Проклятье.
— Но, потеряв возможность играть, ты изменился, стал… Не знаю, — говорит она, подыскивая подходящее слово. — Испуганным. Ты боялся рисковать, боялся пробовать что-то новое, а я стала твоей опорой, как костыль для хромого. Я всегда должна была находиться рядом с тобой.
Она, наверное, шутит.
Вот, значит, как она обо мне думает? Серьезно? Выходит, я — трусливый дурак, неспособный ничего сделать самостоятельно?
Неужели всё это время она оставалась со мной из жалости?
— Прости, что стал для тебя тяжкой ношей, — говорю я и заставляю себя посмотреть на Ким. Рука инстинктивно тянется к плечу. — Прости, что тебе пришлось пропустить несколько вечеринок. Мне жаль, что Жанна и Карли поехали на Багамы, а ты чувствовала себя обязанной сидеть возле моей постели и кормить меня супом, потому что я руки не мог поднять. Но я не заставлял тебя становиться моей сиделкой, ты могла уйти в любую минуту.
— Разве? И ты бы меня отпустил? — спрашивает Кимберли, качая головой. — Видеть друг друга каждый день в школе, сидеть на одних и тех же уроках, заниматься одними и теми же привычными делами и при этом не быть вместе? Каждый раз, когда мы расставались, мы уже к концу дня вновь оказывались вместе.
Я бы ее не отпустил? Что это значит? Мы всегда воссоединялись, потому что хотели этого. А теперь… она заявляет мне такое?
— И что? Ты просто… притворялась?
— Я не притворялась. Просто проводила время с тобой, потому что…
Она умолкает, но я и так догадываюсь, что она имела в виду.
— Потому что знала, что мы будем учиться в разных университетах, — заканчиваю я за нее. Мне становится тошно. — И ты наконец избавишься от меня.
— Нет. — Кимберли закрывает глаза. — Я не пытаюсь от тебя избавиться, но… Я хочу узнать, какой станет моя жизнь, если, обернувшись, я не увижу тебя. — Ее голос срывается, но спина выпрямляется. Она говорит серьезно, совершенно серьезно, смотрит мне в глаза твердо и уверенно. — Я хочу быть собой, самой собой, без тебя.
Слова выбивают меня из равновесия, но я выдерживаю ее взгляд. Мы смотрим друг на друга, а дождь всё молотит по крыше машины. Давно ли чувства Кимберли изменились? Как давно она меня разлюбила?
— Кайл, ну же, — продолжает Ким мягким голосом. — Подумай об этом. Неужели тебе не хочется узнать, кто ты есть, без меня?
Остановившимся взглядом я смотрю на мигающие в темноте фары. Без нее?
Мы же Кимберли и Кайл. Она часть меня, поэтому я не могу без нее. Она берет меня за руку, нежно сжимает пальцы, чтобы я посмотрел на нее.
Я не могу заставить себя это сделать. Смотрю на руль, двигающиеся за ветровым стеклом дворники, на зеркало заднего вида, затем взгляд мой фокусируется на маленьком диско-шаре.
Я нутром чувствую: это — мой последний шанс заставить Ким понять, показать ей, что мое будущее не связано с одним только американским футболом.
В моем будущем должна была присутствовать Кимберли.
— Я знаю, кто я такой без тебя, Ким, — говорю я и тянусь к карману пиджака. Нужно показать ей браслет с подвесками, ведь это воплощение нашей жизни. Пустые звенья будут напоминать ей о нашем общем будущем. — Прежде чем ты примешь окончательное решение, пожалуйста, просто подумай обо всём, что мы…
Диско-шар вспыхивает, крошечные зеркала отражают свет фар приближающейся машины.
Потом — удар.
Мое тело швыряет вперед, ремень безопасности врезается мне в грудь, совершенно лишив меня способности дышать.
Мой разум четко фиксирует всё происходящее, хотя всё случается в один миг.
Машина кружится.
Сигналит какой-то грузовик.
Нам в глаза бьет свет фар, прямо на нас несется грузовик, твердая стена металла.
Время словно замедляется, я смотрю на Кимберли — на ее щеках россыпь крохотных веснушек… нет, это пятнышки света, отразившегося от диско-шара; в ее глазах ужас. Она открывает рот, чтобы закричать, но я слышу лишь скрип и грохот корежащегося металла.
Потом темнота.
Глава 2
Дышать больно.
Вокруг меня яркий свет, всё расплывается, голоса и лица — просто сгустки цвета и звука. Хочется закрыть глаза, поспать, но я нахожусь в состоянии постоянного движения.
— Серьезная травма головы.
— Вдавленный перелом черепа.
Белая плитка на потолке. Писк аппаратов. Руки в перчатках касаются моей кожи.
— Кайл? Кайл. Посмотрите на меня.
Я концентрируюсь на этом голосе и вижу, что он исходит от какой-то женщины. Ее рыжие волосы собраны в растрепанный, кое-как завязанный конский хвост, отдельные пряди падают на виски. Ярко-синие глаза.
— Хорошо. Это хорошо. Я доктор Бенефилд, нейрохирург, — произносят ее губы. Я сосредоточиваю всё внимание на движении ее рта, пытаюсь понять, о чем она говорит. — Я о вас позабочусь, договорились?
Вокруг ее головы полыхает огненный нимб… нет, просто у нее рыжие волосы. Я смотрю на них, и тут рядом раздается другой голос.
— Перелом бедра и множественные разрывы…
— Он много говорит, да? — женщина подмигивает мне, как старому знакомому.
Ее синие глаза пристально изучают мой лоб, она спрашивает, какую музыку я люблю. Я начинаю рассказывать про гениального Чайлдиш Гамбино [Американский актер и музыкант, настоящее имя Дональд Гловер.], и на меня наваливается страшная усталость, каждое следующее слово дается мне с колоссальным трудом.
Я пытаюсь абстрагироваться от окружающего хаоса, слушать только голос доктора. Почему-то ее невозмутимость успокаивает меня. Пронзительные голоса, писк аппаратов, оглушительный шорох одежды, которую с меня снимают, — всё меркнет. Остается только кольцо сияющего света вокруг ее головы и ее улыбка.
Я тоже начинаю улыбаться, но потом вижу…
О Господи.
В ее очках я вижу свое отражение.
Вокруг моего носа кровь. У меня дырка в черепе, кусок кожи и плоти на лбу откинут в сторону, как открытый конверт, обнажив белую кость. Треснутую белую кость. Мой череп проломлен.
Я начинаю паниковать, все звуки разом изливаются на меня, точно волна чистого страха.
— Это?… Это… мой?…
— С вами всё в порядке, — с улыбкой заверяет меня доктор.
У меня в голове не укладывается, как я могу быть в порядке, если у меня изо лба торчит кость, но лицо врача остается спокойным. Почему ее не пугает это зрелище? Она протягивает руку к моему лицу, и я не сразу осознаю, что она касается моего лба, моей челюсти, моих скул.
— Я не… Я ничего не чувствую. Это нормально?
На долю секунды ее улыбка меркнет, но потом я думаю, что мне просто показалось, потому что врач, всё так же уверенно улыбаясь, продолжает работу.
Я изо всех сил стараюсь не паниковать, как вдруг двойные двери позади доктора Бенефилд открываются, и в палату вкатывают еще одну каталку.
Совершенно обессиленный, я хочу закрыть глаза, но потом вижу это. С каталки свешивается прядь окровавленных светлых волос.
Нет.
Нет, нет, нет. Воспоминания обрушиваются на меня потоком. Проливной дождь. Наша с Кимберли ссора. Ремень безопасности, врезавшийся мне в грудь.
— Кимберли, — пытаюсь закричать я, но голос звучит еле слышно, веки наливаются тяжестью. Даже дышать тяжело.
— Смотри на меня, Кайл. — Это голос доктора. — В третью операционную, быстро! — обращается она к другим голосам в комнате.
Я изо всех сил борюсь с сонливостью, стараюсь не выпустить из поля зрения Кимберли, но меня вдруг куда-то перемещают, надо мной вспыхивает слепящий свет, один за другим загораются огни, всё быстрее и быстрее. Вспышка. Вспышка. Вспышка, вспышка, вспышка…
Хочется закричать: «Нет! Верните меня обратно!», но у меня нет сил оформить эту мысль в слова, а всё вокруг начинает вращаться.
Я вижу, как мимо проходит какой-то врач с ребенком на руках.
Вспышка.
Пожилая женщина катит кислородный баллон.
Вспышка.
Какая-то девушка читает книгу. Она поднимает глаза, но мы уже поворачиваем за угол.
Вспышка.
Я еще успеваю заметить идущую впереди доктора Бенефилд, полы ее белого халата развеваются, теряют очертания и превращаются в белое сияние, заполняющее весь коридор, так что в итоге не остается ничего — только ослепительный белый свет.