала она.

Джей никогда даже не смотрел на девочек. Отказ от интереса к ним был частью его призвания. Когда он объяснил это сестре Глории, та расхохоталась.

— Джей, к тому времени, как ты станешь взрослым, священникам разрешат заводить жен.

Поэтому еще до поступления в младшую семинарию Джей уже в полной мере познал последствия Второго Ватиканского собора для большинства монахинь. Спустя время казалось чудом, что это учебное заведение выжило, но, разумеется, его дни были сочтены. Джею казалось, он завербовался в команду «Титаника». Отец Шипли, ректор, — все звали его отцом Фредом или просто Фредом, причем в глаза, и ему это нравилось — объяснял семинаристам, что благодаря собору система, в которую они попали, оказалась обречена. Обучение в Ирландском доме продолжалось шесть лет, младшие четыре курса соответствовали старшей школе, а затем следовали первые два курса колледжа. Потом выпускники переходили в старшую семинарию — два года философии и четыре богословия, после чего следовало рукоположение. Но все это должно было измениться. Отец Фред сказал, что собор объявил противоестественным отрывать детей от родителей в столь раннем возрасте. Кроме того, откуда четырнадцатилетний подросток знает, чем хочет заниматься в жизни? Прямо отец Фред не говорил, но не вызывало сомнений, что он имел в виду половую зрелость. До того как сексуальное влечение проявит себя, глупо говорить об обете безбрачия, а когда это случится, нужно предоставить выбор.

— Конечно, в том случае, если мы и впредь будем жить в аскезе, — добавлял отец Фред, ухмыляясь так же, как сестра Глория.

Сам он вскоре после этого сложил с себя сан, женился и стал исполнительным директором компании, выпускающей корм для собак.

Ирландский дом действительно закрылся, Джей успел отучиться всего один год. Образование он завершал в иезуитской старшей школе, где даже не преподавали латынь. Его разочарование произвело впечатление на Хью Дормера, старшего иезуита, решившего, что Джей хочет получить классическое образование. Когда тот объяснил, что хочет стать священником, отец Дормер спросил: