— Фу, Венеция! Это же выгребная яма Италии, — произнесла бабушка, но я видел, что она наслаждается моментом. — Эта женщина не лучше уличной шлюхи, а он осмеливается приводить ее в общество приличных дам! Ты видел ее?

Я видел легендарную любовницу герцога на расстоянии — ее несли в портшезе по улицам к мессе, где она, без сомнения, исповедалась во всех своих грехах и получила прощение. Как жаль, что милосердие никогда не выходило за пределы церковных стен.

— Нет, бабушка, я никогда не видел ее, — соврал я.

— Вот и хорошо! Негоже здоровому молодому человеку вроде тебя глазеть на шлюх, ведь ты еще не обзавелся женой. Кстати, об этом: твоя беспечная мать еще не подобрала тебе невесту?

Моя мать всегда игнорировала направленные в ее сторону колкости. И я пытался делать то же самое, хотя в глубине души чувствовал себя уязвленным. Но я был уверен, что Железная Синьора не преминула бы выпустить новую порцию яда, как только заметила бы, что он действует на меня.

Поэтому я не реагировал никак. Внешне.

— Она по-прежнему рассматривает кандидатуры, — сказал я.

За последние месяцы она несколько раз устраивала смотрины — и ни одну из девушек мне не захотелось увидеть еще раз: все их стремления, похоже, ограничивались тем, чтобы возбудить во мне интерес к собственной персоне.

— Но так или иначе, думаю, в течение года я женюсь.

— Чудно, чудно. У всех молодых людей огонь в крови, а еще апостол говорил, что лучше жениться, чем распаляться.

Клянусь, я мечтал, чтобы бабушка не говорила об огне: жара в ее покоях убивала меня вернее, чем меч, всаженный в живот. Когда я снова отвесил ей поклон, у меня с кончика носа упала капля пота и чуть ли не зашипела, коснувшись нагретого ковра на полу.

— Меня ждут, бабушка. Могу я покинуть вас?

— Ждут? Снова собрался куролесить со своими никчемными дружками? Иди уж, ладно. Но не спускай глаз со своего легкомысленного кузена, пока он не натворил чего-нибудь непоправимого с этой девкой Капулетти. Как ты думаешь, она достаточно глупа, чтобы отвечать ему? Я слышала, она с чудинкой.

Я пожал плечами.

— Кажется, она воспитывалась при монастыре и получила там неплохое образование. Возможно, она считает чувства Ромео лестными для себя.

— Ничего, отец выбьет из нее эту дурь, — заметила бабушка. — Конечно, если он найдет эти письма, он может и не бить ее, а просто замуровать ее в подземелье, как сделал в свое время старый Пьетро Монтекки с ее двоюродной бабушкой Софией…

Это была ее любимая сказка на ночь… самый жуткий кошмар, который только можно себе вообразить, — быть замурованной в шикарно обставленной комнате с одним только кувшином воды и кинжалом. Когда вода иссякла, София, должно быть, предпочла вонзить нож себе в грудь и тем самым избавить себя от мучений, но, будучи мальчишкой, я часто представлял себе, как она бросалась в отчаянии на каменные стены, как гнили ее кожа и кости, как скрежетали ногти, царапая ледяные стены ее темницы. Мысли об этом и по сей день не оставляют меня.

Меня не должно было волновать то, что может случиться с кем-то из Капулетти, ведь Монтекки в этом случае положено ликовать и злорадствовать. Но я вспоминал смелую, спокойную, достойную девицу Розалину, которая сидела в мерцающем свете свечей и смотрела прямо в лицо Принцу Теней, — и, к своему смущению, чувствовал, что меня это все-таки волнует.

Бабушка ждала от меня ответа, но я молчал. Наконец она щелкнула пальцами с утомленным и презрительным видом:

— Все, иди. Надоел.

— Да, бабушка.

Я понимал, что не стоит испытывать ее терпение, поэтому я учтиво поклонился и быстро вышел через толстые, старинные, тяжелые двери, которые с грохотом закрылись у меня за спиной — это слуги старательно выполнили свои обязанности.

Свобода!

Я прислонился к каменной стене, хватая ртом чистый, свежий воздух. Мне казалось, что мой камзол дымится, моя одежда насквозь промокла от пота, и я чувствовал себя яко Седрах [ Седрах — в Ветхом Завете: один из трех отроков, брошенных вместе с пророком Даниилом в огненную печь и спасенных архангелом Михаилом.] после огненной печи.

— Тс-с-с!

Я взглянул в том направлении, откуда слышался этот звук, и увидел чью-то тень, скользнувшую вдоль стены. Луч солнца, пробившийся в высокое узкое окно, выхватил слишком богатое для служанки платье и заиграл на драгоценной диадеме.

Похоже, что моей младшей сестре вздумалось побеседовать со мной. Только этого мне недоставало.

— Порядочные женщины не прячутся по углам, Вероника.

Я откинул назад голову, стукнувшись о каменную стену — боль на некоторое время отвлекла меня от мыслей о том, как мне жарко. Но отделаться от моей сестры оказалось труднее… Ей было почти пятнадцать, она была довольно миловидна — и так же ядовита и опасна, как гадюка.

— Я прячусь от нее, разумеется. Старуха желает дать мне наставления касательно супружеских обязанностей.

Вероника схватила меня за воротник камзола и потащила за угол, в тень, но потом отшатнулась с отвращением:

— Фу, да ты весь мокрый! Ты вспотел, как простолюдин!

— Может быть, мне рассказать ей, что ты не нуждаешься в наставлениях относительно супружеских обязанностей? Ты, верно, можешь сама написать целый трактат на эту тему, а?

— Свинья! — Она замахнулась, но я перехватил ее руку буквально в сантиметре от своего лица.

— Я не могу делать вид, что ты чиста как Дева Мария, если ты не будешь притворяться сама. Если ты не собираешься к бабушке — зачем ты вообще сюда явилась?

— По поручению матери. Она послала за тобой уже час назад и велела мне найти тебя.

— Бабушка тоже. Ты бы кого выбрала для первого визита?

Ронни раскрыла веер и начала им энергично обмахиваться.

— Старая ведьма говорила что-нибудь обо мне?

— С чего бы? Она уже нашла для тебя отличную партию — ты больше ей не интересна.

— Она выдает меня замуж за старика!

— За очень богатого старика, — ехидно уточнил я. — И со слабым здоровьем. Ты станешь безутешной вдовой, не исполнится тебе и двадцати лет, — и впереди у тебя будет прекрасное будущее, полное развлечений.

— Тебе легко говорить. Не тебя ведь он будет тискать своими скрюченными пальцами на супружеском ложе.

Она бросила на меня из-за веера лукавый взгляд.

— Хотя, Бен [ Бенволио и Вероника называют друг друга на английский манер — «Бен» и «Ронни»; это можно объяснить тем, что их мать — англичанка.]… может, ты был бы не против? Судя по компании, с которой ты водишься…

Я прижал ее к стене так сильно, что она сдавленно пискнула, и зажал ей рот рукой. Потом приблизил губы вплотную к ее уху и прошипел:

— Прежде чем распускать острый язычок насчет моих друзей, вспомни сначала парня, которого повесили прошлой зимой. Такие обвинения — это не шутки, Ронни. Еще один намек — и клянусь, я научу тебя хорошим манерам.

Она оттолкнула меня с неожиданной силой. На щеках у нее горели красные пятна, глаза метали молнии, но она по-прежнему говорила шепотом:

— А ты не думал, что будет, если кто-нибудь услышит твои слова? О том, что я искушена в вопросе супружеских отношений? Если меня не убьют, то отправят в монастырь, где я больше никогда не увижу солнца! Или ты забыл?

— Нет, — ответил я. — Я не забыл. И тебе забывать не советую.

— Ты же мой брат! Почему ты никогда не защищаешь меня так же горячо, как своих друзей? Говорят ведь, что женщина может пасть тогда, когда нет мужчины, на которого она может опереться! Может быть, мои недостатки — это твоя вина!

Я пошел прочь.

Хотя она была моей сестрой, я не слишком-то заботился о Веронике: девушки всегда воспитывались иначе и совершенно отдельно от нас, и все, что я знал о ней, меня не слишком привлекало. Чем быстрее она выйдет замуж — тем лучше для всех.

Я услышал шелест ткани и, обернувшись, увидел, что Вероника торопливо идет за мной следом. Ее юбки с шуршанием задевали стены.

— Подожди!

— Зачем? Мне больше нечего сказать тебе.

Ее голос стал громче, в нем послышались угрожающие нотки:

— Вот как? А ведь этой ночью ты шептал мне на ухо совсем другое, братец! Ведь ты говорил…

Я резко шагнул к ней, и она отшатнулась, глаза у нее сверкали злобой и угрозой.

— Что ж, — промурлыкала она, — по крайней мере, это привлекло твое внимание, не так ли?

— Предупреждаю тебя, Ронни, — точи свои коготки на ком-нибудь другом.

Мне очень хотелось вцепиться ей в глотку, но я не стал. С Вероникой опасно было связываться в отсутствие свидетелей — она могла потом представить дело, как ей было угодно. Я уже видел, как она ломала судьбы другим. По отношению к членам семьи она еще никогда так не поступала, но для того, чтобы испортить репутацию человека, нужно очень немногое, тем более когда за дело берется женщина, — и я не хотел рисковать.

Она была отвратительна. А ведь ей еще не было и пятнадцати.

Я развернулся и пошел прочь, зная, что она следует за мной по пятам.

Слегка замедлив шаг, я повернул и вышел на залитую солнцем площадь, на которой яркие всполохи цветов нарушали монотонность мрамора. Здесь риск был меньше, потому что глава рода Монтекки и самый известный представитель семьи отец Ромео собственной персоной прогуливался, прихрамывая, в дальнем конце сада — судя по его виду, подагра все больше беспокоила его. Я присел на мраморную скамью, которая должна была напоминать о смерти какого-нибудь давно почившего и тоже страдавшего при жизни подагрой дедушки или другого нашего предка.