Ребека Уна

Отключай!

Перевод этой книги был осуществлен при поддержке Института культуры Литвы.

Часть первая

— Вот если Але про поцелуи рассказать, какие они были, ей противно станет. А я порылась, кое-что про них накопала, и, когда почитала, мне понравилось. Почему — не знаю. Может, у меня какие-то эволюционные дефекты и я не приспособлена к современной жизни. Я, например, прочитала, что раньше люди то и дело целовались. Они взаправду целовались, теперь такое было бы совершенно немыслимо. Все прекрасно знают, что, когда целуются взаправду, участники поцелуя раскрывают рты, сцепляются языками и мгновенно обмениваются миллионами бактерий. Слизистая оболочка рта усеяна сотнями тысяч микробов, грибов и других микроорганизмов. Это очень негигиеничная полость. Мы тоже целуемся, но по-другому. Мы избегаем всяких инфекций. И никогда не болеем, ну, почти никогда.

* * *

Эй, можно тебя потревожить?

— Ты меня никогда не тревожишь. Это невозможно.

Ох, все время забываю.

— Представляешь, я докопалась до инфы насчет поцелуев.

— Ты хочешь сказать — взломала информацию?

— Нет. Докопалась.

— А, ты об этом.

Вижу перед собой Алу, лицо у нее бледное и чистое, и не догадаешься, что раньше на нем веснушек было — как зубчиков на ускорителе. Я знаю, каким шампунем она вымыла голову и что ела перед тем, как мы увиделись.

— Расскажу, когда встретимся, — говорю я.

Ала пожимает плечами и выдувает мятный пузырь.

— А сейчас нельзя? Намекни хотя бы.

— Увидишь — сама поймешь.

— Что там такого уж интересного? Мы же каждый день целуемся. М-ма! — Это она меня чмокнула. — Эй, а где твой поцелуйчик? — Ала взвизгивает и пинает меня — конечно, по-дружески.

— На, получай. — Я отсыпаю ей штук восемь.

Мы еще некоторое время так развлекаемся, потом она спрашивает:

— Ты уроки сделала?

— Ага, — говорю. В восьмом классе домашними заданиями не перегружают. — А ты что поделываешь?

— Не видишь, что ли? Путешествую, в баскетбол играю, катаюсь верхом, совершенствую мотоцикл.

— Тот самый, химический?

— Другой уже. С тонким диском. Лететь будет, как прадедовская ракета.

Глаза у Алы горчичного цвета. Когда я их видела? Тысячу лет назад.

— Ладно, не будем про поцелуи. — Я чувствую, как соскучилась по ней. — Давай просто так увидимся.

— Мы все время видимся, детка.

И правда. Я забыла.

— Это ты что сейчас сделала — вздохнула? — Ала уже отвернулась от меня, но теперь опять прицепилась. — Ты же знаешь, как это называется: тоска.

— Знаю, знаю.

Нехорошая вещь. Звучит как ругательство. Ала легко приспособилась, а мне все еще трудно. Я, наверное, по-другому устроена. Не такая совершенная.

* * *

Хорошо поговорить с Алой. Мы с ней каждый день видимся. Болтаем обо всем подряд — о родителях, о друзьях, о программировании, о бионах. Иногда наши разговоры состоят из одного слова, но даже и тогда я понимаю Алу, и она меня понимает.

И все же кое-чего я Але сказать не могу. Не знаю почему. Наверное, стыжусь, что я не такая сильная и продвинутая, как она. Мне нравятся странные вещи — например, меня тянет встречаться с людьми. А вот Ала — одиночка и гордится этим. Она убежденная невстречальщица. Еще меня тянет смотреть старые мультфильмы. Они для малышей, ничего особенного, но я оторваться не могу. Мне нравится смотреть про Винни-Пуха, а для восьмиклассницы это очень большой недостаток. Еще мне нравится рыться в старых книгах и журналах, там я и нашла эти сведения насчет поцелуев.

Ала догадывается про некоторые мои позорные слабости и все время меня тюкает:

— Опять на тебя тоска напала. Нехорошо, регресс.

Все недостатки теперь списываются на старинную тоску. Ала, когда вырастет, скорее всего, станет инспекторшей. Или будет издавать новые законы. Или сделается специалисткой по качеству жизни. Она так уверена в себе, в других и даже во мне. Уверена, что я вот-вот исправлюсь. Может, и так. Ала меня поддержит, ей все дается проще и легче.

Сегодня было шесть уроков: по два — программирования и шестимерного конструирования, и одна математика, и грамматика последним уроком. В классе больше ста учеников, однако всегда полная сосредоточенность, быстрота и никакого шума. Мама все вспоминает шум. Когда она училась в школе, в классе было человек двадцать, и все ходили на голове. Кошмар, говорит мама и грустно улыбается. Особенно для учителей. И еще ученики чем угодно занимались кроме учебы. Кто-то ныл про свою любовь, другие играли в карты, некоторые под партой нажимали на кнопки мобильников, а несчастные учителя работали укротителями. Поучиться удавалось разве что в старших классах, перед самыми серьезными экзаменами.

Теперь мы занимаемся тихо и целеустремленно. Получаем задания и не тратим времени понапрасну, а потому учимся всего по четыре часа. Сегодня на уроке грамматики нам дали задание придумать предложения с деепричастиями и причастиями и научиться использовать такие конструкции. Например, предложение с деепричастием: «Конструируя новый образ, я прочитала утренние новости». Или предложение с причастием: «Если у тебя есть пришедшие в негодность органы, непременно обратись к терапевту». Вообще-то мы разговариваем более короткими предложениями, так что причастия и деепричастия выглядят смешно, но учительница уверяет, что кое-какие конструкции из прошлого для нас обязательны. Но все равно и мы знаем, и сама учительница знает, что наиболее совершенные люди высказываются коротко, потому что лучше понимают. В идеале надо понимать с полуслова. Или с одного символа. Так считает Ала.

И мама тоже. Мне нравится с ней разговаривать, она помнит интересные вещи из прежних времен. Наверное, маме было еще труднее измениться, чем мне.

— Вы и тогда, — спрашиваю, — друг друга с полуслова понимали?

Ала не захотела встретиться со мной после уроков, так что можно поговорить с мамой.

— В общем да, — отвечает она.

— Но ведь вы виделись не каждый день.

— Мы встречались чаще, чем…

— Но не так, как мы. Мы-то все постоянно видимся и разговариваем друг с другом.

— Ты права. Не так часто, как вы теперь.

Трудно понять, что она думает. Чаще всего она ждет, пока я опять о чем-нибудь спрошу. Мама говорит, что сейчас я задаю больше вопросов, чем в четыре года.

— Сколько у тебя было подруг?

— Четыре, — помолчав, и довольно долго помолчав, отвечает она и улыбается. — Странно, да?

И правда странно. Теперь у каждого подростка самое меньшее несколько тысяч друзей.

Вообще-то нет, на самом деле я не знаю, странно ли это. Не знаю, какие времена лучше — наши или мамины, когда она была в моем возрасте. Интересно слушать ее рассказы, только она часто замыкается и ничего не говорит. Оправдывается тем, что не хочет сбивать меня с толку. Ведь теперь мы все привыкаем к новому.

— А люди правда целовались? — спрашиваю я.

— Мы и теперь целуемся, — спокойно отвечает она.

— Мама, — говорю, — ты же знаешь, о чем я.

— Тебе очень интересно? — Она внимательно смотрит на меня — так не смотрит даже Ала.

Мама вздыхает. Досталось бы ей сейчас от Алы — сама-то Ала никогда не вздохнет, я ни разу ее вздохов не слышала.

— Это не для детей? — спрашиваю.

— Что не для детей?

— Поцелуи.

— Да нет же, — смеется мама. — Очень даже для детей. Мы ведь дарим поцелуи тем, кто нам дорог!

Она отворачивается, смотрит в сторону. Как ни вытягиваю из нее, как ни пристаю, как ни стараюсь докричаться — мама держится стойко.

И тут до меня вдруг доходит.

— Мама, тебе ведь теперь труднее стало?

— Почему труднее? — Она опять смотрит на меня, на этот раз — сильно наморщив лоб. — Грита, даже не думай об этом. Раньше было много боли, теперь все проще. Ты разве не заметила, что нам больше не приходится страдать?

Да, конечно. Только почему-то любое охватившее меня чувство называют симптомом. Пережитком прошлого. Или тоской. Но как же можно тосковать по тому, чего не знаешь? По тому, что никогда с тобой не случалось? Взять хотя бы эти странные поцелуи. Почему, едва увидев ту фотографию, я захотела целоваться, как на ней, обмениваться миллионами бактерий? Ала немедленно отправила бы меня к терапевту.

Сказать бы маме правду — то, чего я не говорю Але. Хочу сказать ей, что не уверена, проще ли теперь. Точнее, проще ли теперь мне. Однако мама склонилась над своей работой, что-то пишет. На висках у нее два завитка, и мне приходит в голову, что мама — образец симметрии. Раньше, наверное, сказали бы — безумно красива. Крышу сносит, до чего хороша. Теперь у нас ни от чего крышу не сносит. Теперь надо высказываться куда точнее.

Мама молодая, у нее даже не видно морщинок вокруг глаз, какие появляются у меня, когда начинаю хмуриться, а в последнее время я это делаю часто. Я вдруг так соскучилась по маме. И почему я такая? Что мне с собой делать?

— Мама, — говорю, — когда мы встретимся?

Она поднимает на меня темно-синие глаза, смотрит, потом открывает рот, и я думаю, что сейчас она меня отругает, как Ала. Но голос, который я слышу, звучит совсем как в детстве:

— Мы ведь видимся, или тебе этого недостаточно?