Ребекка Стотт

Прогулка с призраком

Посвящается Джудит Бодди и метеорологу из такси, имя которого я так и не спросила

Все планеты тяготеют друг к другу.

Исаак Ньютон

Болезненны для глаз:

Лук. Чеснок и шалот.

Быстрый подъем из-за стола после еды.

Горячее вино. Холод.

Кровопускание… пыль.

Огонь. Плач.

Исаак Ньютон

Пролог

Старая, разбухшая от дождя калитка не поддавалась, пока Кэмерон не налег на нее всем телом. В саду пахло яблоками — они падали, и никто их не убирал. Кэмерон окликнул мать — обычно она работала у окна:

— Элизабет!

Он подождал, потом крикнул еще раз. От звука его голоса с одной из яблонь, испуганно хлопая крыльями, поднялся голубь.

В доме все требовало ремонта. Чем старше становился Кэмерон, тем больше раздражали его трещины и ржавчина. Однако в какой-то момент это перестает раздражать. Для матери такой момент уже наступил. Она не пыталась справиться с обветшанием — она просто перестала его замечать. Яблоки гнили в высокой траве; дикий виноград оплетал окна, отчего в комнатах всегда было темно; пыль покрывала книги, раковины и черепа, расставленные на застекленных полках; опавшая листва засыпала водостоки.

В доме поселилась тишина. Время остановилось, рядом с Элизабет спешить ему было некуда. Мать никогда не интересовало настоящее, ее часы шли вспять и закручивались в спираль, невероятным образом возвращаясь в семнадцатый век.

Где же она? Куда подевалась?

Яблони утопали в густой траве; в саду пахло сидром, в изумрудной зелени поблескивали золотые и рыжие пятна опавших плодов, подсвеченные лучами вечернего солнца, что пробивалось сквозь тучи. Собирать падалицу уже не имело смысла — яблоки внутри гнилые. Часть явно погрызена. Опять появились крысы.

Кэмерон наступил на что-то твердое. Из травы ему грозил маленький пластмассовый кулак. Старая поблекшая игрушка — это его сын, Тоби, потерял солдатика в траве, у корней засохшей яблони. Кэмерон улыбнулся и заметил над головой проволоку, тянувшуюся наверх, в переплетение ветвей. Скорее всего Тоби прицепил, когда был здесь в последний раз. Солдатик спускался по ней на землю. Игрушку уже оплели побеги растений; слизняки мирно ползли по пластмассовым мускулам к разлагающейся мякоти яблок. Кэмерон потянул за шнурок, чтобы проверить, работает ли механизм, и женский голос произнес: «Внимание, патруль! Говорит командир. Минометная атака. Всем рассредоточиться! Всем рассредоточиться!» Кэмерон нагнулся, поднял солдатика, сунул его в карман пальто, и голос зазвучал приглушенно, а потом затих.

Кэмерон постучался, прежде чем войти. Он так и не привык к эксцентричности матери. Она называла свое жилище «студией», но ему казалось, что дом похож на пряничный домик колдуньи. Крытая дранкой крыша нависала почти над самой землей, и яблони отбрасывали на нее длинные тени. Внутри вся конструкция держалась на огромном белом тотемном столбе. Элизабет попросила архитектора сделать ей для работы просторный кабинет с высоким потолком, а спальня получилась крохотной, под самой крышей. Туда приходилось подниматься по крутой деревянной лестнице.

Что это с ним сегодня? В желудке заныло от недоброго предчувствия. Элизабет сказала бы, что сын не в себе. Что значит «не в себе»? Наверное, вчера ночью ему приснился какой-то путаный страшный сон, который растаял, оставив легкие следы в крови и в теле.

Да где же она? В доме никого нет. Дверь, открывшись, сгребла в кучу доставленную почту: Оксфам — комитет помощи голодающим. Банковский счет. Открытка из России. Кэмерон сгреб конверты, положил на подоконник и снова позвал:

— Элизабет?

Имя эхом отозвалось от деревянной обшивки стен. Вечерний свет угасал, и в студии царил полумрак. Наверное, мать решила прогуляться: красного пальто, подаренного на прошлое Рождество женой Кэмерона, Сарой, на вешалке у двери не было.

В доме пахло по-другому. Кэмерон сразу заметил. Лавандовым воском для мебели. Здесь раньше не пахло мебельным воском: пылью — да, книгами, дымом, изредка резкой сладостью лилий — Элизабет любила лилии и гиацинты, но мебельным воском — никогда. Кэмерон в жизни не видел, чтобы мать натирала мебель. Ее массивный дубовый письменный стол тоже выглядел непривычно. Он вечно был завален грудами бумаг, книг и каталожных карточек. Но сегодня — впервые — все бумаги были разложены по картонным коробкам с аккуратно приклеенными ярлыками. Подписи гласили: Ньютон, Тринити-колледж, 1667–1669; Дом аптекаря в Грантеме; Оптика; Годы чумы; Стекло, Европейская алхимическая сеть, 1665–1666.

Оконная рама очищена и отполирована, а старинные безделушки расставлены по-новому. Элизабет любила составлять натюрморты: камушки, выложенные на подоконнике аккуратной спиралью, нитки жемчуга, обернутые вокруг морских раковин из ее коллекции, кораллы, и среди всей этой красоты как напоминания о бренности жизни — черепа мелких животных, их она тоже собирала.

Странно. На кухне не было обычной стопки немытых тарелок — в сушке лишь один перевернутый вверх дном кувшин. И еще Элизабет сложила полотенце. Такого с ней никогда не бывало.

Оставив входную дверь открытой, Кэмерон вышел из дома под моросящий дождь, летевший по саду. «Куда я так спешу?» — думал Кэмерон, глядя на себя со стороны, словно в кинозале. Отражение в оконных стеклах показывало ему Кэмерона Брауна, члена Тринити-колледжа, нейробиолога, бегущего по саду в тревоге за мать. Видно было неуклюжую высокую фигуру в драном свитере, длинном черном пальто и резиновых сапогах, взъерошенную шевелюру, небритую щеку. Из кармана торчала голова игрушечного солдата.

Краем глаза Кэмерон заметил красное пятно. Что Элизабет там делает, у самой кромки воды?

Теперь он бежал к реке, поскальзываясь на гнилых яблоках, продираясь сквозь крапиву, обжигавшую руки. Он забыл обо всем на свете. Не помнил себя, когда заходил в воду, отключился, добравшись до куска красной шерстяной материи, запутавшейся в камышах. Когда Кэмерон перевернул тело и вынес его на заросший крапивой берег, в ушах зазвучали стоны Малера. Кэмерон машинально закрыл матери глаза, потому что не мог вынести стеклянной пустоты их взгляда, а затем, отведя светлые волосы от ее лица, попытался вдуть в легкие воздух. Элизабет почему-то была босиком. Кэмерон стал растирать ее подошвы мокрой полой своего шерстяного пальто, но синюшный оттенок не исчез. Закричав, Кэмерон дважды надавил на грудную клетку. И тут словно кто-то выключил звук. У матери изо рта полилась вода. Кэмерон стоял опустошенный, держа на руках легонькое тело и думая лишь о том, что нужно отнести Элизабет в дом. На склоне он наступил на полу своего длинного пальто и повалился в крапиву — бесчувственное тело матери упало на него сверху.

Потом все рухнуло в пустоту. Он ничего не помнил. В сознании осталась лишь смутная череда образов: отсвет фар полицейской машины на потолке; вода, капающая со стола на пол; тело на носилках, укрытое одеялом; какие-то бумаги, которые следовало заполнить; похороны.

И стеклянная призма. Патологоанатом, проводивший вскрытие, вынул ее из сжатого кулака Элизабет.

— Распишитесь, — сказал он, перед тем как отдать призму Кэмерону.

Одна из граней была со сколом.