— Берену? — Вулф выпрямился и даже ослабил свою мертвую хватку. — Это не Жером Берен?

— Он самый. Он один из пятнадцати.

— Приведи его. — Вулф прикрыл глаза. — Обязательно. Я хочу его видеть. Почему, черт побери, ты сразу не сказал, что это Берен?!

Вукчич махнул рукой и вышел. Минуты через три он вернулся и придержал дверь для своего спутника. Вернее, их оказалось двое, и наиболее интересный, с моей точки зрения, вошел первым. Она успела снять свою накидку, но осталась в шляпе, и от нее шел тот же свежий и пьянящий запах, что и на платформе. Я разглядел, что она молода, как любовная греза, и при этом освещении глаза у нее темно-фиолетовые. Ее губы говорили о том, что она сдержанна, но любит посмеяться. Вулф окинул ее удивленным взглядом и переключил внимание на высокого грузного мужчину позади нее, которого я узнал даже без коричневого плаща и шляпы.

Вукчич представил собравшихся друг другу: мистер Ниро Вулф, мистер Гудвин, мистер Жером Берен, его дочь, мисс Констанца Берен.

Поклонившись, я предоставил им продолжать знакомство, а сам занялся устройством сидений в нужном мне порядке. В результате три толстяка разместились на диване, любовная греза — на стуле, а я — рядом с ней на чемодане. Она одарила меня дружеской улыбкой и отвернулась. Уголком глаза я заметил, как скривился Вулф, когда Вукчич вынул сигару, а Берен набил старую трубку и скрылся в облаках дыма. Узнав, что он ее отец, я начал испытывать к нему самые дружеские чувства. У него были черные с проседью волосы, борода, в которой седины было еще больше, и глубокие блестящие черные глаза.

— Это мой первый приезд в Америку, — говорил он Вулфу. — Я только сейчас понял ее прелесть. В поезде чистота. Никакого мусора! А движение плавное, как полет чайки. Замечательно!

Вулфа передернуло, но Берен не заметил. Он продолжал свое. Словами «первый приезд в Америку» он немного испугал меня. Я наклонился к своей грезе и шепотом спросил:

— Вы говорите по-английски?

— О да, — улыбнулась она. — И даже неплохо. Мы прожили три года в Лондоне.

— О’кей, — кивнул я и занял положение, в котором было всего удобнее на нее смотреть.

Я размышлял о том, как мудро поступил, не надев супружеского ярма на свою шею ни в одну из прежних попыток. Иначе сейчас мне пришлось бы скрежетать зубами. Стало быть, нужно держаться, пока зубы у меня еще достаточно крепкие. И вообще, смотреть никому не запрещено.

В это время ее отец говорил:

— Как я понял со слов Вукчича, вы почетный гость Сервана. Значит, последний вечер будет вашим. Впервые Америка удостоилась такой чести. В тысяча девятьсот тридцать втором году в Париже нас приветствовал премьер-министр, а председателем был еще живой Арман Флёри. А в тысяча девятьсот двадцать седьмом — Ферид Халдах, тогда еще не профессионал. Вукчич говорит, что вы блюститель порядка. Это правда?

— Не совсем так, — кивнул Вулф. — Я не полицейский, а частный детектив. Я заманиваю преступников в ловушку и ищу улики, чтобы арестовать их. И делаю это за деньги.

— Невероятно! Такая грязная работа!

Вулф попытался пожать плечами, но помешал толчок поезда. Его грозный взгляд предназначался не Берену, а поезду.

— Возможно. Каждый выбирает дело, которое способен делать без отвращения. Фабрикант детских колясок запутывается в паутине монополий и превращает рабочих в орудие для достижения своих корыстных целей. Безголовые политиканы стреляют друг в друга, и их мозги сгнивают прежде, чем им успевают поставить памятники. Мусорщику приходится копаться в пищевых отходах, а сенатору — в доказательствах коррупции высокопоставленных чиновников. И как знать, что грязнее? Дело только в том, что мусорщик получает меньше, — это единственное реальное различие. А я не пачкаю рук задаром, я назначаю высокую плату.

Берен проглотил все это.

— Но вы ведь не собираетесь делать для нас доклад о пищевых отходах, не так ли? — усмехнулся он.

— Нет. Мистер Серван попросил меня выступить на тему, как он сам сформулировал ее: «Contributions Americaines à la Haute Cuisine» [Вклад американцев в высокую кухню (фр.). — Здесь и далее примеч. перев., кроме особо оговоренных.].

— Ба! — фыркнул Берен. — Но тут не о чем говорить!

Вулф поднял брови:

— Не о чем, сэр?

— Не о чем. Мне говорили, что во многих американских семьях неплохо готовят. Я сам не пробовал. Я слышал о кукурузных лепешках, похлебке из моллюсков и молочном соусе. Это наверняка вкусно, но это для всех. И конечно, не представляет интереса для мастеров высокой кухни. — Он снова фыркнул. — Все эти блюда имеют такое же отношение к высокой кухне, как сентиментальные любовные песенки к Бетховену или Вагнеру.

— Действительно. — Вулф ткнул в него пальцем. — Пробовали вы тушенную в масле черепаху или куриный бульон с хересом?

— Нет.

— А кусочки мясного филе на вертеле, два дюйма толщиной, из которого под ножом сочится горячий красноватый сок? Оно подается с американской петрушкой, тонкими ломтиками лимона и картофельным пюре, которое тает во рту. Можно еще украсить отваренными свежими грибами.

— Нет.

— А новоорлеанский рубец по-креольски? А миссурийский окорок из графства Бун, который запечен с уксусом, патокой, вустерским соусом, сладким сидром и травами? А цыплят маренго? Или курицу в яичном соусе с изюмом, луком, миндалем, хересом и мексиканскими колбасками? Или опоссума по-теннессийски? Или омара «Ньюбур»? Или филадельфийский черепаховый суп? Но я и так вижу, что нет. — Вулф снова ткнул в него пальцем. — Не спорю, для кулинара Франция — рай. Но он хорошо сделает, если будет интересоваться кухней других стран. Мне доводилось есть рубец по-кайеннски у Фарамона в Париже. Он превосходен, но не лучше, чем рубец по-креольски, который не нужно проталкивать в горло с помощью вина. В юности, когда был легче на подъем, я пробовал буйабес в Марселе, его колыбели и храме. Могу сказать, что он лишь для того, чтобы утолить голод, и не идет ни в какое сравнение с новоорлеанским буйабесом. Если у вас нет красного луциана…

В течение секунды мне казалось, что Берен собирается плюнуть ему в лицо. Предоставив им самим разбираться между собой, я наклонился к Констанце:

— Я вижу, ваш отец — хороший повар.

Фиолетовые глаза удивленно посмотрели на меня из-под поднятых бровей.

— Он шеф-повар «Корридона» в Сан-Ремо. Разве вы не знали?

— Да, — кивнул я, — видел список пятнадцати. Вчера в «Таймс». Только теперь вспомнил. А вы сами умеете готовить?

— Нет. Ненавижу это занятие. Единственное, что я умею, — это варить хороший кофе. — Ее взгляд спустился к моему галстуку, на мне был темно-коричневый в горошек, который очень шел к песочного цвета рубашке в тонкую полоску. — Я не расслышала ваше имя, когда мистер Вукчич знакомил нас. Вы тоже детектив?

— Меня зовут Арчи Гудвин. Арчибальд означает «святой и добрый», но мое имя не Арчибальд. Никогда не слышал, как француженка произносит «Арчи». Пожалуйста, попробуйте.

— Я не француженка. — Она нахмурилась. Кожа у нее была такая гладкая, что морщинки напоминали неровности на поверхности нового теннисного мяча. — Я каталонка. И уверена, что смогу выговорить «Арчи». Арчиарчиарчи. Ну как?

— Изумительно!

— Так вы детектив?

— Конечно. — Я достал бумажник, порылся в нем и вытащил рыболовную лицензию, полученную прошлым летом в штате Мэн. — Глядите. Видите мое имя?

Она стала читать, с сомнением покачала головой и вернула лицензию мне.

— А что такое Мэн? Ваш участок?

— Нет. Понимаете, у нас в Америке два типа сыщиков, более или менее дееспособных. «Мэн» означает, что я отношусь к тем, которые «менее». То есть мне почти не достается тяжелой работы — поить коней, расстреливать пленных или смазывать древопроводные желоба. Я всего лишь шевелю мозгами — например, ко мне обращаются, когда не знают, что делать. А вот наш мистер Вулф принадлежит к тем, кто «более». Вы же видите, какой он крупный и сильный. И бегает, как олень.

— Но… при чем тут кони?

Я терпеливо объяснил:

— В этой стране закон запрещает убивать человека, если у вас нет на него коня. Когда трое или больше джентльменов играют в кости на выпивку, часто звучит: «Конь на тебя» или «Конь на меня». Вы не сможете безнаказанно выстрелить, если сначала не произнесете эти слова. А еще есть выражение «кобылье гнездо» — так говорится о чем-то ложном, несуществующем. В кобыльем гнезде живут только кобылы, жеребцов не бывает. «Конские перья» — тоже странный оборот. Ну откуда у коня перья?..

— Что такое кобыла?

Я прочистил горло:

— Противоположность жеребцу. Как вы знаете, все должно иметь свою противоположность. Правое не может быть без левого, или верх без дна, или лучшее без худшего. Точно так же не может быть кобылы без жеребца или жеребца без кобылы. Если взять, скажем, десять миллионов жеребцов…

Я был так поглощен болтовней с прекрасной каталонкой, что перестал вслушиваться в общий разговор. Внезапно Вукчич вскочил и пригласил мисс Берен в вагон-бар. Выяснилось, что Вулф выразил желание поговорить с ее отцом наедине. Я внимательно посмотрел на него, стараясь понять, что за игру он затеял. Он слегка постукивал пальцем по колену — это был признак далекоидущих планов. Когда Констанца встала, я тоже поднялся.