— Как тебе музыка, Саймон? — окрикивает меня Уоррен.

— Великолепно, — я сам себя едва слышу.

— Вот и мне нравится! Парень знал, что любят люди, и впаривал им это. Так много врагов не наживешь.

— Не можешь понравиться — не стоит и пытаться, — поддакивает Биб.

— Все, что я делал, — раскрывал подноготную фильмов, которые стояли на верхних строчках кассовых сборов и критических рейтингов, — раздражаюсь я. — Колин написал статью про оскароносных наркоманов. Ну да, названо было много чересчур громких имен, вот нам и заткнули глотки.

Супруги Хэллоран уставились на меня в зеркало заднего вида — так, будто бы и думать не думали про «Кинооборзение». После паузы Уоррен выдал:

— Вот поэтому и стоит быть осторожнее в выборе друзей. Их репутация может повлиять и на твою.

Не знаю, говорит ли он это мне — или обо мне. Не знаю. На Темзе рыбачат. С Хитроу взлетают самолеты — неугасимые фейерверки. А Уоррен тормозит у видеотеки — тут моя дневная работа — и, визжа шинами, выносит машину на кольцевую в Эгхем. Когда мы съезжаем с Мэйн-роуд, неподалеку от шлагбаумов Лондонского университета, Биб тычет пальцем в студента, на голове у которого дорожный конус — милое воспоминание о Хэллоуине. Машина Уоррена тормозит наверху улицы, меж двух рядов кое-как припаркованных машин.

— Открывай, а я пока подыщу местечко для машины, Саймон, — напутствует он меня.

Спешу к погнутым металлическим воротцам у дома, что принадлежит Хэллоранам, распахиваю их навстречу кривой подъездной дорожке. Низкорослый рододендрон опутал сетью большой полосатый паук. В их саду этот чахлый кустик — единственная растительность, если не считать косматых пучков травы. В свете фонарей паутина трепещет оранжевым светом, куда более ярким, чем цвет листьев, и даже сам паучара кажется светящейся лампочкой. Взбежав трусцой по ступенькам к обшарпанной двери, я с трудом проворачиваю ключ в тугом замке.

— Здрасьте! — кричу я в отворившийся проем. — Ваши хозяева прибыли!

Холл тускло освещен, тени ложатся на щербатую мозаику на полу. Тут две двери: в одну из них преграждает вход запечатленный на постере детина с мачете в руке (там живет Вул), в другую — криво нарисованный Голлум (обитель Тони). Все тут провоняло пиццей и чем-то вроде конопли. Обстановочка та еще, но, оборачиваясь к Биб, я стараюсь сохранить невинное выражение:

— Просто даю знать людям, что вы тут — вдруг они в непотребном виде.

Уоррен приближается к нам от машины, запаркованной через дорогу от дома, и она сразу рапортует ему:

— Он предупредил студентиков о том, что мы здесь.

— Свои люди — сочтемся, да, Саймон?

— Ну, когда-то и я был студентом. Не так уж и давно. Большое спасибо за то, что разрешили мне занять эту клетушку.

Смотрю, как супруги Хэллоран нога в ногу вышагивают через холл, оклеенный обоями в крупный листик, который кажется неуместным в здешней тесноте. Биб стучит в дверь Вула и сразу же пробует открыть, Уоррен проделывает то же самое с дверью Тони, но обе комнаты заперты. Биб включает свет в гостиной и одаривает меня хмурым взглядом. С чего бы, думаю я, ведь моя совесть чиста — в отличие от загаженного пегого ковра на полу. В любом случае весь этот мусор — комки газет, немытые тарелки, два фольговых контейнера с заплесневелыми пластиковыми вилочками, наполовину рассыпавшимися, босоножка со сломанным ремешком — не так уж сильно противоречит интерьеру, представленному разнообразными дряхлыми стульями, допотопным телевизором и пыльным видеомагнитофоном.

Биб собирает всё с пола и несет на кухню. В мусорном ведре, разумеется, нет места. И раковина забита до отказа.

— Ты вроде бы взрослый человек, Саймон, — жалуется она, вываливая свою ношу на стол между тарелок с присохшими заскорузлыми хлопьями. — Долго тут все это копилось?

Я бы сказал ей, где провел прошлую ночь, но Натали предпочла держать наши отношения под неким покровом недосказанности до тех пор, пока у меня не появится работа, которой мы могли бы гордиться. Храня молчание, я смотрю, как Уоррен забирает ведро, но Биб, расставляя посуду, разыгрывает такой раздражающий моноспектакль из вздохов и охов, что я вынужден вмешаться:

— Я не могу изображать хозяюшку при такой загрузке на работе.

— Студенты — точно такое же вложение средств, как и эти дома, — говорит Уоррен, затворяя за собой дверь черного хода. Ведро в его руке теперь пустое. — Инвестиции, которые мы все делаем.

— И как думаешь, Саймон, какую часть из этих инвестиций составляешь ты? — Биб протягивает мне тарелку, кивает: протри, мол.

Я кладу ее в шкафчик — несмотря на большое желание грохнуть об пол.

— Если Натали ценит меня, это кое-что да значит.

— Ах, как романтично. Ей точно понравится, — Биб вручает мне еще одну и добавляет: — Мне кажется, мы тоже кое-что значим. Мы вложили в нее чертовски много.

— Я собирался сказать ей, что мы встретили одного ее старого знакомого, — добавил Уоррен. — У него, да и у всех в его кругу, дела идут очень даже хорошо.

Мне, видимо, надо было ответить что-то в духе «чудесно, пусть выходит за него» — или найти какой-то более изящный выход? Ясно ведь было как божий день, что они только и ждали, когда Натали перестанет в меня верить. Предоставленный мне клоповник только мешал им открыто заклеймить меня как паразита. Никакие ссоры и пересуды не помогли бы. Вот и приходилось держать язык за зубами… и вытирать тарелки.

Слова Уоррена крутятся у меня в голове, пока мы все вместе поднимаемся на второй этаж. Я спотыкаюсь о дырку в ковре и чуть не скатываюсь вниз по ступеням. Биб снова охает — на этот раз из-за беспорядка в общей на весь этаж ванной. Дверь Джо заклеена постером какой-то труппы, замечательно названной «КЛОВАНЫ БЕЗ ГРАНИЦ». На стук Уоррена никто не отвечает — и, понятное дело, дверь заперта.

— Коли уж моим владениям надлежит инспекция, открою я, да простит меня Бог, — изрекаю я замогильным голосом.

— Валяй, — говорит Биб.

Я подшучиваю над ними — и если они этого не понимают, тут уж все врачи мира бессильны. Я мог бы сказать им больше — но слов не осталось, одно только чувство оплёванности. Распахивая настежь черную дверь без всяких постеров и пометок, я включаю лампу под украшенным кисточками зеленым японским абажуром — мелочь для уюта, вот как называет подобные штуки Натали. Взгляды ее родителей устремляются внутрь — хотя там, внутри, нет ничего такого, на что имело бы смысл долго смотреть, ничего такого, что можно было хотя бы покритиковать. Моя одежда хранится в покосившемся шкафу, и вчера я перетащил одеяло на кровать. Книги выстроились на полках рядом с видавшим виды рабочим столом, на котором занимает почетное место компьютер.

— Скажите, что показать, и я покажу, — подаю голос я.

— Тут все, похоже, в порядке, — говорит Биб, недобро сопя.

— Проверим остальных жильцов, — объявляет Уоррен, — и потом отвезем тебя на твою бензоколонку.

— Спасибо, не стоит, — отвечаю я. — Моя смена только через час. А пока что я тут кой-чем займусь.

— Надеюсь, чем-нибудь полезным, — хмыкает Уоррен на прощание.

Я сжимаю кулаки, глядя им вслед. Они спускаются вниз по лестнице, отсвет из моей двери окрашивает лысину Уоррена в зомбоидный зеленый цвет. Он оборачивается на секунду, улыбается мне, и эту мерзкую зеленую ухмылку я ну никак не могу принять за добрый знак. Закрыв дверь, включаю компьютер. Довольно с меня Хэллоранов. Я удивлю и их, и, быть может, Натали. Я всерьез возьмусь за свою жизнь.