Рик Янси

Монстролог. Кровавый остров



...

«Марта шестого дня 1888 года над Средиземноморьем прошел красный дождь. Спустя дюжину дней необычные осадки выпали вновь. Чем бы ни было означенное вещество, при сожжении оно издавало стойкий и крепкий животный запах».

(«Астрономия», 1888 год)
...

«[Предмет, упавший с небес,] имел округлую форму и походил на соусник либо салатник, перевернутый вверх дном; был он около восьми дюймов в диаметре и около дюйма — в толщину, цвета яркой буйволовой кожи и поросший наверху тонким ворсом наподобие войлочного изделия… Удалив это ворсистое покрытие, мы обнаружили под ним плоть, также цвета буйволовой кожи, похожую по консистенции на мягкое, хорошо сваренное мыло. Мякоть эта, будучи обнажена, издавала запах, издали неприятный и удушающий, вблизи же и вовсе невыносимый, вызывающий головокружение и тошноту. Спустя несколько минут на воздухе, зловонная плоть изменила свой цвет на подобный цвету венозной крови».

Профессор Руфус Грейвз, «Американский научный журнал», 1819 год
...

«А станешь искать упавшую звезду, — сказал отшельник, — так найдешь лишь смердящий студень, что, пролетая над горизонтом, на миг принял чарующее обличие».

Сэр Вальтер Скотт, «Талисман», 1825 год


Пролог

Сентябрь 2010 года: «Контакт»

«У каждого кто-нибудь да есть».

Уже больше трех лет прошло с тех пор, как директор дома престарелых вручил мне тринадцать записных книжек в кожаных переплетах — скудное наследство почившего нищего, утверждавшего, что зовут его Уильям Джеймс Генри. Директор не знал, что с ними делать; и, положа руку на сердце, после прочтения первых трех блокнотов не знал и я.

Взбесившиеся безголовые машины смерти в Новой Англии конца девятнадцатого века. «Философ в области ненормативной биологии», изучающий их — и устраняющий, если понадобится. Крохотные паразиты, неведомым образом дарящие зараженным нечеловечески долгий срок жизни — если, конечно, не решат вдруг прикончить носителя. Вскрытия под покровом ночи, безумцы, человеческие жертвоприношения, чудовища, засевшие в подземных логовищах, — и охотник на монстров, могущий оказаться (а могущий и не оказаться) самым знаменитым серийным убийцей в истории… Определенно, странный и жуткий «дневник» Уилла Генри представлял собой не то вымысел, не то хитроумную и искусно пересказанную галлюцинацию человека, давно простившегося со своим рассудком и не скрывающего собственного безумия.

Чудовищ не существует.

Однако человек, писавший о них, вне всякого сомнения существовал. Я говорил со знавшими его: с парамедиками, доставившими в больницу бесчувственное тело (кто-то, совершая оздоровительную пробежку, заметил старика, лежащего в сточной канаве); с соцработниками; с полицейскими, расследовавшими его случай; с сотрудниками и волонтерами в доме инвалидов и престарелых, в котором Уилл Генри окончил свою необычайно долгую (131 год, по его словам) жизнь, — с людьми, купавшими его, кормившими его, читавшими ему вслух и скрашивавшими его последние дни. Я никогда не сомневался в его реальности — сомневался лишь в нем самом. Кто он был — Уильям Джеймс Генри? Откуда был родом? Что за прискорбные события привели его в итоге на дно канавы — полумертвым от голода, лишенным всего, кроме разве что одежды — да тех тринадцати исписанных от руки блокнотов, что составляли единственное его богатство?

«У каждого кто-нибудь да есть», — сказал директор дома престарелых. Кто-то обязан был знать ответ на все эти вопросы. Я взялся найти этого человека; приманкой для него стали первые три томика дневников Генри, опубликованные мной под видом «Ученика монстролога» в 2009 году. Спустя год я напечатал следующий блок — «Проклятье Вендиго». Невзирая на то, что повествование Генри едва-едва удерживалось на грани между диковинным и безумным, я все же надеялся, что автор сохранил в нем достаточно правды о себе и о своей жизни, чтобы читатель узнал между строк друга, коллегу, родственника — и вышел со мной на связь. Я верил: у бедолаги, что звал себя Уиллом Генри, кто-нибудь где-нибудь да есть.

Неверно было бы думать, что мной двигало лишь любопытство. Уилл Генри умер в одиночестве, всеми оставленный, и лег в братскую могилу без имени — прах к праху таких же бедняков, неоплаканных и забытых. Я прикипел к нему сердцем; и по причинам, которые и сейчас не совсем мне понятны, я хотел помочь ему вернуться домой.

Вскоре после выхода «Монстролога» пришла пора разбирать электронную (и бумажную) почту. В основном мне писали психи (клявшиеся, будто знают, кто на самом деле был Уилл Генри) и жулики (прибавлявшие, что поделятся со мной этим знанием — ясное дело, не безвозмездно). Попалось, впрочем, и сколько-то вполне благонамеренных писем, подкинувших дельные зацепки для дальнейшего расследования. Кто-то предсказуемо обвинял меня в том, что я всего лишь мистификатор и «Монстролога» написал сам. Прошел год, затем два, а к правде я ближе так и не стал; мои собственные исследования также не принесли никаких существенных плодов. В сущности, два года спустя я знал о Уилле Генри едва ли не меньше, чем в самом начале этого пути.

Затем, ранней осенью прошлого года, я получил вот такое электронное письмо от читательницы из пригорода Нью-Йорка:

...

«Дорогой мистер Янси,

надеюсь, вы не подумаете, что я сумасшедшая или мошенница или что-то в этом духе. Моей дочери задали вашу книгу по литературе, и вчера она прибежала сама не своя — дело в том, что у нас и правда есть родственник по имени Уилл Генри. Он был женат на моей двоюродной прабабке по отцовской линии. Возможно, это всего лишь совпадение; но, если всю эту историю про якобы найденные дневники вы и правда не выдумали, то, думаю, это может вас заинтересовать.

Искренне ваша,

Элизабет Ридл [По ее просьбе имя было изменено, чтобы защитить тайну личности.]».

Сколько-то писем и один телефонный звонок, и вот я уже лечу в Нью-Йорк — поговорить с Элизабет в ее родном Оберне. После весьма приятной беседы (и нескольких чашек кофе в местной забегаловке) она отвела меня на кладбище Фортхилл. Моя проводница — живая и открытая дама средних лет — похоже, уже полностью разделяла мою околдованность тайной Уилла Генри. Она согласилась — как согласился бы всякий разумный человек на ее месте, — что в его записках было куда больше выдумки, нежели правды, однако подлинность ее кровной связи с человеком, которого также звали Уильям Джеймс Генри, не вызывала ни малейших сомнений; связи, что привела меня в Нью-Йорк — и на это кладбище. Элизабет посылала мне, конечно, фото надгробия; но я хотел увидеть его своими глазами.

То был чудесный день: деревья гордо стояли во всей роскоши осеннего убора, а пронзительно-синее небо казалось чистым, как алмаз. И вот, спустя три года и три месяца после того, как я впервые увидел преследовавшие меня с тех самых пор слова («Вот тайны, что я хранил. Вот вера, которой я не предал…»), я стоял у могилы и читал на гранитной плите:

...

ЛИЛЛИАН БЕЙТС ГЕНРИ

1874–1950

Возлюбленная супруга

Изгнанные из рая,

Жаждем изгнания из ада.

— Я ее не застала, — проговорила Элизабет. — Но папа рассказывал, что личность она была… интересная.

Я же никак не мог оторвать взгляд от надгробия. До этого момента у меня не было ни одной материальной зацепки — кроме, конечно, самих дневников, нескольких вырезок из старых газет и прочих артефактов сомнительной ценности, заткнутых меж пожелтевших страниц. А теперь передо мной было имя, вырезанное в камне… Нет. Больше, чем имя. Здесь, в буквальном смысле у моих ног, лежал человек — человек, про которого писал Уилл.

— А его вы знали? — хрипло спросил я. — Уилла Генри?

Элизабет покачала головой.

— И его тоже. Она умерла, а через пару лет он исчез — меня тогда еще не было. Пожар…

— Пожар?

— Там случился пожар — в доме Лили и Уилла. Все, все пропало — сгорело. Полиция подозревала поджог… да и семья, в общем, тоже.

— Думали, Уилл Генри приложил к этому руку?

— Он им не больно-то нравился.

— И почему же?

Ее передернуло.

— Папа говорил, он был… странный. Но дело было не в этом. Не только в этом. Вот, — Элизабет вдруг принялась рыться в сумочке, — я принесла ее фотографию.

— А Уилл на ней есть? — спросил я, чувствуя, как сердце мое забилось куда чаще.

Она протянула мне выцветшую полароидную карточку, слегка повернув, чтобы на фото не бросало блик яркое, в самом зените стоявшее солнце.

— Кроме вот этой, я в папиных вещах ничего не нашла; но поищу еще, может, повезет больше. Это с ее семидесятипятилетия.

— Выходит, в сорок девятом, — подсчитал я. — Предпоследний день рождения в жизни.

— Последний. До следующего она не дожила.

— А слева от нее — это Уилл? По возрасту как раз подходит.

— Это? Ах, нет-нет-нет! Это Реджи, ее брат. Мой прадедушка. Уилл сидит справа.

Со дня, когда была напечатана фотография, прошло уже больше шестидесяти лет, да и изначально картинка была немного не в фокусе — но даже так бросалось в глаза, что человек справа от Лили лет на двадцать ее моложе. Элизабет, глядя на карточку, видела то же, что и я.

— Вот поэтому-то, папа говорил, они его и недолюбливали. Лили клялась, что он младше ее на десять лет, а выглядело, будто бы на все двадцать. Вот все и думали, что он женился на тетушке из-за денег.

Я все смотрел и смотрел на расплывающееся изображение. Узкое лицо, темные, глубоко посаженные глаза, застывшая, загадочная улыбка…

«Вот тайны, что я сохранил».

— Дети?

— Нет, ни одного. И ни одного родственника Уилла никто не видел. Человек-загадка. Никто не знал даже, чем он зарабатывает себе на жизнь.

— Догадываетесь, о чем я теперь спрошу?

Она весело рассмеялась, и, стоя на кладбище, я почувствовал в этом смехе странную жестяную нотку.

— Упоминал ли он когда-нибудь о том, что в юности подвизался на побегушках у охотника на чудищ? Ни разу — во всяком случае, ни о чем подобном мне не известно. Но в том-то и дело, что все, кто мог бы порассказать об этом, уже мертвы…

Мы помолчали. Меня одолевали бесчисленные вопросы — и ни один из них я никак не мог задать.

— Итак, дом сгорает дотла, а Уилл пропадает без вести, — наконец сказал я. — Это, получается, было — когда? Через два года после ее смерти, то есть — в пятьдесят втором?

— Вроде того, — кивнула Элизабет.

— И пятьдесят пять лет спустя его находят за тысячу миль отсюда в сточной канаве.

— Ну, — улыбнулась она, — я же не обещала объяснить вам всего.

Я вновь поглядел на надгробие.

— У него, — сказал я, — кроме нее, никого не было. Возможно, после ее смерти он просто тронулся умом. Вот и спалил дом и бродяжничал следующие пятьдесят лет, — я горько рассмеялся и покачал головой. — Забавно все-таки… Вот сейчас я ближе к истине, чем когда-либо, а чувство такое, будто истина от меня все дальше и дальше.

— По крайней мере, — утешительно проговорила Элизабет, — теперь вы знаете: хотя бы то, что он писал про нее, — правда. Лили Бейтс существовала, и в 1888 году ей действительно было тринадцать… И человек по имени Уильям Джеймс Генри тоже существовал.

— Допустим. А все остальное, что он писал, по-прежнему может быть и выдумкой.

— Да вы, кажется, разочарованы? Как будто бы то, что монстров не бывает, вас не радует!

— Я и сам уже не знаю, что меня радует, а что — нет, — сознался я. — Расскажите мне еще что-нибудь о Лили. Были у нее братья и сестры, кроме Реджи?

— Если и были, я о них ничего не знаю. Знаю только, что выросла она в Нью-Йорке. Ее отец — мой прапрадедушка — был финансистом; серьезным финансистом, уровня Вандербильдта.

— Дайте-ка угадаю. Она умерла, дом сгорел, и тогда ее банковские счета обнаружили выметенными подчистую?

— Ничего подобного. Никто после ее смерти не тронул на них и цента.

— Альфонс, как я погляжу, из Уилла был тот еще. Говоря откровенно, перед ним могли бы и извиниться.

— Было уже слишком поздно, — сказала она. — Тетушка Лили уже умерла… а Уилл — исчез.


Вот и все, думал я, пока самолет нес меня назад во Флориду. Вот я и получил, что хотел. Я знал и без того, что монстров не бывает, и что видные ученые, монстрологи по специальности, никогда не гонялись за ними по пятам. Дело было вовсе не в дневниках (хотя я и не мог отрицать, что те меня заворожили); дело было в самом Уилле Генри.

Я вновь засел за дневники. Монстров могло и не быть — но вот Лили Бейтс была. В пожелтевших записках лежали погребенными улики, которые могли бы привести меня к Уиллу Генри — к причине, по которой я так стремился его понять. То тут, то там между строк сверкали алмазы фактов — головоломка реальности, переплетшейся с безумием. Его жизнь и эта ее странная хроника требовали объяснения — и теперь я был более, чем когда-либо, тверд в намерении его получить.


...

Все мы охотники. Все мы монстрологи. Так пишет Уилл Генри ниже, на страницах, что принадлежат его перу. И что касается лично меня — он совершенно прав: чудовище, за которым охочусь я, не так уж и отличается от того, что чуть не погубило его самого — и его наставника.

Пеллинор Уортроп искал свой Святой Грааль; а я ищу мой.

Р. Я.,
...

Гейнсвилл, Флорида,

апрель 2011 года.

Больше нет спасения от людей.

Ушли чудовища,

Ушли святые,

Ушла гордость.

Остались только люди.

Жан-Поль Сартр

Книга седьмая

Objet Trouv? [Находка (фр.)]

Часть первая

«Крайне опасный яд»

Спустя несколько лет моей службы монстрологу я решился обратиться к нему с мыслью, что показалась мне достойной внимания: записывать, в интересах последующих поколений, наиболее выдающиеся эпизоды из его практики. Безусловно, я вынужден был дождаться сперва, пока его настроение станет чуть получше обычного. Ибо докучать Пеллинору Уортропу в момент, когда его успел настигнуть один из частых приступов меланхолии, было делом небезопасным для моего бренного тела. Однажды, когда я был настолько неопытен, что совершил, на свою беду, подобную ошибку, он запустил мне в голову томом шекспировских трагедий.

Вскоре мне представился случай завести разговор: с дневной почтой пришло письмо от президента Мак-Кинли [Уильям Мак-Кинли был президентом США с 1897 по 1901 год.], в котором он выражал Уортропу благодарность за преданную службу Отечеству, а именно — за удовлетворительное разрешение «особого случая в Эдирондексе». Доктор, чье эго было необъятно, как телеса силачей в цирке мистера П. Т. Барнума, трижды прочитал письмо вслух, прежде чем поручить его моей заботе как секретаря. (Да, помимо всего, я был и его секретарем… точнее сказать, служба секретаря также входила в понятие того самого «всего», что составляло мои обязанности.) Ничто, кроме разве что работы, не ободрило бы монстролога лучше, чем похвала от знаменитости; в такие мгновения, казалось, не только возвеселялся его увядающий дух, но и унималась более глубокая, страстная жажда.

— Воистину особый случай, не правда ли? — осведомился я.

— М-м… Да, полагаю, так, — монстролог успел уже погрузиться в свежий выпуск «Сэтердей Ивнинг Пост», что доставили вместе с почтой.

— И, несомненно, повесть о нем была бы интересной, если бы нашлось подходящее для нее перо? — осторожно продолжил я.

— Я подумывал написать на его основе заметку для Журнала, — бросил Уортроп. «Журнал Общества Развития Монстрологических Наук» был официальным печатным органом названного Общества и выходил раз в квартал.

— Я думал о статье для более… общеупотребительного издания. Взять вот хотя бы «Пост»…

— Интересная мысль, Уилл Генри, — отрезал доктор, — но в высшей степени недальновидная. Я обещал президенту, что дело в Эдирондексе останется строго конфиденциальным, и не питаю ни малейших сомнений, что, посмей я только нарушить эту клятву, как обнаружу себя в камере Форт-Левенворта. Не лучшее из возможных рабочих мест для меня, смею сказать.

— Но ведь стоит вам опубликовать в Журнале…

— Ах, это, — отмахнулся он, — да кто станет читать Журнал? Трудиться в безвестности, Уилл Генри, — вот в чем самая суть моего призвания. Я избегаю внимания прессы вовсе не из прихоти, я имею на то прекрасную причину: забота о людях и о моей работе. Вообрази только, что может натворить обнародование таких дел! Паника вспыхнет, как пожар, а вместе с ней — и новая охота на ведьм; право слово, половина штата Нью-Йорк бросит свои дома и побежит, как крысы с тонущего корабля, а другая половина явится вешать меня на ближайшем дереве.

— Некоторые, однако, могут посчитать вас героем, — возразил я. Отчаявшись воззвать к его разуму, я решил обратиться к тщеславию.

— Некоторые и без того так считают, — ответил он с явным намеком на письмо президента, — и мне этого достаточно.

Достаточно ли? Я знал, о чем говорит Уортроп. Не раз цеплялся он, лежа на кровати, за мою руку, пожирая меня жадным, ищущим взором горящих черным светом темных глаз, полубезумных от отчаяния и скорби; не раз умолял меня никогда не забывать, не позволить памяти о нем кануть во мглу могилы. «Ты — все, что у меня есть, Уилл Генри! Кто еще вспомнит обо мне, когда меня не станет? Я паду в бездну забвения, и мир и не заметит моей кончины, а если и заметит, ни одно сердце в нем не содрогнется!»

— Хорошо. Так, может быть, другой случай? Дело в Кампече или, например, дело в Калакмуле…

— Да что с тобой такое, Уилл Генри? — Уортроп бросил на меня испепеляющий взгляд поверх журнала. — Ты что, не видишь, что я пытаюсь развеяться?

— У Холмса есть Ватсон, — сказал я.

— Холмс — выдуманный персонаж, — напомнил доктор.

— Но прообразом ему послужил человек из плоти и крови.

— А, — Уортроп сухо улыбнулся мне, — Уильям Джеймс Генри, так ты не чужд литературных амбиций? Я поражен!

— Тем, что я не лишен литературных амбиций?

— Тем, что ты не лишен каких бы то ни было амбиций вообще.

— Что ж, — набрав побольше воздуха в грудь, сказал я, — выходит, что не лишен.

— А я-то тешил себя надеждой, что ты мог бы последовать моему примеру и взяться за изучение ненормативной биологии.

— Почему бы и нет? — возразил я. — Одно другому не мешает, мистер Дойль сам врач.

— Был врачом, — поправил меня Уортроп. — И не слишком преуспел в этом деле, — он отложил журнал: я наконец полностью завладел его вниманием. — Признаюсь, твоя мысль меня увлекает, и я не возражал бы против твоей пробы пера, но я оставляю за собой право просматривать все, что ты намереваешься направить в печать. Помимо собственной репутации, я должен заботиться и о репутации моей профессии.

— Само собой, — с готовностью уверил его я, — я никогда бы не посмел даже подумать о том, чтобы опубликовать что бы то ни было без вашего согласия.

— И не слова о… трудностях в Эдирондексе.

— Вообще-то, — проговорил я, — я думал о том деле несколько лет назад — о случае в Сокотре.

Лицо его потемнело, глаза вспыхнули и, наставив палец мне в лицо, он воскликнул:

— Нет, нет. Абсолютно, вне всякого сомнения — нет. Неужели ты не понимаешь? Ни при каких обстоятельствах ты не имеешь на это права. Безрассудство, Уилл Генри, даже заговаривать об этом!