— У других в нашей деревне тогда уже были стиральные машины, но мы о такой роскоши и мечтать не могли, — говорила бабушка. Юлия представляла себе, как бабушка в клубах плывущего по подвалу пара мешает содержимое котла огромной деревянной ложкой. — Взять все простыни, которые я в жизни перестирала, — дважды вокруг Земли обернуть хватит, — любила повторять бабушка. То же можно было сказать и о приготовленных ею клецках, израсходованных клубках шерсти и начищенных ботинках. Юлия, когда была маленькой, представляла себе, как бабушка оборачивает Землю простынями, обматывает шерстяными нитками, раскладывает рядочком клецки и расставляет ботинки. Бабушка представлялась ей большой, а мир — маленьким, и всё в нем было в порядке. Маму каждая бабушкина история колола острой шпилькой, словно это она была виновата во всех ее мытарствах. Но если бабушка пару дней не появлялась, мама начинала беспокоиться, то и дело вертела в руках телефон, но всё-таки не звонила. Странные они — обе.

Мама снова сидела перед телевизором и пристально вглядывалась в темный экран. Юлия взяла пульт у нее из рук и не глядя нажала на кнопку.

Над свалкой поднимается желтоватый дым, босоногие дети шныряют вокруг, собирают пластик. За забором кто-то поставил пару жердей и сделал навес из заплатанного брезента — это школа.

— Потрясающе, — сказала мама и отвернулась. — Им стоит прилежно учиться, тогда они смогут читать, что написано на пакетах.

— Может, тогда у них будет работа получше, — отозвалась Юлия.

Мама засмеялась. Смех ее звучал невесело.

* * *

Проснулась Юлия с каким-то смутным и неприятным ощущением в животе, но только уже по дороге в школу сообразила, откуда оно взялось. Сегодня опять чертов день рождения! Иде исполняется десять. Она, конечно, принесет потрясающий торт, испеченный собственноручно ее мамой и мастерски, словно опытным кондитером, украшенный — наверняка марципановой гитарой: Ида пару недель назад победила в музыкальном конкурсе. Все будут пищать от восхищения, учительница сфотографирует торт с десятью лучшими подружками Иды вокруг, а на всех переменах только и разговоров будет, что о предстоящем празднике. В первом классе Юлию на дни рождения еще приглашали, теперь, понятное дело, больше нет. Всё просто: кто приглашает сам, того и другие приглашают. Конечно, некоторые зовут весь класс, ну почти весь, но дни рождения Иды — это всегда что-то особенное.

Например, в прошлом году Ида со своими гостями ходила в цирк, а потом они пили сок вместе с клоуном, и он учил их жонглировать. А на следующий день всем — и кто хотел, и кто нет — показывали фотографии и в мельчайших подробностях рассказывали, как всё было. А какое Юлии дело, пили они свежевыжатый гранатовый сок или неосветленный грушевый и сильно ли удивлялся клоун ловкости Иды? У нее ведь с первого раза получилось жонглировать тремя шариками! На следующий день в школе Ида со скромной улыбкой демонстрировала свое новое умение.

«Мне всё равно туда не хочется, — говорила себе Юлия. — Ида будет один за другим распаковывать подарки у всех на глазах, а гости будут стоять вокруг, хлопать, ахать и охать. Было бы чему удивляться! Даже хорошо, что я туда не иду. Мне все эти дни рождения даром не нужны. И одноклассники — тоже».

На торте действительно красовалась гитара, только на этот раз не вылепленная Идиной мамой, а в виде фотографии на тонкой марципановой пластинке: Ида в красном платье, в котором она выступала на конкурсе. Юлия быстро взглянула на всё это и стала ощипывать сухие листочки с папоротника на подоконнике.

— Я бы и тебя с радостью пригласила, — сказала ей Ида в гардеробе, — но, к сожалению, всех позвать нельзя.

— Понятное дело.

— Ты не обижаешься?

— Я? Нет, конечно! Я бы сегодня всё равно не смогла пойти.

— Мы в оперу идем, — Ида сделала рукой жест, как будто собиралась дирижировать оркестром.

— Я оперу не очень-то люблю, — сообщила Юлия.

Зависть — грех. Даже смертный. Впрочем, ложь — тоже. «Помилуй, Боже, я крал, и врал, и даже кошку за хвост хватал». Откуда всплыла эта чушь? Впрочем, всё равно.

По дороге домой она нашла монетку в десять центов. Отлично! Дальше Юлия шла, внимательно смотря под ноги, но больше монеток не было — только противные окурки и мятые бумажные стаканчики.

Дверь у фрау Крониг была приоткрыта.

— Юлия, это ты там? — послышалось из квартиры. — У меня сегодня суп-гуляш!

Это Юлия и так уже поняла по запаху.

Фрау Крониг взяла ее за руку и потянула за собой на кухню.

— Куртку можешь положить на угольный ящик.

В этом ящике уже давно не было ни крупинки угля. Снаружи он был обклеен газетами, а внутри лежали полиэтиленовые пакеты, пустые банки из-под варенья, смотанные в клубочки остатки бечевки и шпагата, тоненькие резинки в баночке от крема, уже использованная подарочная бумага, несколько обувных коробок с маленькими и совсем крошечными коробочками, сапожными щетками и кремами, стопка чистых глаженых тряпочек и ящик с инструментами покойного мужа фрау Крониг.

— Ты просто не представляешь, сколько можно сэкономить, если ничего не выкидывать, — часто говорила фрау Крониг. — Но нужно, конечно, держать всё добро в порядке, иначе, когда надо, ничего не найдешь, а когда не надо, будешь вечно спотыкаться.

На стене над угольным ящиком висел белоснежный платок, на котором вышитая синими нитками парочка голландцев в деревянных башмаках танцевала перед мельницей.

Фрау Крониг налила две тарелки супа и села напротив Юлии. От еды шел приятный аромат. В кухне было тепло. Из клетки на серванте раздавался трескучий голос волнистого попугайчика:

— Ханси хор-р-роший, Ханси хор-р-роший, кр-р-расавец!

— Вот мы доедим, и я тебя выпущу полетать, — сказала фрау Крониг. — Твоих приправ нам в супе не нужно — там и так перца достаточно.

— Ханси хор-р-роший!

— Как насчет блинчика на десерт? — предложила фрау Крониг, когда с супом было покончено.

Вообще-то Юлия уже наелась, но блинчики у фрау Крониг были такие тоненькие, такие золотистые, с такими симпатичными коричневыми пятнышками, с начинкой из лучшего абрикосового варенья в Вене — короче говоря, совершенно чудесные. Врач запретил фрау Крониг есть сладкое и жирное. Но она всегда говорила, что ее утешает, когда сладкие блюда можно хотя бы понюхать.

Конечно, на тарелке у Юлии оказался не один, а два блинчика, и Ханси стал носиться по клетке, замахал крыльями и закричал.

— Ты прекрасно знаешь, что сладкое для тебя — яд, — сказала фрау Крониг и погрозила попугайчику пальцем.

— Ханси хор-р-роший!

— Ну, конечно, самый лучший на свете!

Как только Юлия отправила в рот последний кусочек, фрау Крониг открыла клетку. Ханси вылетел пулей, опустился на тарелку и тут же недовольно заверещал.

— Не повезло, дружочек!

Ханси перелетел на голову хозяйке и принялся вытаскивать прядки из ее завязанных в узел волос.

— Сейчас запру тебя обратно, — пригрозила фрау Крониг, а потом поинтересовалась, как у Юлии прошел день в школе. Ей можно было об этом спрашивать: она действительно слушала и не начинала тут же давать советы. Юлии нравилось, когда фрау Крониг рассказывала что-нибудь о своих школьных годах. Например, о том, что в деревне, где она выросла, в последний год войны и несколько лет после ее окончания каждый ученик должен был приносить в школу полено.

— Лесник разрешил нам с братьями и сестрами собирать в лесу валежник. Он, конечно, был весь сырой и в печке ужасно дымил, поэтому от нас всегда пахло так, будто мы из коптильни вышли. Дед говорил, что, стоит нам войти в комнату, у него сразу просыпается аппетит, и мой маленький брат начинал ужасно верещать, думая, что дед хочет его съесть. А наш дед был добрейшей души человек, он даже чай всегда пил без сахара — всё сладкое нам отдавал. «Открой рот, закрой глаза», — говорил он и сыпал мне сахар на язык. Бабушка всегда на это ругалась, говорила, что он нас слишком балует. Мы жевали семена травки, кукушкиных слезок, и высасывали сок из цветков клевера, но есть от этого меньше не хотелось. Тогда все голодные ходили, ну или почти все — есть ведь и такие, кто всегда устроится. А сегодня вон, хорошие продукты люди выбрасывают — это настоящий грех.

Стоило фрау Крониг начать, она говорила до тех пор, пока хватало воздуху или Ханси не начинал безобразничать. От Юлии требовалось только время от времени кивать или говорить «Ну надо же…».

— Сегодня в булочной мне женщина рассказала, что одна супружеская пара проникла на склад отходов в супермаркете, где испорченные продукты хранят. Эти люди хотели набрать там овощей из мусорных контейнеров, потому что им больше нечем кормить своих четверых детей. И это посреди Вены! Представь себе, на них донесли в полицию. Просто уму непостижимо! А что же им было делать? Оставить детей голодать? — Фрау Крониг так энергично затрясла головой, что у нее из прически вылетели две шпильки и звякнули о кафель пола. Ханси взлетел с резким криком — он испугался и спрятался в клетку. — Но больше всего меня разозлила такая вся расфуфыренная мадам, которая эдак язвительно сказала, что Австрия вообще-то социальное государство, и этим людям следовало просто обратиться в соответствующие службы, им бы там помогли, и не нужно было бы грабить никакой склад. Во-первых, не каждый разберется во всех этих учреждениях и службах, а во-вторых, эта мадам наверняка не знает, каково это — быть просителем и ждать подаяния. Просто многих людей, стоит им сесть за стол в учреждении, так и начинает распирать от чувства собственной важности. Это можно и по-другому назвать, но тогда еще скажут, что я тут тебя плохим словам учу, поэтому назовем так. А есть даже такие, кому без приправы из чужих голодных взглядов бутерброд с колбасой в глотку не лезет… За таких людей нам должно быть стыдно, потому что сами-то они не устыдятся. Никогда в жизни.

Фрау Крониг поднялась и начала мыть посуду, а Юлия стала вытирать. Ханси принялся раскидывать конопляные зернышки вокруг клетки.

— Так, — с напором сказала фрау Крониг, ставя тарелки обратно в сервант. — У тебя наверняка есть дела поинтереснее, чем слушать старушечью болтовню, а мне нужно к врачу за рецептом. Маме привет передавай.

Как хорошо, подумала Юлия, отпирая дверь своей квартиры, что фрау Крониг живет рядом. Если бы соседей можно было выбирать, она бы обязательно ее выбрала.

Сев за стол, Юлия начала что-то чирикать на бумажке, совершенно не задумываясь. Через некоторое время она обнаружила, что рисует портрет фрау Крониг, и пририсовала ей корону вокруг собранных в кичку волос, сверху на нее повесила развевающуюся фату, заштриховала королевскую мантию, которая закрывала ее кривоватые ноги, и дала скипетр в правую руку. Но что-то как будто мешало, пока Юлия не превратила скипетр в блинную сковородку, а королевскую мантию не прикрыла ярко-зеленым передником. Вот теперь она была довольна рисунком.

Увлекшись рисованием, Юлия даже не заметила, как скрипнула дверь.

Конец ознакомительного фрагмента