— Прости меня, черт тебя подери, — простонала я.

— Да ради бога, девочка, только останови ее.

Я озадачено на него посмотрела. Он протянул руку, коснулся моего запястья и мягко погладил одну из рваных ран. Она закрылась под его пальцами, рубец постепенно бледнел, а потом совсем исчез. А потом и следы крови.

— Теперь, — сказал он, — тебе надо отдохнуть.

Ну конечно, отдыхом это только называлось. Я исправляла свое состояние, соединяла разорванные мышцы, кровеносные сосуды и нервы. По сравнению с этим одежду починить было проще. В конце я даже села, сбросила туфли и положила голые ноги на безвкусный журнальный столик, сделанный из хромированного метала и стекла.

— Так гораздо лучше, — пробормотал Патрик. — Теперь об ифритах. Они появляются двумя путями. Один из них — ифритом становится человек, у которого не получилось продолжить жизнь в виде джинна, и этот вариант вполне серьезно тебе угрожает, моя дорогая. А еще это то, что остается от джинна, когда мы — я использую это слово — умираем.

Я в этот момент покачивала ногой и так и не завершила движения, замерев.

— Я думала, джинн не может умереть.

— Действительно, в большинстве подобных случаев энергия не теряется. Но мы можем трансмутировать, так же как и все остальное. Строго говоря, люди тоже никогда не умирают, они трансмутируют в исходные материалы. Круговорот веществ в природе.

«Прах к праху», — подумала я. Великолепно. Жаль, что никто не почесался упомянуть это в рекламной вербовочной листовке.

— Если джинн достаточно сильно ранен, его энергия может истощиться, вытечь вовне. В результате появляется ифрит. Он, мучимый вечным голодом, пожирает других джиннов, восстанавливая потерянную энергию. — Патрик пожал плечами. — Если ифрит восстановит достаточно энергии, теоретически он может вновь стать джинном, но, боюсь, никто не захочет принести такую жертву.

— Как часто…

— … гибнут джины? Нечасто. Я могу вспомнить только три случая за последние… о, уже четыреста лет. — Искрящиеся голубые глаза Патрика смотрели вдаль. — И, честно говоря, я не лишился сна, узнав про двух из этих джиннов. Не самые лучшие были ребята.

— Не ребята, — поправила я и получила очередное пожимание плеч.

— Ну-ну. Ты должна расширить свои человеческие рамки. — Он говорил рассеяно, занятый изучением линии моих ног, от кончиков пальце до кожаной юбки.

— Как долго я должна этим заниматься?

— Чем?

— Сражаться с твоим ифритом?

Он улыбнулся, звякнул кубиками льда в бокале, наполненном золотистой выпивкой, которого еще две секунды назад в его руке не было. И эти глубокие как океан глаза выражали некоторое недоумение.

— А это то, что ты собираешься делать?

Я снова откинулась на желтую кожу дивана и стала рассматривать картины в духе Микеланджело. В данной версии Бог был парень очень даже ничего.

— Боже, — сказала я ему, — зачем же ты превратил меня в джинна? Почему ты не сделал меня, например, навозным жуком? Я была бы очень счастлива, будучи навозным жуком.

Патрик вздохнул.

— Я буду учить тебя великому множеству вещей, и ты слишком умна, чтобы не понимать этого. Эффективному использованию твоих чувств, образу мыслей, характерному для джинна, извлечению энергии из окружающего мира, осознанию своей формы и энергетического потенциала на подсознательном уровне. Ифрит — просто средство. Она не сможет причинить тебе вреда больше, чем ты сейчас причинила ей.

В таком случае ифрит получил великолепную трепку. Замечательно.

Патрик сделал большой глоток виски — если это было именно виски — и сказал:

— Я думаю, сейчас самое время кое-что изменить.

— Да? — Я не собиралась доставлять ему удовольствие своими колебаниями. — Она готова к битве?

— Без вопросов.

— Я получу шоколадку, когда все закончится?

— Возможно. — Его круглое лицо Санта-Клауса светилось удовольствием. — Давай отправимся в путешествие.

Очевидно, он что-то сделал, потому что — вжих — и я больше не на диване. Меня тащило через эфир со скоростью ракеты, покидающей орбиту. Я взвизгнула — безмолвно — и тут же почувствовала присутствие Патрика. Мы рванули вверх, все выше и выше, наблюдая, как уменьшаются здания, как весь Нью-Йорк сжался до разноцветного маленького торта, как мир под нами изогнулся в шарик с зелено-голубыми разводами. Мы мчались сквозь ледяное сияние звезд. Мы зависли на границе. Там, где уже почти не чувствовалось притяжение Земли. Вторая космическая скорость.

— Знаешь ли ты, что случится, если Хранители пойдут дальше? — спросил Патрик.

Отвечать я не стала. Мир был настолько прекрасен. Смешение голубого и зеленого, красного и золотого, искрящееся силой и жизненной энергией. Земля была великолепна. Живая. Отсюда я могла чувствовать ее, ощущать се величественное и неторопливое сознание, которое только сейчас начало задумываться, является ли существование людей действительно Плохой Вещью. Штормы, землетрясения, пожары, досаждавшие человечеству на протяжении всего его существования, начиная с каменного века, были всего лишь ее шевелениями во сне. Она просто отгоняла муху, зудящую над ухом, даже не просыпаясь. Это были лишь вздрагивания, непроизвольное чихание, не более того.

И при этом требовались все силы, каждая капля, которой владела Ассоциация Хранителей, для того чтобы отбить их, сохранить существование человеческой расы, не подозревающей об опасности.

— Знаешь ли ты, что случиться, если Хранители пойдут дальше? — снова спросил Патрик.

Я вспомнила с трудом. Это был один из уроков, на котором я присутствовала еще человеком, один из тех, что я получила, готовясь стать Хранителем. Это было в классе. Тогда стоял пасмурный день. Небо хмурилось серым и дарило Принстону один из тех милых весенних дождей, которые люди воспринимают, как обычное погодное явление. Но это было не так, конечно. Весенние дождики изготавливаются. Несколько ребят сталкивают два фронта, тщательно контролируя возможные последствия, создают правильное соотношение ветра, дождя и температуры.

— Мы умрем, — сказала я.

В общем виде человеческое существование при путешествии среди звезд завязано на скафандре и космической ракете. Хранители таким же образом тесно связаны с планетой. Чем дальше мы удаляемся от питающей нас пульсации нашего мира, тем слабее мы становимся. Это работает, в том числе и на эфирном плане. Это внешнее ограничение нашей жизнеспособности.

— Но ты больше не Хранитель, мой маленький цветочек.

Он дернул меня дальше, за грань, после которой нет возврата, в холодную тьму открытого космоса.

И я не умерла.

Мы плыли в совершенной пустоте, в темноте настолько абсолютной, что это было похоже на смерть, и слушали, как Земля вибрирует, шепчет и мурлычет во сне. А звездный свет были такой жесткий, что можно было порезаться.

— Теперь ты знаешь, на что это похоже, — сказал Патрик.

У меня не было слов для того, чтобы описать свои ощущения, но я решила хоть как-то их уточнить.

— Как далеко я могу зайти?

— Так далеко, как захочешь. Но будь осторожна. Ты поймешь, что вернуться обратно вниз не так просто, как, например, при прыжках в высоту.

Это снова был тест.

— И что же мне помешает?

— Не многое. Вернись туда, откуда мы начали.

И он исчез. Точно так же. Вжик. И я осталась одна. Я плыла в абсолютной пустоте. Не было даже искусственных спутников. Луна выглядела далеким пятном холодного белого цвета. Ее орбита проходила далеко в стороне. Солнечные лучи были такими пронзительно яркими и насыщенными, что я чувствовала, как они вибрируют внутри меня даже в таком моем нематериальном состоянии. В человеческом облике они бы сделали из меня яичницу.

Вернуться назад? Каким чертом я собираюсь это сделать? Я даже не очень-то знала, как здесь вообще передвигаться. Здесь не было ничего, от чего можно было бы оттолкнуться, ни единой силы, с которой можно было бы работать, ничего… одна пустота… и солнечный свет, горячий и агрессивный. Он струился по эфиру расплавленным золотом.

Могу ли я использовать солнце? Использовать его огонь для того, чтобы двигаться? Я раскрылась, растягивая себя в тонкое облачко, и нырнула обратно в реальный мир ровно настолько, чтобы придать себе вес. Я оставалась невидимой для невооруженного взгляда, но теперь могла улавливать энергию.

Солнечный свет сдвинул меня. Чуть-чуть.

А также ударил, как будто бы чертов ифрит напал на меня снова. Я призвала все свое мужество и опустилась еще глубже в реальный мир. Теперь я смогла уловить больше солнечных лучей и сдвинуться дальше, но чем больше солнечной энергии я получала, тем сильнее меня обжигало.

В конце концов, я смирилась с болью и распахнула себя, и тут же сила огня ударила в меня как ветер в паруса, и я полетела. Боль изменилась до ослепительно белой, выжигая саму себя, она превращалась во что-то другое. Я превращалась во что-то другое.

Я с грохотом мчалась сквозь сгущающуюся дымку земной атмосферы, стремительная, как падающая звезда, оставляя за собой огненный след…

Я влетела обратно в свою человеческую форму и мягко, как перышко, опустилась, не испортив свои высокие каблуки. Потом, подбоченясь, взглянула на Патрика.

— Ну и?

Он смотрел на ковер. Тот был прожжен примерно на четыре фута в диаметре. В воздухе плыл ядовитый химический дымок.

— Неплохо, — сказал он, приводя все в порядок, и протянул мне холодное виски со льдом. — В общем, неплохо, так, небольшие недочеты.

Лед в стакане внезапно растаял от жара моей кожи. Виски закипел.

Я сделала шаг, чувствуя, как подгибаются колени, и обрушилась лицом вниз на желтый диван.

И мгновенно уснула.

Вот, что мне привиделось.

Холодная каменная комната, украшенная кое-где домоткаными ковриками, и несколькими изящными мелочами вроде серебряных подсвечников и красного шерстяного покрывала на кровати. По меркам этого времени достаточно комфортабельный дом.

Под красным покрывалом лежал умирающий человек.

Он был бледный, худой как скелет. Его голубые глаза в мерцании свечей казались почти бесцветными. Я подплыла поближе, чтобы рассмотреть его. Я чувствовала, что знаю, кто это, но его лицо походило на череп, обтянутый кожей. Он казался живым мертвецом. На его голове сохранилось несколько пучков белокурых волос, рассыпавшихся по жесткому узлу ткани, служившему ему подушкой.

Возле него сидела женщина. Она была великолепна, просто великолепна, но не ее лицо делало ее красивой. На самом деле она была едва ли не самой обыкновенной — непримечательной, без особых отличительных черт — но любовь, которую она излучала, была настолько сильна, настолько явственно жила в каждой клеточке ее тела, что она не могла не быть прекрасной. На ней было длинное белое платье, блестевшее, как шелк в неровном свете свечей.

Мужчина на кровати испустил мучительный стон. Он протянул к ней ладонь, больше похожую на клешню, и она взяла ее двумя руками. Склонила голову. Я увидела, как упало несколько прозрачных капель, но когда она вновь выпрямилась, ее лицо было безмятежно.

— Прости меня, — сказала она и наклонилась, прижимаясь губами к его мертвенно-бледному пергаментному лбу.

Кто-то еще появился в комнате, пройдя прямо сквозь стену. Кто-то, кто был мне знаком. Дэвид. Но не тот Дэвид, которого я знала… Этот был одет в средневековый камзол и шерстяные чулки. Вся его одежда была простая и порядком потрепанная. Он носил длинные волосы.

Меня он не чувствовал. Все его внимание привлекла женщина, сидящая на стуле.

— Сара, — произнес он. Она не повернулась, чтобы посмотреть на него. — Сара, пора идти.

— Нет. — Ее голос был, тих, монотонен, но с места она не двинулась, — я не позволю ему покинуть меня так, я не могу.

— Выбора нет, — прошептал Дэвид. — Пожалуйста, Сара. Пойдем со мной. Джонатан ждет.

— И Джонатан подарит мне спокойствие? Даст мне любовь?

— Да.

— Мне не нравится это. — Она потянулась, чтобы убрать прядь блеклых волос с лица умирающего, — и никогда не нравилось. И я не вынесу, Дэвид, если потеряю его.

— Ты не сможешь ничего изменить. Люди умирают. Таков закон.

Она оглянулась на Дэвида, и у меня возникло странное, вызывающее дрожь ощущение, что она смотрит куда-то еще.

На меня. Но это было невозможно, так как я знала, что на самом деле, меня здесь нет. Я находилась в другом месте и в другом времени.

Глаза Сары были цвета аметиста — прекрасные и спокойные. Она внимательно посмотрела в угол, где парила я, а потом улыбнулась.

— Мое сердце живет по другим законам, — сказала она и выпустила руку мужчины.

Сара встала, и белое платье упало, скользнуло на пол лужицей ткани; кожа под ним мягко светилась, великолепная как слоновая кость. Ни один скульптор не создавал подобных форм, таких совершенных, таких грациозных.

— Не делай этого, — сказал Дэвид и шагнул в ее сторону. Я знала, что он смог бы остановить ее, но что-то — может быть, только разрывающее сердце страдание в ее глазах — поколебали его решимость.

Она отвернула простыню и легла на узкую кровать. Казалось, умирающий посмотрел на нее. Его бесцветные глаза расширились, слово, которое он пытался произнести, скорее всего, было «нет»… и тут ее руки сомкнулись вокруг него. Ее светлые волосы накрыли их обоих, словно плащом, соединяя в единое целое.

— Нет, Сара. — Прошептал Дэвид. Но звучало это как «Прощай».

Вспышка света на кровати, яркая, словно пылающий костер. Я слышала пронзительные крики. Ужасные, полные боли. Они умирали оба, умирали мучительно.

Дэвид не сдвинулся с места. Возможно, не мог. Мне хотелось что-то сделать, но все это было лишь видением, всего лишь моими грезами. И я только парила, ожидая, пока догорит огонь, утихнут крики и постепенно поблекнет свет.

На кровати неподвижно лежало два тела.

Один из них открыл рот в сухом, беззвучном, мучительном крике.

Теперь у него были бирюзовые глаза, и волосы, еще недавно торчавшие бледными редкими пучками, превратились в золотистые светлые локоны. Его жизнь и здоровье вернулись, и он был обязан этим ей.

Сара неподвижно лежала рядом с ним, аметистовые глаза оставались открытыми. Он протянул руку, собираясь дотронуться до ее лица… и кожа слоновой кости пошла трещинами, превращаясь в пыль, и начала осыпаться.

Кожа сходила клочками, обнажая то, что было под ней. Мягкое нежное марево ифрита выскользнуло наружу из-под того, что осталось от джинна по имени Сара. Когда человек потянулся к нему, ифрит вздрогнул и отлетел прочь. Зашипел.

Он уронил руку в пыль на кровати и посмотрел на Дэвида, по лицу его текли слезы. Слов не было. И не было средств что-то изменить.

Дэвид заговорил, и в его сильном резком голосе звучала глубокая печаль:

— Я прошу тебя быть достойным этой жертвы, Патрик.

И в этот момент к Патрику вернулся голос. Он закричал.

На следующий день я проснулась от запаха бекона, апельсинового сока и свежесваренного кофе. Но на столике возле меня стояла лишь сахарница. Я все еще была под властью видений… воспоминаний?.. ночных грез?.. и оглянулась вокруг. Я снова видела ту же строгую каменную комнату, где испускал последний вздох умирающий, где прекрасная и грациозная красавица превратилась в нечто уродливое и извращенное.

Он продолжал держать ее рядом с собой все это время — или же она часто навещала его. Это было невозможно объяснить, ощущения наплывали сами, раньше, чем рождались вопросы, и я сомневалась, что это дело рук Патрика. Он оставил этот опустошающий, полный боли момент глубоко в прошлом. Сегодняшний Патрик был холоден, остроумен и прекрасно себя контролировал.

И, тем не менее, у скользкого вездесущего марева ифрита, бывшего когда-то Сарой, имелась и другая история, не так ли? История любви, любви страстной, благородной, жертвенной, трагичной… Продолжала ли она его любить так же сильно? Рейчел говорила, ифриты поддерживают свою жизнь, высасывая силы других джиннов. Но, тем не менее, Сара пребывала здесь, не нанося Патрику особого урона.

Я решительно остановилась, отказываясь думать о подобных отношениях, особенно перед едой.

Патрик был так добр, что снял с меня туфли и накрыл пледом, пятнистым как леопард. Я накинула его на плечи и босиком отправилась на кухню, серьезно обдумывая, не сменить ли одежду на что-нибудь более подходяще для борьбы, поскольку уроки Патрика больше напоминали профессиональные бои без правил. Может быть, спандекс и миленькая изящная маска-домино? Меня можно будет называть, например, Щелкунчик.

Завтрак был уже на столе, превосходно сервированный, как в рекламе в дорогом журнале. В центре стола даже имелась ваза с только что сорванными ромашками. Ну, может, и не как в самом дорогом журнале, но в любом случае Патрик старался.

— Патрик?

Ответа не было. Я взяла небольшой кусок яичницы с беконом. Она оказалась восхитительно свежей, теплой, только что приготовленной. Бекон был хрустящим, но не пережаренным, апельсиновый сок — вкусным и резким. Кофе в кружке с надписью «Привет, Кошечка!» был черным, как грех, и раза в два слаще.

Я только что покончила с последней порцией оладьей, когда почувствовала несомненный порыв силы, обычно сопровождающий действие сильного заклинания, и вошел Патрик, одетый в крайне неприличный купальный халат. Я была абсолютно уверена, что Дисней не одобрил бы то, что делали герои его мультфильмов на этом темно-голубом атласном фоне.

С другой стороны, я была счастлива, что Патрик одет хотя бы в такой халат.

Он подошел к столу, взял стул, раскрыл утреннюю газету и внимательно взглянул на меня поверх очков.

— Хорошо спала?

— Прекрасно. Что-то между обмороком и вечным сном, — ответила я. — Думаю, что все же ближе к обмороку.

— А, — он зашуршал газетой. — Видела заголовки? Он повернул страницу ко мне.

Там была фотография ураганной волны на побережье Флориды, разрушающей большое количество домов. Заголовок гласил: «Буря столетия?» Я со свистом вдохнула воздух и потом медленно выдохнула.

— Дело моих рук? — спросила я.

Он послал мне шаловливую улыбку.

— Вряд ли. — Он вновь вернул себе газету. — Как обычно, твои друзья из Хранителей Погоды все сделали через задницу. Как так может быть, что при всей твоей власти у тебя каждый год тысяча человек погибает от подобных штормов?

И я позволила втянуть себя в передаваемую из поколения в поколение дискуссию между различными ветвями власти в Ассоциации Хранителей, что едва ли не каждый раз разгорается между Хранителями Погоды, Хранителями Огня и Хранителями Земли. Я помнила, что Патрик раньше был Хранителем Огня.

Я задумчиво подцепила очередной кусочек бекона.

— А как насчет Команды Копченых Медведей, которая позволила лесным пожарам уничтожить половину Калифорнии в прошлом году? Это было нечто.

Он проворчал соглашаясь:

— Как ты думаешь, будь у тебя джинн, ты бы работала лучше?

— Конечно. — Подтвердила я и добавила немного перца в яичницу. — Было бы больше силы. И больше власти.

— Власть исходит от джинна?

Над этим вопросом мне нужно было подумать.

— Нет. Власть исходит от… хранителя. От джинна идет сила.

— Вообще-то оба ответа ошибочны. И то и другое — и власть и сила — идут от Хранителя. Джинн привносит только одну вещь — потенциал. — Он попробовал кофе, добавил сливок и размешал. — Как ты уже знаешь, это все, чем мы являемся. Потенциальная энергия. Люди являются кинетической. Они создают действие и противодействие. Мы только посредники, через которых они работают.