Глава 1

Последние два года я только и делала, что пыталась разделить правду и ложь в череде событий, последовавших за смертью Элизабет. Как лава прорывается в трещину в морском дне и движется вверх сквозь соленую воду, так я должна была стать тобой, Кэмерон Браун, чтобы пробиться к логике. Иногда мне легко удается смотреть на мир твоими глазами. Я отчетливо вижу тебя идущим по саду за минуту до того, как ты нашел в реке тело матери. В конце концов, пока мы были любовниками, мы не чувствовали, где заканчиваешься ты и начинаюсь я. Это стало нашей бедой. Лидия Брук и Кэмерон Браун незаметно и крепко сплелись в тугой — слишком уж тугой — узел.

Я делаю это ради тебя, Кэмерон Браун, и ради себя, Лидии Брук, поскольку лишь собрав все кусочки головоломки, перестану быть тобой и вновь стану собой.

Помимо тела Элизабет, найденного в реке, начатом этой истории могли послужить и иные события, и я теперь ясно представляю связь между ними. Около полуночи 5 января 1665 года произошел другой несчастный случай. Ричард Гресуолд, действительный член Тринити-колледжа, открыл дверь на темную, неосвещенную лестничную площадку в Тринити. Сквозняк, закручивая и удлиняя тени на стенах, подхватил пламя лампы, которую Гресуолд держал в руках. Кровь тоненькой струйкой потекла сначала из одной ноздри, потом из второй. Он вытер ее тыльной стороной ладони, размазав по щеке, затем подался вперед и очень медленно, теряя опору, начал валиться вниз, в бледный лунный свет, лившийся сквозь решетчатое окно. Рухнув с высоты, Гресуолд ударился о стену и покатился по ступенькам вниз. Лампа тоже упала, и звяканье металла резко оттенило глухие удары бьющегося о ступени тела. К утру кровь из раны на голове Ричарда Гресуолда просочилась в трещины каменной мостовой, и, по словам привратника, что извлек из стиснутого кулака мертвеца ключ от сада, на земле отпечаталась карта каналов через Топи.

Между двумя смертями, Гресуолда и Элизабет, существовала связь. Элизабет поняла это незадолго до гибели, а мы — нет. Две смерти в Кембридже, разделенные тремя веками, но неразделимые, оттеняющие одна другую. Ричард Гресуолд. Элизабет Фогельсанг.

Смерть Элизабет Фогельсанг, утонувшей в сентябре 2002 года, была первой из трех, что спустя четыре месяца стали предметом полицейского разбирательства. 16 января 2003 года в подвале полицейского управления Парксайда сержант Кафф взял у меня предварительные показания: задавал вопросы и записывал мои ответы на магнитофон.

— Прошу прощения, доктор Брук, все переговорные сегодня заняты, — сказал он, перебирая связку ключей, пока я шла за ним по бесконечным коридорам. — Придется расположиться в обшей следственной комнате. Там по крайней мере никто не помешает. Сегодня лекция для персонала — по вопросам здоровья и безопасности. В нашем распоряжении около часа. Сейчас не официальный допрос. Это позже. А пока мы просто поговорим.

— Не знаю, успею ли уложиться за час, — произнесла я.

Нервы были на пределе. Постоянная бессонница поднимала меня с постели посреди ночи, и я злилась на тебя и на себя. Однако мне хватало сил, чтобы не потерять контроль над собой, и в полицейском управлении Парксайда я держалась сдержанно и осторожно. Очень осторожно. Ведь они арестовали Лили Ридлер.

— Не волнуйтесь, доктор Брук, мы еще не раз с вами встретимся. Вы — главная фигура в нашем расследовании.

Я познакомилась с другой версией событий, их версией. Ну, не совсем познакомилась, так, увидала мельком. Следственная комната была заставлена шкафами с каталогами, четыре причудливо изогнутых письменных стола расходились в разные стороны, справа висела белая магнитная доска во всю стену. Кафф пододвинул мне вращающееся кресло, а сам сел с противоположной стороны стола, аккуратно убрал все бумаги в ящик и запер его на ключ. К белой доске магнитами крепилось множество разных предметов и фотографий, а рядом с ними разноцветными маркерами были написаны имена, вопросы, списки, и все это между собой причудливо соединяли стрелки. С моего места видно было не слишком отчетливо, но когда Кафф вышел в соседнюю комнату за какой-то папкой, я вытащила из портфеля фотоаппарат и быстро щелкнула доску. Рискованный шаг, и ему не было никакого оправдания, кроме жуткого, разъедающего любопытства.

Магнитная доска, исписанная разными почерками, и на ней множество фотографий — три трупа: утопленница в красном и двое мужчин с изрезанными лицами; граффити на стене, несколько изувеченных кошек и лошадей, дом на Лэндинг-лейн, снимок Лили Ридлер рядом с людьми, которых я не знаю (по-видимому, из общества защиты животных), груда резаной бумаги. Когда я рассмотрела фотографию на ноутбуке, стали различимы детали. При сильном увеличении я смогла понять, что нарисовано синей ручкой: лестница в Тринити-колледже и проходной двор Сент-Эдварде. Места, где произошли убийства. В правом верхнем углу можно разглядеть (я не сразу заметила) мою фотографию рядом с фотографией Сары. Этот снимок был запрятан в самую дальнюю папку у тебя на мобильном. Ты сделал его, когда мы были в морском заповеднике, в Холкхэме. Очевидно, полицейские пересмотрели все файлы на твоем телефоне. Снизу кто-то подписал мое имя. Лидия Брук.

На белой доске ясно прослеживалась полицейская версия событий, получивших впоследствии название «Кембриджских убийств». Потом их будут обсуждать в парламенте. Они станут главным аргументом в пользу принятия драконовских мер по борьбе с организованной преступностью и нового билля о полиции. В конце концов все это существенно изменит британское законодательство. На наших глазах творилась история, но мы этого еще не знали.

Первый разговор занял почти час. Каффа интересовали подробности наших с тобой взаимоотношений: что я делала в доме Элизабет, откуда ее знаю, когда мы с тобой виделись в последний раз и о чем беседовали, во что ты был тогда одет и что значило сообщение, которое я оставила тебе на мобильном. Кафф изображал беззаботность, рассчитывая усыпить мою бдительность. Он свел ответы вместе, запротоколировал их на линованном полицейском бланке, а потом прочел в виде связного рассказа, который ему каким-то образом удалось составить из моих отрывочных реплик. Я подписала: «С моих слов записано верно».

Через несколько месяцев я попыталась изложить свое видение событий для адвоката, представлявшего Лили Ридлер в суде. Она попросила записать все, что, по моему мнению, может иметь отношение к этому делу, начиная с похорон Элизабет и до начала суда. Тогда у меня не было сомнений, где правда, а где ложь, где начало, а где конец. Сомнения возникли позднее. Я печатала этот отчет в кабинете Кит по два часа в день, пока все не встало на свои места. Хотя читать это будут последовательно, я писала главы не по порядку. Память устроена иначе. По ходу записи вспоминалось то одно, то другое. Какие-то эпизоды представлялись несущественными, но впоследствии я осознавала, что они могут иметь отношение к делу, и поэтому возвращалась и вставляла в свой рассказ различные мелкие детали, мысли, догадки, подозрения.

Я всегда недоумевала, как два рассказа — тот, что получился из ответов на вопросы Каффа, и тот, что я написала для Патрисии Дибб, — вышли такими разными. Ведь ни в том, ни в другом нет ни слова лжи. Для полиции мой рассказ — лишь часть более объемной истории, составленной по показаниям примерно двадцати свидетелей. Следствие всего лишь расположило известные события в хронологическом порядке, и, втиснутый в эти рамки, мой рассказ растянулся, как растягивается узор из металлических стружек на листке бумаги, если поднести к нему снизу магнит. Увязанный с остальными, он принял иную форму. Присяжным предложили составную версию — притянутую, подчищенную, отфильтрованную, и те в нее поверили. У полиции получилось достаточно убедительно, и этого вполне хватило, чтобы отправить Лили Ридлер за решетку. Пожизненно. Паршиво, сказала она, когда я видела ее в последний раз. Теперь уже все решено бесповоротно. Дело закрыто.

А история продолжала меняться. Когда суд сделал заявление для прессы и газеты раздули отчет о событиях, то со всеми драматичными, леденящими душу подробностями он занял почти две колонки мелким шрифтом. Один журналист даже представил жизнь Лили в виде временного ряда, на котором убийства выглядели маленькими зарубками. Прямое течение ее жизни казалось колеей, берущей начало от рождения и кончающейся арестом. Лили обвинили в трех убийствах и шестнадцати случаях жестокого обращения с животными, повлекших мучения и смерть. Однако осудили лишь за два убийства, поскольку не смогли доказать ее причастность к гибели Элизабет. Вставив эти преступления в линию жизни осужденной, дополнив их сведениями о родителях и дедушке, газетчики представили Лили Ридлер психопаткой, чудовищем. Теперь, спустя почти два года, Лили мертва.