Рик Янси
Монстролог. Ступени, ведущие в бездну
Посвящается фанатам, яростным и преданным, без которых не было бы этой книги
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Данте
Благодарности
«Монстролог» был задуман как одно повествование, а вырос в нечто совершенно другое. Но, вероятно, такова судьба любого творческого начинания, и я должен был заранее знать, что путь будет порой мучителен, полон непредвиденных опасностей и неожиданных ответвлений. Написать книгу о монстрах-людоедах, сеющих панику вокруг, сравнительно просто, куда сложнее исследовать непроглядный мрак, царящий у человека внутри. Временами я сам переставал понимать, что именно я пишу, но никогда у меня не было сомнения в том, стоит ли. Даже в самые темные времена — а такие были — я держался. И хотя я не всегда знал, что именно у меня есть, но никогда не сомневался, что кое-что все-таки имеется.
И я был не одинок в этой вере. Брайан Де Фиоре, агент необыкновенного дарования, был рядом с самого начала; также и неоценимый Дэвид Гейл, редактор, чрезвычайно терпеливый человек, лучше многих понимающий особенности творческого процесса. Отдельной благодарности заслуживает и вся команда издательства «Саймон энд Шустер», в особенности Жюстин Чанда и Нава Вульф.
Эта книга — как и все остальные мои книги — никогда не состоялась бы без поддержки и постоянной веры в меня моей жены, Сэнди. Она — живое доказательство того, что главное в жизни — правильно выбрать жену, а не университет.
И, наконец, самое важное: я благодарю моих читателей, которые восстали, узнав, что жизни их любимой книги грозит опасность. Если бы не они, история Уилла и доктора Уортропа осталась бы без конца. Их реакция тронула меня безмерно, хотя я понимаю, что дело тут вовсе не во мне, а в полюбившихся персонажах. Я разделяю чувства моих читателей. И от души надеюсь, что они не будут разочарованы.
Предисловие редактора
Из тринадцати тетрадей, найденных у человека по имени Уильям Джеймс Генри, скончавшегося в доме престарелых в 2007 году, три последние прочесть оказалось особенно трудно, а перевести их в какую-то приемлемую форму, по правде говоря, почти невозможно. Есть места, где рукопись делает практически нечитабильной, и не только из-за почерка. В одних случаях трудно разобрать сами слова, в других — понять, что именно они значат. Фрагменты стихотворных текстов перемежаются с бесцельно повторяющимися словами, примечаниями, нацарапанными на полях, и даже рисунками, то и дело возникающими в ткани текста и сопровождающими рассказ от начала и до конца, хотя рассказом его можно назвать лишь весьма условно. Потребовались месяцы упорного труда, чтобы разрозненные куски начали складываться в какую-то ясную картину. Текст пришлось подчистить: убрать из него все наиболее крепкие выражения и бесконечные отсылки к самому широкому кругу не идущих к делу предметов: от рецепта булочек с малиновым джемом до темных эзотерических материй, рассуждений о философии греков и пассажей из истории организованной преступности. Также пришлось добавить знаки препинания там, где это было абсолютно необходимо, поскольку сам автор уже к середине текста забросил все попытки справиться с ними; правда, в иных местах я сохранил его «ошибки» без изменений, полагая, что у него могли быть особые причины для нарушения правил. Как отметит внимательный читатель, повествовательное время то и дело меняется с прошедшего на настоящее и обратно — все это я также предпочел оставить без изменений. В конце концов, грамматический императив должен иногда уступать драматическому. Ответственность за деление текста на части также лежит целиком на мне: так я решил почтить Данте, на чей шедевр в повествовании немало ссылок.
Однако борьба с физической составляющей текста была отнюдь не самой сложной задачей.
Буду честен: покончив с последним томом, я испытывал к нему ненависть, не больше и не меньше. Однако потом к ненависти примешалось еще одно чувство: меня предали. Уилл Генри меня предал. Он разыгрывал меня, водил за нос. Или нет? По тексту тут и там были разбросаны намеки, предупреждающие знаки. Я достаточно долго прожил с первыми десятью томами, чтобы понимать, точнее, ясно видеть, куда ведут меня последние три. В глубине души я рано понял, что именно ждет его на самом дне. Он написал: я понимаю, у вас может возникнуть желание повернуть назад. И вы можете так поступить, если хотите.
Немного успокоившись, я снова перечитал все тринадцать фолио, и в девятом натолкнулся вот на что:
Она ненавидела и любила его, тянулась к нему и отталкивала его, кляня себя за то, что не может оставаться равнодушной.
Вот оно, подумал тогда я. Так оно и есть, лучше не скажешь.
...Р.Я.Гейнсвиль, Фл.март, 2013
Книга двенадцатая
Джудекка
О, если вежды он к Творцу возвел
И был так дивен, как теперь ужасен,
Он, истинно, первопричина зол!
Данте, «Ад».
Часть первая
Глава первая
Я жажду конца, но он все ускользает.
Хотя настиг его.
Он умер,
А я, вмурованный в джудеккский лед,
Все продолжаю жить.
Если бы я мог назвать безымянное
Мой отец в жару, живые черви сыплются из глаз.
Их изрыгает его рассеченная плоть.
Выблевывает рот.
Горю, кричит отец. Горю!
Его зараза, наследие мое.
Если бы я мог встать лицом к лицу с безликой тварью
Из огненных глубин мне слышен их двойной нестройный вопль. Пылая, они танцуют свой последний вальс.
Отец и мать, вальсируют в огне.
Если бы я мог разнять их
Если бы я мог распутать узел
Найти ту нить и потянуть,
Но так, чтоб все распалось от конца и до начала
Но нет начала, нет конца, и между ними тоже нет ничего
Начала есть концы
А все концы едины.
Время — вот прямая,
Да только человек — кольцо на ней.
Глава вторая
Когда их не стало, меня забрал к себе констебль.
Всю дорогу я не выпускал из рук отцовский подарок — пропахшую древесным дымом шапчонку. Жена констебля вытирала мне лицо тряпицей, смоченной в воде, а я молчал — у меня отняли голос те, кто танцевал в огне, вонь их горящей плоти, треск жадных красных челюстей и звезды, обнаженно сиявшие надо мной, пока я бежал. Алые пасти, белые глаза, и черви, осквернившие священный храм: белые черви, бледная плоть, алые пасти, белые глаза.
Их конец — мое начало.
Время — узел.
Вечер и утро стали днем первым.
Сначала я слышу голос, потом вижу лицо:
— Я пришел за мальчиком.
Меня накрывает черная тень. Его лицо — загадка, его голос — тяжкие оковы, они тянут меня вниз, пригибают к земле.
— Ты знаешь, кто я?
Я прижимаю шапчонку к груди.
Киваю. Да, я знаю, кто он.
— Вы — монстролог.
— Ты ему никто, Пеллинор.
— А разве у него есть кто-то еще, Роберт? Его отец умер, служа мне. Я перед ним в долгу. Видит Бог, я не просил об этой чести, но теперь я либо отплачу добром за добро, либо паду, исполняя свой долг.
— Прости меня, Пеллинор, я не хочу тебя обидеть, но мой кот больше годится на роль опекуна, чем ты. Сиротский приют…
— Я не потерплю, чтобы единственный сын Джеймса Генри был заточен в это ужасное место. Злосчастные обстоятельства отняли у ребенка родителей, и я заберу его к себе.
Нагнувшись надо мной, монстролог светит на меня блестящим глазом фонаря, сам оставаясь в его тени:
— Возможно, он обречен; ты прав. В таком случае, его кровь тоже на мне.
А длинные ловкие пальцы уже нажимают мне на верхнюю часть живота, щупают под челюстью.
— Зачем он вам, Пеллинор? Он еще мальчик, и не пригоден для вашей работы, или как вы ее называете.
— Я сделаю его пригодным.
— Спать будешь наверху, — сказал монстролог. — Там же, где в твоем возрасте спал я. Мне там было уютно. Так как тебя, говоришь, зовут? Уильям, верно? Или ты предпочитаешь Уилл? Дай-ка мне эту шапку, тебе она сейчас не нужна. Я повешу ее на крючок, вот здесь. Ну? Что ты на меня так смотришь? Забыл, о чем я спрашивал? Как мне тебя называть: Уиллом, Уильямом или еще как-то? Отвечай! Как тебя зовут?
— Меня зовут Уильям Джеймс Генри, сэр.
— Хм-м. Слишком длинно. Может, сократим?
Я отворачиваюсь. Над кроватью в чердачной комнате было окно, в него смотрели звезды — точно так же, не мигая, как тогда, когда я бежал прочь от огненного зверя, что сожрал их.
— Уильям… Джеймс… Генри, — прошептал я. — Уилл. — Что-то застряло у меня в горле, и я едва не подавился. — Джеймс… — Рот заполнил вкус дыма. — Ген… Ген…
Он громко и протяжно вздохнул.
— Что ж. Полагаю, сегодня нам вряд ли удастся прийти к согласию касательно твоего имени. Доброй ночи, Уилл…
— Генри! — закончил я, и он принял это как решение, хотя никаким решением это не было, а с другой стороны, было, поскольку было предрешено.
