Повернувшись, я провожу рукой по решетке, а потом опускаю. Светлая сторона, Аурен. Ты должна искать светлые стороны.

Например, довольствоваться тем, что клетка у меня совсем не тесная. Мидас на протяжении многих лет постепенно расширял ее, пока она не охватила весь верхний этаж дворца. Он приказал рабочим соорудить дополнительные дверные проемы в задней части комнат, и теперь они оборудованы зарешеченными проходами, выходящими в большие круглые клетки. Все это он сделал ради меня.

Я могу добраться до атриума, гостиной, библиотеки и царского зала для завтраков, а также до своих личных комнат, которые занимают все северное крыло. Здесь больше места, чем у многих людей в царстве.

Мои личные покои состоят из ванной комнаты, гардеробной и спальни. Роскошное жилище с гигантскими птичьими клетками, встроенными друг в друга и соединяющимися зарешеченными проходами, которые позволяют мне переходить из одной комнаты в другую, чтобы не приходилось покидать свою клетку, если Мидас не придет меня сопроводить. Но даже тогда он обычно ведет меня только в тронный зал.

Бедная золотая любимица. Я понимаю, какие неблагодарные мысли населяют мою голову, и ненавижу их. Они как гноящийся глубокий порез. Я продолжаю его царапать, раздирать, хотя и знаю, что нельзя к нему прикасаться, что должна дать ему зажить и зарубцеваться.

У меня великолепные покои, и все вокруг такое изящное, но роскошь давно перестала меня прельщать. Полагаю, этому суждено было случиться, если вспомнить, как долго я тут пробыла. Какая разница, что твоя клетка из чистого золота, если ее запрещено покидать? Клетка таковой и останется, какой бы позолоченной она ни была.

И в том вся суть. Я умоляла его спасти и защитить меня. Он выполнил обещание. Это я все порчу. Это мой разум меня совращает, нашептывая мысли, на которые я не имею права.

Порой, когда выпиваю немало вина, мне удается забыть, что я в клетке, удается забыть о докучающем порезе. Поэтому я пью много.

Выдохнув, я поднимаю глаза на стеклянный потолок и замечаю, что с севера принесло больше облаков и их пушистые очертания освещает прячущаяся за ними луна.

Сегодня ночью замок, наверное, засыплет снегом. Не удивлюсь, если к завтрашнему утру все окна атриума полностью покроет белым порошком и толстой ледяной коркой, а небо снова от меня спрячется.

Светлая сторона? Пока я еще могу углядеть одиноко сияющую в ночи звезду.

Помню, когда я была маленькой, мать рассказывала, что звезды — это богини, которые ждут своего рождения из света. Красивая история для маленькой девочки, которая одним махом потеряет семью и дом.

Однажды в ясную звездную ночь меня, пятилетнюю, вытащили из постели. Я и остальные дети, жившие по соседству, шли гуськом, пока поблизости раздавались звуки борьбы. Теплым вечером мы шли крадучись в поисках укрытия, а вокруг царила опасность. Я плакала, пока родители осыпали меня поцелуями, но они велели мне уходить. Быть храброй. Убеждали, что скоро мы снова встретимся.

Один приказ, один призыв, одна ложь.

Но кто-то, должно быть, знал, что нас увозят. Кто-то проболтался. Так что, улизнув, нам не удалось найти безопасное место. Не успели мы выбраться из города, как из тени напали воры, как будто специально нас поджидали. Наших сопровождающих зарезали. Горячая кровь брызнула на ошеломленные детские личики. От этого воспоминания до сих пор жжет глаза. Именно тогда я поняла, что проснулась во время кошмара.

Я попыталась кричать о помощи, позвать родителей, сказать им, что все пошло наперекосяк, но мне в рот засунули кожаный кляп, на вкус отдающий корой дуба. Я плакала, когда нас украли. Текли слезы. Шаркали ноги. Сердце стучало гулко-гулко. Дом исчез. Я слышала крики, лязг металла и плач, но еще была тишина. Тишина — самый пугающий звук.

Я смотрела на эти светящиеся скорлупки в черном небе и умоляла богинь родиться и спасти нас. Вернуть меня в мою постель, к моим родителям, в безопасный дом.

Но они не услышали мои молитвы.

Можно подумать, что я в обиде на звезды, но это не так. Потому что, всякий раз смотря на них, я вспоминаю мать. Или хотя бы то, что еще о ней не забыла. Обрывки воспоминаний, за которые я отчаянно хватаюсь уже двадцать лет.

Но память и время — не друзья. Они не признают друг друга, спешат в разные стороны. Они натягивают связывающие узы, угрожая их разорвать. Они сражаются, а мы почему-то проигрываем. Память и время. Когда имеешь одно, всегда теряешь другое.

Я не в силах вспомнить, как выглядело лицо моей матери. Не помню тембра отцовского голоса.

Померкло и ощущение их рук, когда они обнимали меня в последний раз.

Одинокая звезда в небе подмигивает мне, но перед глазами все расплывается от скопившихся слез. Через мгновение звезду заволакивают кучные облака и скрывают ее из виду, а сердце начинает скрести боль разочарования.

Если эти звезды и правда богини, ожидающие рождения, то стоит предупредить их оставаться в безопасности мерцающего света. Потому что здесь, внизу… жизнь здесь темная и одинокая, с громкими колоколами и малым количеством вина.


Глава 3

Утром меня будит чертов колокол, и в глазах снова начинает пульсировать от головной боли.

Я резко открываю заспанные глаза и тру их, чтобы развеять дымку. Когда сажусь, бутылка вина, которая, видимо, лежала у меня на коленях, падает на золотой пол и откатывается в сторону. Я оглядываюсь и вижу двух царских стражников, стоящих на дозоре возле решетки.

Клетка занимает бо́льшую часть комнаты, но стражникам, когда они совершают обход, хватает места, чтобы пройтись по всем комнатам.

Я быстро стираю со рта слюну и потягиваюсь в ожидании, когда колокол перестанет непрестанно трезвонить.

Из-за алкоголя, который я потребила вчера вечером, перед тем как уснуть, голова слишком чувствительна к звукам.

— Заткнись, — ворчу я, потирая руками лицо.

— Самое время проснуться, — раздается вдруг голос.

Я смотрю на стражников и замечаю Дигби, который стоит на дозоре у двери. Он самый пожилой среди них, с седыми волосами и густой бородой; мужчина приставлен ко мне уже давно, много-много лет назад. Он донельзя правильный и серьезный и всегда отказывается поболтать со мной или поиграть в одну из моих пьяных игр.

Но страж, который говорит, новенький. Вопреки похмелью я тотчас оживляюсь. Нечасто ко мне приставляют новичков.

Я изучаю новобранца. Кажется, будто ему недавно исполнилось семнадцать зим, на лице еще есть отметины оспы, а тело нескладное. Наверное, его только призвали из города. Все вступившие в зрелую пору мужчины немедля поступают на службу в армию царя Мидаса, если у них нет прав на земледелие.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я и, подойдя к решетке, обхватываю руками прутья.

Юноша резко переводит на меня взгляд и поправляет свои золотые доспехи, на грудной части которых гордо сияет герб в виде колокола.

— Джок.

Дигби испепеляет его глазами:

— Не болтай с ней.

Джок задумчиво кусает губу:

— Почему?

— Потому что таков приказ — вот почему.

Джок пожимает плечами, и я с растущим любопытством наблюдаю за их разговором. Интересно, а он когда-нибудь согласится поиграть со мной?

— Думаешь, дырка у нее тоже золотая? — внезапно спрашивает Джок и, наклонив голову, смотрит на меня.

Поняла, выходит, он не заинтересован в пьяных играх. Учту.

— Невежливо говорить об интимных частях тела в присутствии этого человека, — язвительно говорю ему я, и от моей бесцеремонности его брови в удивлении взлетают вверх.

— Но ты наложница, — нахмурившись, спорит он. — Ты интересна именно этим.

Ничего себе. Оказывается, Джок — тот еще мерзавец.

Я сжимаю золотые прутья и смотрю с прищуром на юнца.

— Наложницы хороши не только этим. Обычно у нас еще отменные сиськи, — сухо отвечаю я.

Вместо того чтобы уловить мой едкий тон, он просто пребывает в радостном волнении. Думается, Джок к тому же еще и идиот.

Дигби поворачивается к нему:

— Осторожнее, парень. Если царь услышит, что ты обсуждаешь тело его фаворитки, то насадит твою голову на золотой кол быстрее, чем ты успеешь произнести «вот же черт».

Джок обводит меня взглядом, словно и вовсе не слушает Дигби.

— Я лишь хочу сказать, что она настоящее украшение, — отвечает он, явно не желая затыкаться. — Я считал мифом слухи о том, что царь Мидас позолотил свою любимую наложницу. — Джок почесывает взъерошенные волосы цвета грязи. — Есть идеи, как он это сделал?

— Что сделал? — с откровенным раздражением спрашивает Дигби.

— Ну… разве все, к чему он прикасается, не должно превращаться в чистое золото? Тогда разве она не должна быть сейчас статуей?

Дигби смотрит на него как на дурака:

— Оглянись, мальчишка. Что-то царь превращает в золото, а что-то просто сохраняет свою форму и становится золотым — вроде портьер и прочего хлама. Черт возьми, я понятия не имею, как ему это удается, да мне и плевать, потому что это не входит в мои обязанности. Моя обязанность — охранять верхнее крыло замка и его фаворитку, что я и делаю. Будь ты умным малым, то взял бы с меня пример и перестал трепаться. А теперь иди, совершай свой обход.