— Хорошо, — сказал Император. — Ведь он отправился в поход по твоей милости. Впрочем, мы к этому еще вернемся. А сейчас расскажи мне о других твоих спутниках. — Он обратил свое внимание на сэра Радомира и Брессинджера. — Может быть, вы уже подниметесь с пола?
Оба вскочили, как марионетки, которых дернули за ниточки.
— Это сэр Радомир Дражич, бывший шериф Долины Гейл, ныне мой второй пристав.
— Рад встрече, сэр Радомир. Твой город сильно пострадал по вине одного из моих маркграфов, и я приношу тебе свои извинения.
Шериф открыл было рот, но не смог произнести ни слова и начал задыхаться, как рыба, вытащенная из воды.
Император, давно привыкший к подобным реакциям и уставший от них, хмыкнул.
— А это кто?
— Дубайн Брессинджер, государь, мой первый пристав.
Император посмотрел на Брессинджера. Затем чуть сощурился.
— Мы прежде встречались? — спросил он.
— Нас никогда не представляли, ваше величество, — ответил Брессинджер. — Но я несколько раз оказывался в вашем присутствии. Я уже много лет служу сэру Конраду приставом.
— Верно, — сказал Император. Он кивком указал на левую культю Брессинджера. — Ты лишился руки.
— Да, ваше величество.
— Как это случилось?
Брессинджер откашлялся.
— В Долине Гейл, ваше величество. В схватке с воином маркграфа Вестенхольца.
— Ты убил его?
— Его и еще нескольких.
Император снова глянул на Вонвальта.
— И ты не счел нужным посвятить этого человека в рыцари?
Сэр Конрад замялся.
— Государь, не подумайте, будто я считаю, что он не достоин этого. Однако в прошлом Дубайн уже отказывался от такой чести.
Император воззрился на Брессинджера.
— Ты верен сэру Конраду.
— До гробовой доски, ваше величество.
— Однако ты отвергаешь благосклонность Империи и все, что она символизирует?
Брессинджер съежился. В трактире, влив в себя несколько кружек болотного эля, он мог горячо, в самых нахальных выражениях осуждать Аутуна и сетовать на захват его родной Грозоды. Но перед лицом Императора он оказался столь же кроток и жалок, как и все мы.
— Я…
— Несомненно, твоя обида на нас порождена Рейхскригом? — прервал его государь.
Я с растущей тревогой переводила взгляд между Вонвальтом, Брессинджером и Императором. Никто из нас не ожидал такой прямоты. В тот миг я не сомневалась: Дубайн сейчас лишится головы.
— Ваше величество, я…
— Я не допущу, чтобы среди моих подданных ходили толки, будто их властитель не ценит верность своих слуг — а если ты слуга сэра Конрада, то ты и мой слуга.
— Ваше величество, я ничуть не хотел оскорбить вас.
— Однако же оскорбил, — изрек Император. Лишь тогда мне показалось, что он шутит над нами, но меня все же одолевали сомнения. Вонвальт тем временем оставался невозмутим.
Брессинджер снова рухнул на колени. Император встал, и тогда, как и велел нам Вонвальт, на коленях оказались мы все.
— Что ж, Дубайн Брессинджер, хочешь ты того или нет, боюсь, ты заслужил рыцарский титул. — Облаченный в великолепные дорогие одежды и мантию Император сошел с мраморного постамента и возложил руку на голову Брессинджера. — Теперь ты — сэр Дубайн Брессинджер, рыцарь благородного Ордена рыцарей Аутуна. — Государь убрал руку. — Можешь титуловать себя, как только пожелаешь, — прибавил он, презрительно отмахнувшись, словно ему вдруг все наскучило. Затем Император снова повернулся к Вонвальту. — А теперь, сэр Конрад, пойдем со мной. И возьми своего секретаря, раз уж она собирается присоединиться к твоему Ордену. Нам нужно обсудить государственные дела. — Он обернулся через плечо. — Кимати?
Статуя с головой волка шевельнулась. Я ахнула.
Император недовольно покосился на меня.
— Будь добр, проводи этих двоих. — Он указал на Брессинджера и сэра Радомира, чье свидетельство, вопреки ожиданиям Вонвальта, не пригодилось. — Сегодня я больше никого не приму.
Воин с волчьей головой склонил голову и покинул свой пост, чтобы вывести сэра Радомира и Брессинджера из Зала Одиночества.
V
Бьющееся сердце цивилизованного мира
...«Это великое благо, что языческое колдовство почти полностью покинуло грани бытия, где обитают смертные. Мощь цивилизации, верховенство общего права, свобода и равенство — лишь на эти земные силы и должен опираться человек».
СЭР УИЛЬЯМ ЧЕСТНЫЙ
— Неужели сэр Конрад не рассказывал тебе о моем Страже? — спросил Император.
Мы очутились в его личном кабинете, который располагался на самом верху дворца и был битком набит картами самых разных территорий — тех, что принадлежали Империи, и тех, что лежали за ее пределами. Здесь были даже схемы мест, которых я в глаза не видела и о которых никогда не слышала. На столь высокий этаж нас вознес подъемник на цепях, которые наматывались на лебедку механизма, приводимого в действие лошадьми. Скаты черной черепичной крыши дворца, усеянной горгульями и шпилями, устремлялись от нас вниз, и от вида столь крутого уклона кружилась голова. Утреннее солнце просачивалось в совершенно круглый кабинет и наполняло его теплым медовым светом.
Император сбросил мантию, снял корону, и я вдруг остро осознала, что вижу его в обстановке, куда не пускали почти никого в известном мире — за исключением, вероятно, тех советников, которых я мельком видела в Зале Одиночества. Многие называли Сову бьющимся сердцем цивилизованного мира, но на деле сердцем был не город и даже не тронный зал под нами, а этот чертог, императорский кабинет, где государь мог без стеснений и со всей прямотой беседовать со своими ближайшими слугами.
— Я не подумал рассказать, — признался Вонвальт.
— Целая раса людей-волков, что живут на Южных равнинах. Казар Киарай. Целая империя. Настоящая Империя Волка. — Государь мрачно усмехнулся.
— Как они появились на свет? — спросила я.
Император несколько секунд возился с бутылкой.
— Вина?
— Позвольте мне, ваше величество…
— Ради Немы, сядь, сэр Конрад, пока не свалился с ног.
Вонвальт подчинился и занял место рядом с огромным круглым столом, на деревянной столешнице которого была выгравирована карта Империи. Она была исполнена с исключительной точностью; каждая провинция помечалась своим цветом, а каждое поселение, город, река, лес и путевая крепость были подписаны так аккуратно, что мастерству резчика позавидовали бы и самые искусные монастырские чистописцы.
— Тебе ведь известно о великом магическом катаклизме? — спросил Император, глядя на меня.
— Я о нем слышала, — ответила я, ибо Вонвальт упоминал о катаклизме во время наших уроков истории. Я помнила, что он случился много веков назад и вместе с ним в наш мир пришла магия. — Но его истинная природа мне неведома.
— Она неведома никому. Но считается, что катаклизм был вызван пересечением смертной грани бытия и божественных измерений. Нечто сродни параду небесных тел, который открыл врата между мирами и позволил магии проникнуть в наше измерение. В сущности, когда люди творят чары, получается так, что они черпают энергии загробной жизни. — Государь пожал плечами и вручил нам с Вонвальтом по кубку вина. Я была так взволнована происходящим, что позабыла об этикете и не стала ждать, когда Император — да и сэр Конрад тоже, — выпьют первыми.
— И как тебе вино? — спросил меня Император.
Я сразу осознала свою ошибку и залилась краской.
— Ваше величество, я не…
Но он отмахнулся, заставив меня замолчать.
— Я не просил тебя извиняться, а спросил, нравится ли тебе вино, — недовольно сказал государь. — Ну же, скажи, как оно? — Он сделал большой глоток из своего кубка.
— Кажется… это лучшее вино, какое я когда-либо пробовала, — ничуть не лукавя, ответила я.
Император кивнул.
— Да, скорее всего, так и есть, — сказал он. — Это клоканпольское. Шестидесятилетнее. — Император снова отпил и поболтал вино во рту. — Хорошее, — провозгласил он, затем сел напротив нас и громко выдохнул. — Магический катаклизм породил казаров… и других полулюдей-полуживотных, например стигийских водяных. А мой далекий-предалекий прапрадедушка Валент Саксанский, который первым разместил на своем гербе волка, впоследствии ставшего Аутуном, путешествуя по Южным равнинам, взял в телохранители казара, и… что ж. Так рождаются традиции. Теперь, столетия спустя, Кимати стал Императорским Стражем, а я — его подопечным.
Он отпил вина и повернулся к Вонвальту.
— Спасибо, Конрад, что предупредил о Долине Гейл, — сказал государь. — Не знаю, доходили ли до тебя на севере вести о Сове, но весь город охвачен волнениями.
— Правосудие Августа упоминала о безобразиях млианаров и храмовников.
Император кивнул.
— Значит, Реси уже все известно. Она всегда в первых рядах.
Сэр Конрад прокашлялся.
— Была, государь. Можно сказать, что она убита.
Император резко повернулся к Вонвальту.
— Убита? Ты ничего об этом не писал!
— Ее тело живо и находится в хосписе при монастыре Долины Гейл. Однако ее разум мертв. Маркграф Вестенхольц и неманский священник по имени Бартоломью Клавер воспользовались руной Пленения, чтобы привязать ее сознание к телу лисицы, после чего перерезали ей горло. Я не располагал достаточным временем, государь, и не хотел, чтобы вести о случившемся попали не в те руки.
