— Я не шутил, — сказал Боаз-Яхин. — Я взглянул на дверной упор и подумал о львах.

Яхин-Боаз кивнул, положил карту обратно в ящик, прошел в глубину лавки и сел за свой письменный стол.

Боаз-Яхин же поднялся к себе в комнату над лавкой. Выглянул в окно, в ясные сумерки, на темнеющую красную черепицу крыш и верхушки пальм вокруг площади.

Затем он уселся и поиграл на гитаре. Комната вокруг потемнела, и сколько-то он играл в тусклом свете от фонарей с улицы. Не здесь, говорила гитара стенам комнаты. Вне здесь.

Боаз-Яхин отложил гитару и зажег лампу на столе. Из ящика он вытащил листок бумаги с грубым наброском карты. Многие линии стерты и вычерчены заново. Бумага была грязна, и карта казалась пустой — то ли дело та, какую показал ему отец. Легонько повел он линию из одной точки в другую. Затем стер ее и убрал карту. Потушил свет, лег на кровать, стал глядеть на свет фонаря с улицы на потолке и слушать голубей на крыше.

2

Каждую ночь Яхин-Боаз видел сны и каждое утро забывал их. Как-то ночью ему приснился ножничник, о котором в детстве ему рассказывала мать. Ножничник наказывал тех мальчиков, которые мочили постели, — отрезал им носы. Она говорила тогда носы? Во сне Яхин-Боаза ножничник был огромен, весь в черном, с широкими горбами плеч, длинным красным носом и бородой, как у его отца. Яхин-Боаз ужасно провинился, и жуткими ножницами ему должны были отрезать руки и ноги. «Очень болеть совсем не будет, — сказал ножничник. — Вообще-то ты с большим облегчением избавишься от этих тяжелых отростков — такую тяжесть таскать тебе не под силу». Когда он отрезал Яхин-Боазу левую руку, на звук получилось как будто по бумаге, а боли не было. Но Яхин-Боаз вскрикнул: «Нет!» — и проснулся с бьющимся сердцем. Потом снова заснул. Наутро свой сон он не забыл. Жена готовила на кухне завтрак, а он сидел на краю кровати, пытаясь вспомнить, сколько лет назад перестал просыпаться с эрекцией. Не смог вспомнить, когда это случилось последний раз.

Спустя несколько месяцев Яхин-Боаз сказал, что уезжает на пару недель в полевую экспедицию. Уложил планшет для карт, чертежные инструменты, компас, бинокль и прочее полевое снаряжение. Сообщил, что в соседнем городе его ждет землемер и они направятся вглубь суши. После чего сел на поезд в морской порт.

Прошел месяц, а Яхин-Боаз не возвращался. БоазЯхин открыл ящик, где хранилась карта карт. Ее там не было. В ящике вместо нее лежали купчая на дом и банковская книжка. Дом и сбережения передавались жене Яхин-Боаза. Половину средств со счета сняли. В ящике лежала записка:

...

Ушел искать льва.

— О чем это он? — спросила жена Яхин-Боаза. — Он что, свихнулся? Львов найти невозможно.

— Он ищет льва не такого облика, — сказал БоазЯхин, показывая на дверной упор. — Он о чем-то ином. И он забрал карту, которую обещал отдать мне.

— Он половину наших сбережений забрал, — сказала его мать.

— Если мы до сих пор жили, не тратя их, — ответил Боаз-Яхин, — сможем прожить и без той половины, какую он взял.

Боаз-Яхин и его мать взяли дело в свои руки, и те часы, когда Боаз-Яхин не ходил в школу, он продавал карты в лавке и поручал особые заказы землемерам, тем, кто собирал данные, и чертежникам. Как и его отец, он постепенно узнал о том многом, что ищут люди, и о тех местах, где это можно отыскать. Часто думал он о карте карт, которую ему обещали.

Как старик, сижу я в лавке, продавая людям карты, чтобы помочь им отыскать всякое, размышлял БоазЯхин, потому что мой отец забрал мою карту себе и сбежал отыскивать по ней новую жизнь. Мальчик стал стариком, а старик стал мальчиком.

Из ящика письменного стола Боаз-Яхин вытащил свой старый набросок карты и вновь принялся над ним трудиться. Он говорил со сборщиками данных и землемерами, а в блокнот себе заносил все, что б ни показалось ему полезным. Обходил улицы и переулки своего городка поздно ночью и рано утром. Все больше и больше постигал он то, чего ищут люди и где они это находят. Боаз-Яхин прилежно работал над своей картой, но та оставалась пустой и невнятной, если сравнивать с той, какую показал ему отец. Линии у него получались смазанные и кривые, им недоставало узора разумной цели.

У маршрутов, изображенных на карте его отца, имелись такие ясность и логика, от каких потуги Боаз-Яхина казались ему убогими. Он не был уверен в том, чего искать, и мало верил в собственную способность что-нибудь найти. Одному землемеру он поведал о своих затруднениях.

— Долгие годы я визировал, вымерял и привязывал тот пункт или иной к лицу земли, — сказал землемер, — а когда возвращался в те же места, обнаруживал, что мои вешки выдернуты, а межи колеблются и теряют точность. Я визирую, вымеряю и вновь вкапываю вешки, зная, что их снова выдернут. И теряются не только вешки и межи — то же нужно знать о картах, и я сообщу тебе такое, за постижение чего я заплатил многими годами: все найденное обязательно потеряется вновь, а ничего из найденного вновь никогда не потеряется. Ты это способен понять? Ты еще мальчишка, поэтому, может, и нет. Ты в силах такое понять?

Боаз-Яхин поразмыслил над словами землемера. Слова-то он понимал, но их смысл в него не проник, потому что их смысл не отвечал в нем ни на один вопрос. У себя в уме увидел он прямоугольник синего неба, окаймленный темными лицами. Почуял в себе рев и безмолвно открыл и закрыл рот.

— Нет, — ответил он.

— Ты еще мальчишка. Постигнешь, — сказал землемер.

А Боаз-Яхин продолжал работать над картой, хоть и без подлинного интереса. Места, куда раньше он намеревался отправиться, и маршруты, какими собирался этих мест достичь, теперь казались ему нелепыми. Чем больше думал Боаз-Яхин об отцовой карте карт, тем больше сознавал, что, когда Яхин-Боаз ее показал ему, сам он не умел судить о ее ценности. Дело было вовсе не в аккуратности или доводке — теперь он видел, что размах и подробности замысла лежали далеко вне его. Эта карта казалась ответом на все, и отец ее у него забрал.

Боаз-Яхин решил отыскать отца и попросить у него карту карт. Он понятия не имел, где мог сейчас оказаться Яхин-Боаз, но и не думал, будто отыскать его можно, пытаясь следовать за ним от городка к городку, от деревни к деревне и через горы и равнины. Ему казалось, что на свете должно быть место, какое ему сперва следует найти, и вот уже в этом месте он будет знать, как продолжать свои поиски.

Он походил в лавке по проходам, минуя и вновь минуя карты в шкафах, карты по стенам. Постоял, глядя на дверной упор с припавшим к земле львом.

— Ушел искать льва, — сказал он. Львов больше нет. Нет больше львиных мест. — Место львов, — произнес он. — Чертеж места львов. Чертог львов. Дворец львов. — В пустыне был дворец львов, о котором он читал. То был чертог, где в своей гробнице лежал последний царь, а на стенах громадного зала в камне были высечены сцены великой царской охоты. Боаз-Яхин посмотрел на карту и увидел, что дворец — возле городка, до которого всего три часа автобусом.

Днем в ту пятницу Боаз-Яхин сказал матери, что на выходные поедет в соседний городок проведать друга. Та ему дала немного денег на дорогу, а когда мать вышла из кабинета в глубине лавки, он взял еще денег из кассы. Сложил в рюкзак кое-какую одежду, взял гитару и свою неоконченную карту, отправился на автовокзал и купил билет в один конец.

В автобусе ехали мальчишки и девчонки его лет, смеялись, болтали, ели взятую в дорогу снедь, обжимались. Боаз-Яхин отвернулся от них. У него была девушка, с которой он ни разу не предался любви. Он с ней не попрощался. Теперь рядом сидел какой-то толстяк, от которого пахло лосьоном для бритья. На выезде из города Боаз-Яхин бросил взгляд на проплывающие за окном бензоколонки и лачуги, крытые гофрированной жестью. За городом он наблюдал за сухой бурой землей, тощими холмами, мелькающими телефонными столбами. Порой стояли и ждали люди с дешевыми чемоданами. Однажды автобус затормозил, пропуская через дорогу отару овец. Небо темнело, покуда в окне ему не стало видно только собственное лицо.

Когда автобус прибыл на место, бензоколонки сияли, оказались безжалостно освещены и закрыты. Все остальное было темно, если не считать нескольких кафе, озаренных желто-красным, с жиденьким воем музыки и вонью прогорклого жира. По пустым улицам трусили собаки.

Человек в билетном окошке сказал, что дворец в трех милях от города, а следующий автобус пойдет туда в десять утра. Боаз-Яхин взвесился, купил шоколадный батончик и вышел на дорогу.

Желтые фонари отстояли далеко друг от друга, между ними — чернота. Луны не было. Машин ездило немного, и между ними он слышал стрекот сверчков и далекий собачий лай. Боаз-Яхин даже не пытался поймать машину, и никто не предложил подвезти. Шаги его по камням обочины звучали далеко от всего на свете.

Наверное, нескоро добрался он до сетчатой ограды вокруг цитадели, где из пустыни выкопали дворец. Неподалеку от запертых ворот он увидел озаренное лампой дневного света окно низкой постройки, за которым сидели и пили кофе охранники.