Рэйчел Бинленд
Флоренс Адлер плавает вечно
В память о моем отце, Сэмюеле Бодди Мойле III, и моей бабушке, Фрэнсис Кац Ганштейн
Июнь 1934
Гусси
Гусси Фельдман не любила плавать, но ей нравилось лежать на мокром песке в тени Стального пирса Атлантик-Сити и ждать, когда ее омоет легкой зыбью волны. Если ей удавалось найти правильную позу, то прибой поднимал тело, на пару мгновений даря ощущение невесомости.
Она так и лежала, глядя в ярко-голубое небо, когда лицо тети Флоренс закрыло обзор.
— Дома я нашла совершенно очаровательную записку, — сказала Флоренс. — Хочу передать автору мое восхищение.
Гусси широко улыбнулась. Она больше четверти часа потратила на записку, которую затем аккуратно поместила посреди прихожей в квартире бабушки и деда на восточный ковер, чтобы Флоренс точно ее увидела. Фиолетовым карандашом она крупно написала: «Дорогая Флоренс! И Анна. Мы на пляже. Приходите к нам развлекаться! С любовью, Гусси». В последний момент она решила, что восклицательных знаков недостаточно, и добавила еще три после имени Флоренс. Анне она не выделила ни одного в надежде, что гостья заметит их отсутствие и решит остаться в квартире.
— Поиграем в русалочек? — спросила Гусси, полагая воспользоваться хорошим настроением тети. Иногда в ответ на ее просьбу Флоренс скрещивала лодыжки, и тогда они обе притворялись русалками, плавающими неподалеку от островов Тонга, о которых Гусси прочитала в иллюстрированных «Сказках Южных морей».
— Совсем недолго. Потом я пойду плавать.
Флоренс легла на песок рядом с Гусси. Волны накрывали лодыжки, бедра и плечи, толкая их тела друг к другу. Когда они соприкасались кожей, Гусси чувствовала себя неловко. Так происходило всегда, когда тетя возвращалась домой из колледжа. Гусси требовалось время, чтобы вновь привыкнуть к ее лицу и к тому, сколько места она занимала в комнате. А как странно она говорила с Гусси — как будто та являлась одновременно любимым ребенком и доверенным взрослым.
— Что ты думаешь об Анне? — Флоренс приподнялась на локтях и помахала Анне. Было жарко, и пляж переполнился людьми, но Гусси сразу нашла ее взглядом.
— Думаю, что по ее вине мне приходится спать на лоджии.
Флоренс громко расхохоталась.
— Ерунда. Я все детство провела, уговаривая маму и папу расчистить веранду. В основном чтобы сбежать от твоей матери. — Она протянула руку и ущипнула Гусси за бок. — Тебе повезло.
Гусси этого не знала. Веранда была не такой уж плохой — не меньше, вообще-то, ее собственной спальни в родительской квартире. Окна смотрели на океан, и если она становилась на цыпочки, то за острыми крышами домов вдоль Вирджиния-авеню могла разглядеть пляж, где сине-белые зонты казались крошечными вертушками. Вид был красивый, но в утренние часы летом, когда солнце поднималось над Атлантическим океаном и его длинные лучи пробивали стекло, на лоджии становилось невыносимо жарко. В такие моменты Гусси жалела, что бабушка с дедушкой не остались на лето в доме на Атлантик-авеню.
— Мне просто жалко, что мы живем в квартире, — она позволила себе сказать это вслух, потому что бабушка и дедушка расположились на пляжных стульях далеко от них. На летние месяцы Эстер и Джозеф сдавали стоящий всего в квартале от пляжа дом туристам, а сами переезжали в квартиру над пекарней, где, как Эстер напоминала всем начинающим жаловаться, семья счастливо проживала, пока Флоренс и ее старшая сестра Фанни были маленькими.
— Ты знаешь, сколько лет я жалела, что летом живу в этой квартире? — спросила Флоренс.
— Сколько?
— Боже, понятия не имею, — ответила она, брызгая на Гусси водой. — Это был риторический вопрос.
— Что значит «риторический»?
Флоренс подняла лицо к небу и задумалась.
— Что-то, что ты говоришь, потому что это хорошо звучит, а не потому что ты правда ждешь от кого-то ответа.
— Тогда зачем спрашивать?
— Потому что это лучше, чем вообще не сказать ничего. — Флоренс сжала в ладони горсть мокрого песка, продавливая его сквозь пальцы. — Хотя твои слова наводят на мысли, почему бы нам всем тогда не говорить друг другу вещи, которые мы действительно имеем в виду.
Гусси наморщила нос и тоже схватила пригоршню песка. Флоренс будто забыла, что Гусси всего семь лет, и поэтому ей никто ничего не говорит. Все свои знания о чем угодно она приобретала, не привлекая к себе внимания и наблюдая.
Взять ее мать, к примеру. Гусси узнала, что мать — Фанни — снова ждет ребенка, потому что подслушала ее разговор с миссис Кингман, когда они зашли в ее магазин за парой чулок. Она догадалась, что беременность опасная, потому что слышала, как за последние месяцы дедушка несколько раз просил мать быть осторожной. И она знала, что доктор Розенталь рекомендовал строгий постельный режим в больнице Атлантик-Сити, потому что мать повторила его предписание Эстер, когда вернулась после недавнего визита ко врачу.
Бабушка с мамой долго решали, что делать с Гусси, пока мать будет лежать в постели. Вариант оставить ее с отцом — Айзеком — даже не обсуждался. Гусси знала это, потому что подслушала, как Эстер именно такими словами и сообщила Фанни: «Оставить Гусси в твоей квартире? Даже не обсуждается».
Гусси была уверена, что отец начнет протестовать, когда узнает о планах матери отправить ее на лето к бабушке и дедушке, но переезд Фанни в больницу приближался, а от него не прозвучало ни слова. За день до того, как мать легла на сохранение, она сложила в старый чемодан летнюю одежду и купальник Гусси, несколько книг, мячик и цветные карандаши. Чемодан громоздился в узкой прихожей их квартиры валуном, через который Айзеку приходилось переступать по пути на кухню. Когда Гусси не смогла больше терпеть молчания отца, она взмолилась:
— Папа, разве я не могу остаться с тобой? Здесь?
— Гусенок, — откликнулся Айзек, будто намереваясь ответить прямо, — ты представляешь, во что мы встрянем, если будем торчать тут на пару с тобой?
Гусси начала задумываться, не могла ли вся ее жизнь быть риторической — никаких прямых ответов, — когда Флоренс вернула ее в настоящее.
— Коленки и пятки вместе, помнишь? Если ты русалка, то можешь двигать только ступнями. В смысле, плавниками.
Гусси оттолкнулась от песочного дна и поползла сквозь волны, направляя себя руками и взмахивая хвостом. Как всегда, она аккуратно держала подбородок над водой.
— Как я выгляжу? — кинула она через плечо. Но Флоренс даже не смотрела в ее сторону. Вместо этого она сидела в волнах прибоя и изучала берег.
Гусси вернулась обратно и помахала ладошкой перед лицом Флоренс.
— Давай притворимся, что ты русалка в аквариуме на Стальном пирсе, а я приплыву из Австралии спасать тебя.
— Зачем меня спасать? — осведомилась Флоренс. Казалось, мыслями она все еще была далеко. — Разве мне не нравится жизнь на пирсе?
— Ты хочешь быть свободной, чтобы плавать в океане, глупая.
Флоренс повернулась к Гусси, полностью сосредотачивая на ней внимание.
— Ты абсолютно права. Я почти забыла.
* * *
Когда Флоренс и Гусси вернулись к стульям, которые Джозеф и Эстер взяли напрокат, то обнаружили там только сидящую на пледе Анну.
— Твои родители ушли на прогулку, — пояснила она Флоренс, совершенно игнорируя Гусси.
Флоренс потянулась к сумочке из плиссированной ткани, и Анна подала ее. Девушка начала в ней рыться, и из сумки выпала красная купальная шапочка. Гусси подняла ее, но Флоренс отмахнулась — она уже держала одну шпильку в ладони и еще три в зубах. Пока Флоренс закалывала короткие каштановые волосы, Гусси с восхищением разглядывала резиновую шапочку. Тетины вещи всегда были невероятно красивыми. Крошечные оттиски узора разлетались по поверхности шапочки аккуратными рядами. Каждый напоминал Гусси звездочку.
— На этом пляже обязательны купальные шапочки? — поинтересовалась Анна.
Флоренс что-то пробормотала сквозь сжатые губы, но из-за шпилек слова невозможно было разобрать, так что Гусси ответила за нее.
— Больше нет.
Анна беспричинно раздражала Гусси. Тихая и слегка непонятная в разговоре, она была милой и даже красивой — с темными волнистыми волосами, зелеными глазами и бледной кожей, которой не суждено было загореть, если Анна и дальше собиралась ходить на пляж в своих тусклых хлопковых платьях.
— Волосы попадают в глаза, когда я плаваю, — пояснила Флоренс, доставая изо рта последнюю шпильку.
— Хорошо, — сказала Анна, но получилось скорее «корошо». У нее был почти идеальный английский, но с явным акцентом, и иногда она говорила медленно, будто слова тянулись, как мягкая карамель. Часто Гусси не хватало терпения дождаться их. Мама просила Гусси быть добрее — предлагала представить, каково Анне жить на новом месте, так далеко от своих родителей, — но сочувствия это в девочке не пробуждало.
Гусси услышала высокий свист и выкрик «хэй-хо!» и повернулась — как раз когда Стюарт Уильямс спрыгнул с Набережной на горячий песок.
— Покинул свой пост? — крикнула ему тетя. Он подбежал и крепко обнял Флоренс. Анна и Гусси поднялись, чтобы поздороваться с ним.
