— Когда ты в последний раз выиграл дело? — спросил Салли.

Вопрос Уэрфа удивил, но, похоже, не рассердил.

— А это здесь при чем?

— При том, что тебе срут на голову все кому не лень, — пояснил Салли. — Вот прямо подходят, снимают штаны и срут. А ты что делаешь? Лыбишься.

Уэрф беззлобно хохотнул.

— Да кто мне срет на голову? Кроме тебя, конечно.

— Вот именно, — сказал Малыш из-за стойки, куда ушел, чтобы быть подальше от Салли.

В неполные семьдесят лет Малыш был гигантом; когда посетителей было мало, вот как сегодня, он садился на табурет за стойкой и тот исчезал, создавая иллюзию, будто Малыш парит на волшебной воздушной подушке, как шайба в аэрохоккее. Еще Салли после пятой или шестой бутылки пива раздражало, что Малыш такой толстый. И вдобавок Малыш неустанно напоминал ему, как выставлял из “Лошади” его отца — Салли тогда был ребенком, — как в прямом смысле вышвыривал Большого Джима на улицу; впоследствии Малыш во всеуслышание заявлял, что Салливан-младший такой же мудак, как старший.

— Подойди сюда на минуту, — произнес Салли.

В баре сидело от силы полдюжины посетителей. Карл Робак ушел еще до того, как явились Салли и Винс. Винс выпил бутылку пива, передал Салли Уэрфу, как эстафетную палочку, и был таков. Малышу было удобно и за стойкой.

— Зачем?

— Ну подойди, — попросил Салли.

Малыш терпеть этого не мог. Он ненавидел, когда его доставали, особенно если это делал Салли. С другой стороны, Малыш сегодня бармен, Салли с Уэрфом, а Уэрф — лучший клиент Малыша. Он слез с табурета.

— Чего тебе?

Салли дождался, пока Малыш приблизится, и спросил:

— Как дела?

— Чего тебе? — повторил Малыш.

— Я просто спросил, как у тебя дела, — ответил Салли. — Надеюсь, все хорошо?

Уэрф бросил на Малыша взгляд, в котором читалось: я тут ни при чем.

— Нам с тобой редко удается поболтать, — не унимался Салли. — Вот я и хотел узнать, все ли у тебя в порядке. Может, тебе нужны деньги или еще что-нибудь?

Малыш развернулся, устремился обратно за стойку, и Салли добавил:

— Еще я надеялся, ты объяснишь нам, почему ты такой жмот.

— Даже не начинай, — предупредил Малыш.

Салли не первый раз сетовал на его жадность. Он никак не мог смириться с тем, что Малыш такой жмот, особенно по отношению к Уэрфу, ведь тот каждый вечер оставлял в “Лошади” уйму денег. Обычный бармен каждое пятое пиво наливал бы за счет заведения, но Малыш ни разу не расщедрился. Пристыдить его и вынудить угостить клиентов не получалось даже у Салли, непревзойденного мастера стыдить барменов.

— Посмотри на эти чертовы лампочки. — Салли указал на рождественскую гирлянду, Малыш повесил ее сегодня днем. Половина мигала или не горела. — Сколько ты потратил бы на новые? Доллар?

— На доллар теперь даже шоколадку не купишь, — парировал Малыш; это замечание встретили общим согласием, несмотря на его очевидную и вопиющую лживость. Малыш сам продавал “Сникерсы” по семьдесят пять центов за штуку.

Нытье Малыша — тоже старая песня, сегодня слова ее были о том, как выросли коммунальные платежи и что в такие вечера, когда клиентов мало, как сейчас, он работает себе в убыток.

— Придумал, — сказал Салли. — Давайте скинемся и выручим Малыша. А то он что-то похудел. Наверное, денег на еду не хватает.

— Иди домой, Салли, — посоветовал Малыш.

Салли повернулся к Уэрфу:

— Я просто не понимаю, почему ты позволяешь таким, как он, срать тебе на голову. Сколько ты сегодня здесь потратил?

— Ни дайма, — ответил Уэрф. — Я еще не оплатил счет. И я не жду, что меня будут поить бесплатно. Я в состоянии купить себе выпивку.

— Дело не в этом.

— Тогда в чем?

Салли не знал, но чувствовал, что в чем-то другом. На самом деле он не злился ни на Уэрфа, ни на Малыша, хоть и собачился с ними. Злился он, пусть и запоздало, на Зака, мужа Рут; до Салли только теперь дошло, что надо было дать Заку по морде. И еще по каким-то причинам, непонятным ему самому, он злился на Рут, хотя никогда не ценил ее по достоинству. Еще он злился на жизнь в целом. Он позволил себе согласиться вновь пойти работать к Карлу Робаку, хоть и поклялся, что этому не бывать. Он злился на себя за то, что снова увлекся женой Карла. Он даже был достаточно пьян и зол, чтобы из-за этого подраться, если бы только нашел с кем.

— Знаешь что, — сказал Уэрф, — пойдем-ка лучше домой, пока нас не вышибли из единственного бара в округе, где не играет рок-н-ролл.

— Пошли. — Салли вздохнул. — Если ты помнишь, я вообще не хотел сюда идти.

Они оставили деньги на стойке.

— Хотел, — возразил Уэрф, — иначе пошел бы домой.

Направляясь к дверям, Салли остановился у того конца стойки, возле которого сидел на табурете Малыш.

— Дай мне “Сникерс”, если тебя не слишком затруднит, — попросил он.

Малыш встал и с подозрением протянул Салли шоколадный батончик. Салли вручил ему две долларовые купюры. Одну Малыш отодвинул и проворчал:

— Семьдесят пять центов.

— Нет, — Салли подтолкнул к нему доллар, — на доллар теперь даже шоколадку не купишь. Сам говорил.

— Забери свой вонючий доллар. И не говнись.

Салли вскинул руки, точно его арестовали.

— Не-а, — сказал он. — Это твой доллар.

Малыш спрятал купюру в карман.

— Доволен, дурень?

— Да, — ответил Салли. — Как никогда.

— Ты по-прежнему непревзойденный мастер бессмысленных жестов, — заметил Уэрф, когда они, пьяно покачиваясь, одевались у двери. — Дай половину.

— На. — Салли разделил батончик пополам. — С тебя доллар. Но я не стану требовать с тебя долг, потому что сам должен тебе тыщи две.

— Почему бы тебе не вернуться в колледж? — полюбопытствовал Уэрф. — Иначе ведь хуже будет.

— Это от меня не зависит, — ответил Салли и сунул в рот свою половину “Сникерса”. Уэрф ждал, пока Салли прожует и проглотит шоколадку. — Мой преподаватель философии не верит в свободу воли.

— Во что же он тогда верит? — спросил Уэрф.

Салли пожал плечами.

— Он еврей. Наверное, верит во всякую чушь.

— Необязательно. — Уэрф распахнул дверь и придержал ее перед Салли. — Я тоже еврей, но не верю почти ни во что.

Салли и Уэрф застыли на верхней ступеньке крыльца, с изумлением глядя на улицу. Сидя в баре, они смутно сознавали, что опять метет. Сквозь рекламную вывеску в окне таверны Салли видел, как летят снежинки. Но такого не ожидал никто. Главную улицу замело, под фонарями призрачно белел снег.

— Я верю, что шел снег, — сказал Салли. — В это я верю.

Они спустились с крыльца.

— Я верю, что здесь не меньше фута, — ответил Уэрф, уставившись на снег, в который погрузились его потрепанные коричневые туфли. — Я верю, что мне нужны ботинки повыше.

Салли был в рабочих ботинках, но снег набился и в них.

— Не знал, что ты еврей, — искренне признался Салли. — Я думал, евреи ушлые адвокаты.

— Салли, — Уэрф перебросил через плечо конец шарфа, и тот хлестнул Салли по лицу, — ты принц. Помни это. Никаких черных мыслей.

Салли смотрел вслед Уэрфу, тот, осторожно ступая, пробирался к своему “бьюику-ригал”. Минуту спустя “бьюик”, виляя, проехал вверх по улице мимо Салли. Уэрф опустил стекло и пропел:

— Спи, милый принц [У. Шекспир. “Гамлет”. Перевод М. Лозинского.].

Толстый снежный покров приглушал звуки, и когда Салли добрался до дома, на улице стояла абсолютная тишина. Был второй час ночи, машины, припаркованные у тротуара, напоминали белые холмы, и Салли не удивился бы, если бы мимо под перезвон колокольчиков проехал конный экипаж.

Весь этот мир на земле значил только одно. Завтра мира не жди. Из-за некстати выпавшего снега стройка затянется, и Карл Робак станет еще больше спешить закончить работы до того, как грунт замерзнет и нельзя будет ничего сделать. И если завтра не потеплеет, Салли и Руб отморозят задницы. В перчатках гипсокартоном стены не обшивают, и часам к десяти утра Салли и Руб будут чувствовать пальцы рук, только если нечаянно попадут по ним молотком. Да еще Карл раз десять заедет поторопить их и рассказать об очередной паршивой работенке, которую наметил для них на пятницу; с такой работой, скажет Карл, справитесь даже вы двое. А прежде чем пахать на Карла, Салли придется очистить от снега дорожку перед домом и площадку у гаража, чтобы его квартирная хозяйка смогла выехать. Пусть даже к утру его колено грянет симфонию боли.

Впору отчаяться, но тут Салли осенило.

За ту минуту, что он искал в кузове пикапа щетку с длинной ручкой, Салли придумал план. За тридцать секунд он смахнул снег с капота и ветрового стекла и две минуты спустя уже сдавал задом на подъездную дорожку Карла Робака, ровно туда, где стоял новенький снегоуборщик, тоже покрытый снегом. На полу в кузове пикапа по-прежнему лежали три листа фанеры, и Салли соорудил из них импровизированный пандус. Под тяжестью снегоуборщика фанера прогнулась, но выдержала. Салли со стуком закрыл задний откидной борт, в доме зажегся свет, и показалась Тоби Робак, темный силуэт в окне второго этажа; Тоби подняла створку окна и выглянула на улицу.

— Салли, это ты? — спросила она.

— Ага, — признался Салли. — Но завтра я буду все отрицать.