— Допустим, и что дальше? — сказал Крумли.
— Профессор Лоу придумал делать фотографии с воздушного шара, и это помогало обнаруживать неприятеля во время самой великой из войн. По сути, два изобретения — воздушные шары и железная дорога — принесли нам победу на севере…
— О’кей, о’кей, — проворчал Крумли. — Выходим из машины — и наверх.
Высунувшись из окна, я проводил взглядом заросшую бурьяном тропинку, убегающую вверх по склону и тающую в ранних сумерках.
Закрыл глаза и снова порылся в подсознании.
— До верха не меньше пяти километров, — объявил я. — Ты уверен, что надо идти пешком?
Крумли бросил на гору выразительный взгляд.
— И не уговаривай. — Он подошел к машине и как следует захлопнул дверь. — Если мы сорвемся с этой чертовой тропы, нам точно крышка.
— Именно. Поехали!
Крумли подогнал свою колымагу к подножию холма, выключил мотор, вылез и пошел вверх по тропинке, пробираясь сквозь густые заросли.
— Аллилуйя! — заорал он через минуту. — Железка! Старые рельсы! Они даже не удосужились их убрать, просто похоронили.
— Да неужели!
Весь красный от возбуждения, Крумли метнулся обратно к машине, нырнул в нее и схватился за ключи зажигания.
— Ах ты, тварь! Теперь она не заводится!
— Может, попробуешь нажать на газ?
— Попробую! Комод тебе в рот! — Крумли вдавил педаль в самый пол, так что машина дернулась и слегка прыгнула вбок.
Мы тронулись.
Глава 9
Путь наверх был сущим безумием. Трава высохла от жары до состояния созревшей пшеницы, и машина с ужасающим хрустом продиралась через нее, уже почти в темноте. Пару недель назад во всех газетах и по телевизору сообщали, что кто-то устроил здесь пал травы, и якобы весь склон погорел. Даже показали бушующий огонь. Сейчас о пожаре напоминал только легкий запах гари.
— Хорошо, что тебе не видно пейзаж по левому борту, — сказал Крумли через какое-то время. — Высота метров триста.
Я невольно сжал колени.
— Ну, хорошо, — сто пятьдесят, — уступил Крумли.
Я зажмурился и просканировал архивы.
— Трамвайная ветка Маунт-Лоу работала на электричестве и еще дублировалась канатной дорогой.
— Так-так? — Крумли изобразил любопытство.
Я разжал колени и продолжил свой поток сознания.
— На открытие железной дороги в июле 1983 года прибыли тысячи людей, всем раздавали бесплатную выпечку и мороженое. Для первого подъема в вагончик загрузили Пасаденский духовой оркестр, который исполнял «Привет, Колумбия!». Правда, эту композицию они играли только вначале, а когда скрылись в тучах, перешли на «Ближе, Господь, к Тебе». В этот момент плакали все — все десять тысяч человек. А потом, уже на самой вершине, они сыграли «Вверх, только вверх». Следующим заходом в вагончики загрузился Симфонический оркестр Лос-Анджелеса в полном составе: струнные — в первый, медные духовые — во второй, а литавры и деревянные духовые — в третий. В суматохе забыли кондуктора вместе с жезлом. Но и это было еще не все. Ближе к вечеру в путь отправился хор Обители мормонов из Солт-Лейк-Сити — тоже в трех вагонах. В первом — сопрано, во втором — баритоны, а в третьем — басы. Они пели «Вперед, Христовы воины!», что выглядело особенно символично, когда они скрылись в густом тумане. Как писали в прессе, на многие километры все было украшено разноцветными флажками — красными, белыми и голубыми. Вечером во все газеты попала цитата из пламенной речи некой экзальтированной дамы, которая бурно восторгалась заслугами профессора Лоу, создавшего эту прекрасную железную дорогу вместе с тавернами и отелями. «Хвала Господу за все его благодеяния — и профессору Лоу!» — возвестила она. И опять все рыдали…
— Меня сейчас стошнит, — сказал Крумли.
— Тихоокеанская трамвайная дорога проходила через Маунт-Лоу, Пасаденскую страусиную ферму, Селегский львиный питомник, Миссию св. Гавриила, Монровию, ранчо Балдвина и Виттиер…
Крумли что-то прошамкал и выразительно замолчал.
Кажется, он хотел этим что-то сказать.
— Мы что — приехали? — спросил я.
— Разуй глаза, слизняк…
Я присмотрелся.
— Кажется, приехали.
О том, что мы прибыли на место, красноречиво говорили руины железнодорожной станции и остатки сгоревшего павильона.
Мы с Крумли вылезли из машины, и перед нами открылся живописнейший вид: окрестные земли, которые простирались до самого моря.
— Такого, наверное, не видывал сам Кортес [Эрнан Кортес (1485–1547) — испанский конкистадор, завоевавший Мексику и уничтоживший государство ацтеков.], — сказал Крумли. — Просто блеск. Остается только удивляться, почему это все до сих пор не восстановили.
— Политика, однако…
— Как всегда. Ну, и где, скажи на милость, мы должны искать здесь абонента по фамилии Раттиган?
— Везде!
Примерно в двадцати метрах, среди перечных деревьев, мы заметили небольшой дом, наполовину вросший в землю. Огонь его пощадил, зато непогода отыгралась по полной: краску смыло дождем, а крышу местами сорвало ветром.
— Значит, труп находится там, — сказал Крумли, как только мы двинулись к дому.
— Почему сразу труп?
— Дальше иди один. Я останусь здесь переживать по поводу того, что взял так мало выпивки.
— О’кей, поиграем в детектив… — Я решительно подошел к дому и рывком распахнул дверь. Когда она открылась, я на всякий случай отпрыгнул назад, а уж потом заглянул внутрь.
— Крумли! — крикнул я.
— Что? — отозвался он издалека.
— Иди сюда.
— Что там — труп?
— Не то слово.
Глава 10
Перед нами был лабиринт из прессы. Огромные штабеля New York Times, Chicago Tribune, Seattle News, Detroit Free Press, настоящие катакомбы — с узкими проходами, с поворотами и тупиками. Ходить здесь было опасно для жизни — в любой момент мог последовать сход лавины.
— Господи, спаси меня! — поежился я.
— Помолись как следует, — прорычал Крумли. — Спаси меня, Господи, от тысяч воскресных и ежедневных газет, лежащих здесь слоями — и от старых пожелтевших спаси, и от свежих белых… И от одной пачки спаси, и от сотни пачек!
Коридор из прессы делал изгиб и скрывался где-то в темноте за углом.
Мы с Крумли, втянув животы и задницы, осторожно протискивались между его стенами. Наверное, так же чувствовал себя лорд Карнавон, обнаруживший в 1922 году гробницу Тутанхамона. Древние заголовки, некрологи. Впереди штабеля, сзади штабеля… Куда ведут, зачем ведут?
— А если, не дай бог, землетрясение? — прошептал я.
— Было уже! — раздался вдруг голос откуда-то снизу, из дальнего конца газетного коридора. — Снесло все к чертовой матери! Сам чуть не погиб!
Наверное, это была мумия.
— Кто здесь? — спросил я. — Где вы, черт возьми?
— Как вам мои катакомбы? — весело продолжала мумия. — Все сам строил! «Утренний дайджест», «Ночная жизнь», «Новости со скачек», «Воскресные комиксы» — все по кирпичику. Сорок лет! Целая музейная библиотека новостей, не для печати. Проходите сюда, ко мне! После плавного поворота резко налево…
— Пошли! — тяжело дыша, подтолкнул меня Крумли. — Где-то здесь должен быть просвет.
— Сюда! — прохрипел голос. — А не то задохнетесь. Забирайте налево. И не курите там. Огнеопасная зона: «Гитлер захватил власть», «Муссолини сбросил бомбы на Эфиопию», «Кончина Рузвельта», «Черчилль строит железный занавес» — и все в таком духе.
Мы миновали последний поворот, бумажная чаща расступилась, и мы вышли на поляну.
В дальнем ее конце мы увидели армейскую раскладушку. На ней лежало нечто, одновременно напоминающее кусок вяленой говядины и восставший из-под земли мумифицированный труп. Воняло оно безбожно. Я подумал, вот же он — не мертвый и не живой.
Мы осторожно приблизились. Запах окреп, и его природа стала более понятной. Пахло не смертью, а давно не мытым телом.
Когда мы подошли, нечто зашевелилось, в результате чего произошло частичное отслоение от лица фрагментов старого одеяла, а в трещинах высохших век появились проблески света.
— Извините, что не встаю, — произнесли трясущиеся сухие губы. — Со мной это уже лет сорок, со времен осады Армантьера. — Он попытался извлечь из себя кудахтающий смех, но в итоге чуть не умер от кашля.
Откашлявшись, он продолжал, уже шепотом:
— Все, порядок… — Голова откинулась набок. — Ну, и где вы были?
— В смысле?..
— Я вас ждал! Какой сейчас год? 1932-й? 1946-й? 1950-й?
— Теплее…
— 1960-й. Попал?
— В яблочко, — сказал Крумли.
— Видите, я еще не совсем… того, — прошелестели губы. — Что, принесли мне харч?
— Харч?
— Понятно, ложная тревога. Мне тут пацан притаскивает банки с собачьим кормом, я каждый раз боюсь, что он обрушит к чертовой матери всю эту Граб-стрит [Граб-стрит — улица в Лондоне, название которой стало нарицательным для обозначения литературных поденщиков, дешевых компиляторов и «желтых» журналистов.]. Вы же — не он?
Мы с Крумли покачали головами и опасливо огляделись.
— Как вам мой чертог? Между прочим, слово «чертог» происходит от корня «черт». Первоначально оно означало — «защитное укрепление от чертей». Это уже потом все договорились, что «чертог» будет значить — «дворец». Чтобы повысить ренту. Где я был тогда? Ладно, не суть… Что скажете?
— Читальный зал общества «Христианская наука» [«Христианская наука» — протестантская секта, основанная в 1866 году Мэри Бейкер-Эдди, пропагандирующей исцеление силой духа.], — сказал Крумли.
— Вот я и говорю — дурная голова… — продолжал Рамзес II. — Начал эту бодягу в 1925 году. И не смог остановиться. Руки загребущие. Началось с того, что я забыл выбросить утренние газеты. Потом они скопились за неделю. А потом пошло-поехало — Tribune, Times, Daily News… Вот тут справа 1939-й год. Слева — 1940-й. За ним — 1941-й. Осторожнее!
