— Мне доставляет удовольствие брать у тех, кто имеет слишком много, — ответил я. — У тех, кому надо бы умерить свою гордыню.

Она стояла очень спокойно, изучая меня, а потом медленно покачала головой:

— Из этого следует, что сегодня вы обокрали кого-то в этом доме. И кто же стал вашей жертвой этой ночью?

Я понимал, что это проверка.

У нее были свои взгляды и свои пристрастия. Но я не хотел лгать, невзирая на возможные последствия.

— Тибальт, — ответил я. — Он негодяй и глупец. Вряд ли кто заслуживает наказания больше, чем он, вы не находите?

Она явно испытала облегчение, услышав это. Не улыбнулась, но уголки ее губ чуть заметно дрогнули.

— Тибальт мой брат. И он очень опасный человек, — заметила Розалина. — Вам следует поскорее уносить отсюда ноги, пока он сам не отобрал у вас что-нибудь более ценное, нежели то, что вы взяли у него.

— Это очень мудрое замечание, и я совершенно с ним согласен. — Я отвесил ей еще более глубокий поклон, чем ее брату, и гораздо более искренний. — Вы очень добры и благородны.

— И не добра, и с вами не в родстве, — парировала она.

Она снова села за стол и взялась за книгу, делая вид, что не обращает на меня никакого внимания. У нее неплохо получалось, но я заметил, что она все же следит за мной краем глаза.

— Уходите же быстрее. Я уже забыла о вас.

Я еще раз поклонился ей и распахнул ставни. За окном располагался балкон, выходивший в небольшой, окруженный со всех сторон стеной сад: он был похож на удивительный цветущий Эдем в центре каменной пустыни. Посередине играл струями фонтан, наполнявший ночь нежным музыкальным журчанием. Никого из головорезов видно не было, хотя я знал, что у Капулетти их нанято было много: Тибальт не в одиночку пьянствовал этим вечером.

Я вскарабкался на балюстраду, задержался на мгновение на краю, а затем прыгнул как можно дальше на мягкую землю цветника. Пышные ирисы с сильным сладким ароматом гнулись и ломались под моими ногами, когда я бросился бежать. Сердце мое бешено колотилось, я взобрался на стену, перепрыгнул на улицу, отряхнул с одежды садовую грязь и начал свою, как я надеялся, спокойную и безопасную прогулку по Пьяцца-дель-Эрбе [ Площадь в Вероне.].

Я едва успел стянуть маску и сунуть ее в кошель, как у меня за спиной послышался стук сапог по каменной мостовой и из-за угла вышли двое городских стражников, одетых в цвета герцога Эскала — правителя Вероны. У обоих были широченные плечи и мускулистые руки — какие и положено иметь на темных улицах, если не хочешь, чтобы твоя жена стала вдовой. Дозорные направились ко мне. Когда лунный свет упал на мое лицо, они замедлили шаг и поклонились.

— Синьор Монтекки, — произнес тот, что был повыше, — вам здесь быть небезопасно. Вы бродите у дома Капулетти — и совсем один. Неблагоразумно, синьор. Очень неблагоразумно.

Я притворился, будто спотыкаюсь и пошатываюсь, как если бы я побывал в винном погребе Тибальта, а не в его спальне.

— Неразумно было бы, ребята, будь я один, но Монтекки никогда не гуляет в одиночестве!

— Разумеется! И сейчас он тоже, определенно, не один! — послышался еще чей-то голос, и за спиной у меня раздались шаги. Я повернулся и увидел знакомую фигуру моего лучшего друга Меркуцио, которому отнюдь не надо было притворяться, что он пьян, о нет! Он даже ухватился за мою шею, чтобы не упасть. — Бенволио Монтекки никогда не будет сражаться в одиночку, пока я дышу! А теперь, негодяи, поучить вас манерам?!

— Синьоры. — Один из стражников, уже терял терпение. — Мы находимся на службе. Поссориться с нами — то же самое, что поссориться с герцогом Вероны. Самым лучшим для вас сейчас будет отправиться куда-нибудь в более подходящее место. Да и время уже очень позднее.

Я расхохотался пьяным смехом:

— Ты слышал это, Меркуцио? Время позднее!

Это была первая строчка популярной — хотя и не слишком приличной — песни, и он немедленно подхватил ее, и мы запели хором. У нас с Меркуцио не было ни слуха, ни голоса. И это было то еще, скажу я вам, представление, когда мы, пошатываясь, ковыляли в сторону дворца Монтекки, сопровождаемые сердитыми сонными проклятиями из окон домов, мимо которых проходили.

Дозорные отпустили нас охотно, явно испытывая облегчение от нашего ухода.

Меркуцио перестал голосить только тогда, когда мы миновали площадь с великолепной статуей Веронской Мадонны и дворец Маффеи [ Дворец Маффеи в Вероне был построен только в XV веке.], охраняемый целой армией надутых караульных, которые не сводили с нас глаз все время, пока мы брели по площади. Друг не убрал руку с моей шеи, значит, был действительно сильно пьян и с трудом держался на ногах, но он соображал достаточно хорошо, чтобы понизить голос до шепота, когда спросил:

— Ну что? Как твое приключение?

Я извлек из кошелька драгоценную брошь в виде герба Капулетти и передал ему: Меркуцио коротко присвистнул и повертел ее в руках, восхищаясь тем, как она сияет в лучах лунного света, а потом убрал в свой кошель.

— У меня есть еще кое-что, — сказал я, вынул из ножен рапиру Тибальта и бросил ее другу. Меркуцио — даже пьяный — был гораздо лучшим фехтовальщиком, чем я, и он поймал рапиру с кошачьей грацией. Он исследовал тонкое, изящное лезвие быстрыми, деликатными движениями пальцев.

— Иногда мне кажется, что твое мастерство — это далеко не небесный дар, — сказал он серьезно и похлопал меня по щеке. — Брошь мы можем продать, если выковырять камни и сломать ее, но рапиру…

— Это не для продажи, — быстро перебил я. — Она нужна мне.

— Зачем?!

Я улыбнулся.

Никто и никогда не заподозрил бы в скромном, добропорядочном и воспитанном Бенволио Монтекки той жестокости, дикости и свободы, которые таились во мне. Ночью я становился совершенно другим — совсем другим, нежели меня знали мой город и моя семья.

— Я пока не знаю, — сказал я. — Но могу тебя заверить, что об этом будет говорить весь город.


На следующий день рапира Тибальта Капулетти нашлась: она была глубоко воткнута в тяжелую дубовую дверь таверны. Ею был пришпилен листок с грубым стихотворением, в котором содержалась занимательная история о Тибальте, свинье и неких действиях, которые обычно не одобряются церковью и почтенными обывателями.

Это был хороший день.

Это было начало конца хороших дней…

Глава 1

Два месяца спустя


В покоях моей бабушки было жарко — как и всегда, независимо от времени года. В камине горел огонь, и жар от него был такой, будто разжег его сам Сатана. Прежде чем войти, я предусмотрительно снял плащ, но все равно пот градом катился у меня по спине, и кожа под сорочкой и тяжелым бархатным камзолом стала неприятно влажной. Пока я ждал и страдал, горничная подкинула новую порцию дров в огонь, и я почувствовал, как по моему лицу, словно слезы, потекли капли пота.

Приглашение от бабушки было неожиданным, но не принять его было невозможно, так что я лелеял надежду, что мне хотя бы удастся поскорее сбежать.

Она смотрела на меня со своим обычным выражением недовольства и презрения на лице. Все, кто был моложе, чем она сама, никогда не находили у нее одобрения, но, по крайней мере, меня она удостаивала меньшего презрения, нежели других. Взгляд у нее был острый, прямой, глаза цвета льдисто-серого неба, а лицо — словно вырезано из старого дуба. Семейная легенда гласила, что когда-то она была красива, но теперь в это уже не верилось. Она была похожа на сморщенное яблоко, которое слишком долго пролежало в дальнем углу подвала.

— Я послала тебе приглашение полчаса назад, — сообщила она своим высоким, надтреснутым голосом и закашлялась.

Горничная тут же подалась вперед и поспешно промокнула ей губы носовым платочком, а потом ловко свернула его, чтобы скрыть пятнышки крови.

— Простите, бабушка, — сказал я и отвесил ей глубокий поклон. — Я был с маэстро Сильвио.

Маэстро Сильвио, учитель фехтования, обучал нас, молодых людей семейства Монтекки, своему искусству — искусству весьма полезному и просто необходимому для того, чтобы выжить на улицах Вероны.

Бабушка поморщилась и прервала мои извинения нетерпеливым взмахом руки.

— Я надеюсь, что ты делаешь успехи, — произнесла она. — На улицах просто спасу нет от головорезов Капулетти, которые так и ищут повода для драки.

Я улыбнулся — чуть заметно.

— Думаю, что в фехтовании я преуспел.

Но только не стараниями маэстро Сильвио: Меркуцио учил меня таким приемам и тонкостям, о которых даже хваленый маэстро Сильвио понятия не имел.

— Ты думаешь, я пригласила тебя, чтобы обсудить твои успехи в дурацких мужских забавах? — Старая женщина направила на меня ледяной строгий взгляд. — Возможно, тебя заинтересует, что твой кузен сошел с ума.

— Который?

Конечно, внезапное сумасшествие может настигнуть любого, но бабушка всегда была склонна преувеличивать степень безумия в наших головах и в нашем поведении.

Она стукнула клюкой об пол, чтобы подчеркнуть свои слова.

— А ты сам как думаешь, мальчик? Тот кузен, который важен для семьи. Ромео. И я обвиняю в этом тебя, Бенволио.

Я выпрямился и постарался сообразить, чем я мог заслужить подобное обвинение. Я частенько бывал тем, кому приходилось выпутывать себя и других из очередной авантюры, — но я редко был их зачинщиком. Это обвинение казалось мне несправедливым.