Ах, зачем, зачем я на свет рождена?
Молю, ответь мне, великий Крэн!
Иштар, ишталь а-стир.
Дочь моя, ты мужу в жены суждена.
Иштар а-стир, на-ро, ишталь а-ронду.

Самой девушки видно не было. Песня, вспугнувшая кериота, произвела бы совсем иное впечатление на слушателя, окажись таковой поблизости. В девичьем голосе звучала не только жизнерадостность, но и чарующая невинная истома. Впрочем, юная певица этого не осознавала, как не осознают своей прелести звери и птицы. Пение смолкло, однако на камни у воды никто не вышел. Водопад продолжал грохотать. Внезапно откуда-то издали снова послышался призрачный напев:

Ах, мошна моя пуста, беден мой дом!
Кто наполнит ее, великий Крэн?
Иштар, ишталь а-стир.
Я дам тебе мужа с волшебным жезлом.
Иштар а-стир, на-ро, ишталь а-ронду.

Из-за пелены падающей воды выступила крепкая, ладная девушка лет пятнадцати, пышущая здоровьем и полная задора юности. Сверкающие струи текли по обнаженному телу, хлестали по плечам, омывали высокую грудь и упругие ягодицы. Девушка рассмеялась, запрокинула голову под пенные струи, потом закашлялась, вскинула руки, защищая лицо, потянулась и застыла в этой позе, чуть покачиваясь на носках. Радужная завеса воды то обволакивала ее прозрачным плащом, то струилась по спине.

Впрочем, женственным формам и двусмысленной песенке противоречили наивное лицо и непосредственные манеры юной красавицы. В этом глухом уголке она по-детски восторженно предавалась бездумной забаве и играла с водопадом в прятки, ничуть не смущаясь своей наготы. Возможно, она уже изведала усталость, голод и болезни, но еще не подозревала, что в мире существуют жестокость и несчастья, и только понаслышке знала о других опасностях, подстерегающих одиноких купальщиц. Впрочем, смутное осознание своей красоты сквозило в каждом движении девушки, которая нежилась под усердными и неуемными струями, омывавшими все ее тело — плечи, живот, бедра и ягодицы.

В сладких грезах и мечтах о воображаемом будущем ни восторженные юные девы (тягот они пока не изведали, а потому о бедах не думают), ни умудренные жизнью женщины (с тяготами они хорошо знакомы, и думать о бедах не хочется) не опираются на суровый опыт действительности.

Когда девушке прискучило скользить на прохладных валунах в изножье водопада и глядеть сквозь струи, как стражник сквозь бойницы крепостного вала, она в последний раз окунулась в колышущуюся завесу, запрыгала по плоским камням к озерцу, нырнула и быстро поплыла на мелководье. Там она перевернулась на спину, опустилась на песчаное дно, кое-где усыпанное мелкой галькой, оперлась затылком o пенек и замерла, раскинув в стороны ноги и руки.

Весенних цветов не счесть на лугу,
Где телка покорно ждет быка.
Иштар, ишталь а-стир.
Дочь моя, я тебе помогу…
Иштар а-стир, на-ро, ишталь а-ронду.

Она захихикала, и вода накрыла ее с головой, заглушив слова песенки. Девушка встала и побрела по мелководью, собирая золотистые и розовые кувшинки на длинных жилистых стеблях и сплетая их в венок. С утеса неподалеку свисал алый трепсис. Она сорвала охапку длинных плетей, добавила их к гирлянде и надела украшение на шею.

Потом она пошлепала ногой по воде, вытащила застрявшие меж пальцев травинки и склонила голову, вдыхая аромат цветочного ожерелья на плечах. Внезапно, совсем как ребенок, которому не сидится на месте, она бросилась обрывать цветы — все без разбору: пушистые головки геллий, маргаритки, пурпурные смолевки, оранжевые сильфии — и соорудила из них пояс, браслеты и хрупкую корону, для прочности оплетя ее побегом трепсиса. За уши девушка заложила крупные алые цветы, а еще один воткнула в ямку пупка — но цветок там не удержался. Тогда она с вызывающей улыбкой, будто дразня возмущенного собеседника, насобирала целый ворох незабудок и стала вплетать тонкие стебли в густые волосы на лобке, украшая пах небесно-голубым цветочным покровом.

— Я — владычица Беклы!

Она призывно вскинула руки над головой, с напускной торжественностью шагнула вперед и тут же, наступив на острый щебень, ойкнула и поджала ногу, потом надула губы и топнула по воде. Взметнулся фонтан брызг. Девушка достала со дна камешек, сердито плюнула на него и отбросила к деревьям, затем стремительно выскочила на берег, отбежала к дальнему концу озерца, вошла на глубину и, раскинув руки, легла навзничь. Медленное течение утянуло ее в центр, где она неподвижно застыла на воде, по-прежнему обвитая цветочными украшениями; на поверхности виднелись только лицо и бугорки грудей. Она глядела в небо, на клонящееся к закату солнце.

— Не слепи мне глаза, не то я тебя своим сиянием ослеплю! — прошептала она. — Попробуй обожги меня! Я же в воде! Вот так-то…

Вода чуть покачивала девушку; гирлянды набухали влагой, постепенно расплетались, и течение уносило цветы — то кувшинка, то незабудка отплывали в сторону, кружились в медленных водоворотах у берега и пропадали. Она снова осталась нагишом. Постепенно ее отнесло к мелководью, где вода доходила до колен.

Солнце опустилось ниже. Тени сгустились над водопадами, превращая радужную белизну струй в однообразную, унылую серость. Девушка родилась и выросла у воды и, прекрасно умея плавать, весь день провела на озере. К вечеру она устала, проголодалась и озябла. Она подошла к берегу, присела на корточки и справила малую нужду. Потом, выбравшись из пруда на траву, встала на колени, нетерпеливо отжала воду из длинных волос, натянула на мокрое тело сорочку и заношенный холщовый сарафан, взобралась по каменистому склону и босиком неторопливо двинулась вдоль берега озера, освещенного лучами заходящего солнца.

Девушка не подозревала, что все это время за ней наблюдали, — она ничего не слышала за ревом водопада и не видела того, кто прятался за деревьями. Как только она исчезла из виду, мужчина выскочил из своего укрытия, пробежал вдоль берега и упал ничком. Он зажмурил глаза, похотливо засопел и в исступлении всем телом ткнулся в траву, которой только что касалась его падчерица.

2

Хижина

У дальней оконечности озера, за деревней, узкая тропка вела вдоль берега к выгону. Там, у ограды, стояла бревенчатая хижина — просторная, но ветхая. За выгоном начинались поля проса, а на грядках во дворе зеленели конусы поздних брильонов.

В сумерках на тропинку выбежала босоногая одиннадцатилетняя девчушка, вздымая клубы пыли, и бросилась навстречу сестре. Обе остановились. Девочка торопливо вгрызлась в ломоть черного хлеба.

— Чего тебе, Келси? — спросила старшая.

— Майя, матушка осерчала, что тебя так долго нет.

— Ну и пусть!

— Я, как увидела, что ты идешь, решила предупредить. Она меня послала коров с выпаса пригнать, потому что Таррин еще не вернулся. Так я побегу, а то и мне влетит.

— Поделись хлебушком, — попросила старшая.

— Ой, Майя, мне ж ничего не останется!

— Дай кусочек, не жадничай. Есть хочется, сил нет. А я ужином с тобой поделюсь.

— Знаю я твои кусочки, — вздохнула Келси и чумазыми пальцами отщипнула корку.

Майя взяла хлеб, задумчиво пожевала, проглотила.

— Пусть только попробует меня без ужина оставить, — сказала она.

— Ага, она к тебе придирается, — с детской непосредственностью заявила Келси. — Похоже, за что-то невзлюбила, вот только за что, не пойму.

— Не знаю, — пожала плечами Майя. — Да мне на нее плевать!

— Она сегодня весь день жалуется, мол, ты уже взрослая, а от работы отлыниваешь, по хозяйству не помогаешь, ей все самой делать приходится. А еще говорит…

— Мало ли что она там говорит! Таррин не приходил?

— Нет, как с утра ушел, так еще не возвращался. Ну, я побегу, — сказала Келси, дожевав последние крошки хлеба, и вприпрыжку помчалась по тропе.

Майя неспешно, с ленцой, направилась к дому. У дверей хижины она остановилась, сорвала с куста оранжевый цветок санчели и воткнула в волосы за левым ухом, откинув за спину мокрые пряди.

На порог выбежала пухлая малышка лет трех и уткнулась Майе в колени. Майя, подхватив сестренку, расцеловала ее в румяные щеки:

— Куда это ты несешься, Лиррита? Никак в Теттит собралась?

Малышка рассмеялась. Майя с улыбкой стала раскачивать девочку, негромко напевая:

Мы с Лирритой отправимся в поход,
Возьмем верный меч и острый кинжал,
В Бекле нас знатный красавец ждет…

— Ты всю ночь будешь горло драть, лентяйка этакая?! Лишь бы по округе шляться, тварь! — донеслось из хижины.

Изможденная женщина помешивала варево у очага. Лицо со впалыми щеками еще хранило очарование былой красоты — так в вечернем небе заметны отсветы уходящего дня. Черные волосы припорошила печная зола, а глаза, воспаленные от дыма, глядели зорко и недовольно.

Даже в сгустившихся сумерках обстановка хижины выглядела убого. На земляном полу повсюду валялся мусор: рыбьи кости, очистки, огрызки и кочерыжки, прохудившееся ведро, грязное тряпье, какие-то прутики и хворостинки — Лиррита, играя, вытащила их из поленницы. К вони прогорклого жира примешивался сладковатый запах детской мочи. Пламя в очаге освещало треснутое весло у дальней стены. По хижине метались длинные дрожащие тени.