— Ох, сядь ты, Рон, — одернула его женщина в изящном платье. И, обращаясь к Донне, добавила, медленно качая головой: — Прошу прощения за Рона.

Шум не умолкал.

— Что это за преступник, если он не умеет подделать удостоверения?

— У меня катаракта. Сунь мне под нос библиотечный билет, я и впущу.

— Да теперь счетчики и не проверяют. Всё в Сети.

— В облаке, дорогая.

— Я бы даже обрадовалась взломщику. Хоть кто-то бы навестил.

Наконец возникло недолгое затишье. И какофония свиста: одни включали слуховые аппараты, другие их выключали. Женщина из первого ряда снова приняла командование.

— Так вот… я, кстати говоря, Элизабет… не надо про оконные задвижки, прошу вас, и про удостоверения, и можете не рассказывать, что нельзя называть свой ПИН позвонившему по телефону нигерийцу. Если еще позволительно называть их нигерийцами.

Донна де Фрейтас собралась с силами, но про ланч на обратном пути и про тату она больше не думала — вспоминала курс по противодействию уличным беспорядкам, прослушанный в старые добрые времена в Лондоне.

— Но тогда о чем же мы будем говорить? — спросила она. — Я должна чем-то занять сорок пять минут, а то мне не дадут отгул.

— Институциональный сексизм в полицейской службе? — предложила Элизабет.

— Я хотел бы послушать о противозаконном расстреле Марка Дугана — с санкции властей и…

— Сядь, Рон!

Так весело и приятно они провели час, после чего Донну горячо поблагодарили, показали ей фотографии внуков и пригласили остаться на ланч.

И вот она ест салат в «первоклассном современном ресторане» — если верить меню. Без четверти двенадцать рановато для ланча, но какой же полицейский откажется от дармового угощения? Донна отмечает, что пригласившая ее четверка не только управляется с полноценным ланчем, но и откупорила бутылку красного вина.

— В самом деле, изумительное выступление, Донна, — говорит Элизабет. — Нам ужасно понравилось.

Элизабет напоминает Донне тех учителей, которые месяцами наводят на тебя страх, а потом выводят «отлично» в году и плачут, расставаясь. Может быть, дело в твидовом пиджаке.

— Ослепительно, Донна, — подхватывает Рон. — Можно мне называть вас Донна, любовь моя?

— Можете называть меня Донной, но, пожалуй, не называйте «любовь моя», — говорит ему Донна.

— И то верно, милая, — соглашается Рон. — Запомню. Да, насчет той истории про украинца с парковочными талонами и цепной пилой. Вы можете недурно зарабатывать вечерними выступлениями. Я знаю кое-кого, хотите, дам телефон?

Салат — объедение, думает Донна, а она нечасто так думает.

— Из меня, наверное, вышел бы потрясающий контрабандист.

Это вступает Ибрагим — тот, кто на лекции упомянул «Центрику».

— Все дело в логистике, не так ли? И еще в развеске, а это я с удовольствием, развешу самым точным образом. А для счета денег у них теперь машинки. Все по-современному. Вы кого-нибудь ловили на контрабанде героина, Донна?

— Нет, — признается Донна, — хотя планирую.

— Но правда, что у них есть машинки для пересчитывания денег? — интересуется Ибрагим.

— Да, есть, — говорит Донна.

— Удивительно. — Ибрагим опрокидывает стаканчик вина.

— Мы быстро начинаем скучать, — добавляет Элизабет, тоже опустошив свой бокал. — Упаси нас бог от оконных задвижек, женщина-констебль де Фрейтас.

— Теперь говорят просто констебль, — сообщает Донна.

— Понятно, — поджимает губы Элизабет. — А если я все-таки буду говорить: женщина-констебль? Вы меня арестуете?

— Нет, но стану думать о вас чуточку хуже, — отвечает Донна. — Потому что это ведь такая малость, а вы оказали бы мне уважение.

— Черт! Шах и мат. Ладно! — говорит Элизабет и губ больше не поджимает.

— Спасибо, — говорит Донна.

— Угадайте, сколько мне лет, — поддразнивает ее Ибрагим.

Донна колеблется. Ибрагим хорошо одет, у него прекрасная кожа. И пахнет от него замечательно. И в нагрудном кармашке искусно сложенный платок. Волосы редеют, но сохранились. Ни брюшка, ни второго подбородка. И все же, если взглянуть глубже? Хм. Донна смотрит на руки. Руки всегда выдают возраст.

— Восемьдесят? — решается она.

И видит, как паруса Ибрагима опадают, теряя ветер.

— Да, угадали. Но я выгляжу моложе. Я выгляжу на семьдесят четыре. Все подтвердят. А все дело в пилатесе.

— А вы что о себе расскажете, Джойс? — обращается Донна к четвертой в компании — маленькой седой женщине в лавандовой блузке и сиреневом кардигане. Та сидит с совершенно счастливым видом, упиваясь разговором. Рот на замке, зато глаза сияют. Как притихшая птичка, высматривающая, не блеснет ли что на солнце.

— Я? — отзывается Джойс. — Мне и сказать нечего. Была медсестрой, потом мамой и снова медсестрой. Боюсь, ничего интересного.

Элизабет коротко фыркает.

— Вы ей не верьте, констебль де Фрейтас. Джойс из тех, кто доводит дело до конца.

— Просто я дисциплинированная, — говорит Джойс. — Это теперь немодно. Если я сказала, что буду ходить на зумбу, значит, пойду на зумбу. Такая уж я есть. Интересный человек в нашей семье — моя дочка. Она заведует хедж-фондом, если вы представляете, что это такое.

— Вообще-то не представляю, — признается Донна.

— И я, — соглашается Джойс.

— Зумба была до пилатеса, — говорит Ибрагим. — Я считаю, совмещать их не стоит. Для основных групп мышц это противоестественно.

На протяжении всего ланча Донну глодал один вопрос.

— Можно мне спросить? Я понимаю, что все вы живете в Куперсчейзе, но как вышло, что вы четверо стали друзьями?

— Друзьями? — кажется, Элизабет смешно. — О, дорогая, мы не друзья.

Рон хихикает.

— Господи, любовь моя, какие мы друзья! Тебе долить, Лиз?

Элизабет кивает, и Рон подливает вина. Пошла в ход вторая бутылка. Часы показывают 12:15.

Ибрагим поддерживает.

— Не думаю, что здесь подходит слово «друзья». Мы не стали бы просто так общаться, у нас очень разные интересы. Рон мне, пожалуй, нравится, но с ним бывает трудно.

Рон кивает.

— Еще как трудно!

— А у Элизабет слишком обескураживающие манеры.

Элизабет кивает.

— Боюсь, что так и есть. Я всегда была не на всякий вкус. Еще со школьных лет.

— Джойс мне нравится. Думаю, Джойс нам всем нравится, — говорит Ибрагим.

Рон с Элизабет снова кивают.

— Спасибо, конечно. — Джойс гоняет горошины по тарелке. — Вам не кажется, что пора бы уже кому-то изобрести плоский горошек?

Озадаченная Донна пытается разобраться.

— Но если вы не друзья, то кто же?

Донна видит, как Джойс, подняв глаза, качает головой и оглядывает остальных — совершено невероятное собрание.

— Ну, — говорит Джойс, — во-первых, мы, конечно, друзья, просто до них немножко с запозданием доходит. И во-вторых, констебль де Фрейтас, если в приглашении это не прозвучало, так только по моей оплошности. Мы — Клуб убийств по четвергам.

У Элизабет от красного вина стеклянно блестят глаза; Рон почесывает татуировку «Вест Хэм» на шее, а Ибрагим полирует и без того блестящую запонку.

Ресторан понемногу заполняется, и Донна — не первая из посетителей Куперсчейза — думает, что это не худшее место для жизни. Она убить готова за стаканчик вина и свободный день.

— А еще я каждый день плаваю, — заключает Ибрагим. — Чтобы сохранить упругость кожи.

Куда она попала?