Лайя бросается к камню и жадно рассматривает венок. Осторожно прикасается пальцем к жёлтому листочку. Тот больше не шевелится.

— Хап нит! Не трожь!

— Почему? Это подарок. Мой подарок. И он мне нравится.

— Ты помнишь, чем такие подарки заканчивались в сказках? Если забыла — напомню. Ничем хорошим!

— Ох, Либа, Либа! Ты слишком много читаешь. Сказки — это наришкейт, чепуха и небылицы.

Как же ты ошибаешься, сестрица… Я крепко зажмуриваюсь и тру лицо. Сказки — самая настоящая быль. А вдруг она до сих пор ничего не знает?

Вдалеке вновь посвистывает дудочка. Лайя тянется на звук всем телом. Качаю головой и решительно кладу руку ей на плечо.

— Шойн, Лайя, буде. Идём домой.

Сестра поднимает венок и с нежностью проводит пальцем по изгибам веточек:

— В жизни не видала ничего красивее…

— А если он заколдованный?

— Не глупи, Либа. Никакого колдовства не бывает.

— Правильно, не бывает. Как и людей, которые бродят по лесу, играя на дудочках, а ветви, заслышав их музыку, сами сплетаются в венки. Выбрось эту гадость, сказала!

И всё же лебеди это были или нет? Так и не могу решить. Нутром чую, что не они. Тогда кто? Или, вернее, — что? И тут Лайя надевает венок на голову и принимается со смехом кружиться, привстав на цыпочки.

— Лайя, сними сейчас же!

— Ни за что! — хохочет сестра.

— Значит, я сама его с тебя стяну.

— Нет!

Протягиваю было руку, но Лайя уже бежит к дому. Я с шумом топаю за ней. Мы пробегаем по лесу, минуем двор. Лайя несётся через сад прямо к реке. Мне за ней не угнаться.

— Не отдам, не отдам! Он мой! — дразнится сестра, подпрыгивает и хватается за ветку яблони.

Миг — и она уже на самой верхушке. Убедившись, что я за ней не полезла, спускается пониже и показывает мне язык:

— Не догонишь, не поймаешь!

— Ох, Лайя, накличешь ты беду.

Сестра вдруг грустнеет.

— Мы и так с тобой в беде, Либа. И кроме беды, нас уже ничего не ждёт.

— Хоть в дом эту пакость не тащи, а?

— Холосо, ненечка, — пищит она детским голоском.

Я морщусь и бреду к дому.

Высоко в небе перекликаются птицы. Мы с сестрой останавливаемся, запрокидываем головы. Лайя поворачивается вослед птичьему клёкоту. Вдруг что-то белое мелькает между деревьями и взмывает ввысь.

18

Лайя

В полдень говорю сестре,
что отправлюсь за калиной.
Убегаю в лес я вновь.
Затеряться в нём хочу,
в одиночку поскитаться,
побродить в тенях деревьев,
птиц послушать, звон ручья,
что бежит, бежит отсюда…
Я бегу ему вослед,
а куда —
мне безразлично.


В детстве я частенько
донимала тятю:
«Как летают птицы?» —
«По веленью Бога». —
«Боженька на небе?» —
«Бог повсюду, дочка». —
«Для чего ж молиться?» —
«Потому, что любит
Он наши голоса».
Не пришлись по вкусу
мне его ответы,
а ему, похоже, —
те мои вопросы.
Повзрослев, решила:
спрашивать не буду,
разберусь сама.


Как летают птицы?
Для того есть крылья.
Бог? А есть ли он?


И молитвы наши —
не слова ль пустые?
Не напрасна ль наша
жажда утешенья?


Вновь к реке спускаюсь.
Что, если там Женя
на коньках порхает,
словно птичка в небе?
Всё бы мне глядеть,
на неё, мечтая
с нею поменяться.


Временами у реки
в пальцах дрожь я ощущаю.
Стоит поглядеть на небо —
под лопатками зудит
нестерпимо и надсадно.
Вся я с головы до ног
становлюсь стрелой калёной,
ввысь нацеленной,
что рвётся
с тетивы неудержимо
вот уже который день.


Прежде я не ведала,
что со мной творится,
что за страсть такая
пышет в моих венах.
А теперь понятно,
отчего кручина
сердце обуяла.
Уж не тот ли лебедь,
виденный на крыше,
прилетал за мной?


Мучаюсь, тоскую,
взглядом провожая
стаи белокрылых
всё на юг, на юг…

19

Либа

Венок, висящий на сучке, кажется, вехтером-соглядатаем, зорко следящим за нами. Вот же гадость какая!

Ночью мне не спалось. В окно скреблись ветки деревьев, колыхаясь на ветру, а мне представлялось, это венок ожил и тянет, тянет свои лозы, ощупывает стены хаты, разыскивает щелочки между брёвнами, чтобы пробраться в дом и обвить шею Лайи, её запястья и щиколотки.

Я чую что-то нехорошее в лесу, совсем как тятя на свадьбе. В свисте ветра отчётливо различаются чьи-то шепотки. Широко раскрываю глаза. По крыше кто-то дробно топочет, напоминая о гусях-лебедях из матушкиных сказок. Сама не знаю, откуда ждать беды, из леса или с неба? Похоже, действительно ума лишилась. Что страшного может приключиться в нашем родном лесу или сонном городишке?

И всё же я по десять раз на дню проверяю ногти и ощупываю языком зубы: не заострились ли? Осматриваю кожу на руках: не стали ли волоски гуще? Никогда не была я красавицей и уже не стану, но всё равно не желаю становиться медведицей.

Вот только Лайю защитить хочется. Тогда, в лесу, мне подумалось, что, может, оно и не так плохо — иметь острые когти?

Стараюсь занять себя работой. Из надоенного сестрой молока сбиваю масло и делаю творог, как учила матушка. Лайя кормит кур и собирает яйца. А меня куры всегда побаивались, и теперь я догадываюсь почему.

Спускаюсь в погреб за горшочком мёда. Лайя отправляется в сад набрать калины, рябины, поискать орехов. Из страха перед незнакомцами в лесу хочется удержать сестру дома, но она выскальзывает за дверь прежде, чем я успеваю изложить свои соображения. Не запирать же её в хате? Или надо было? Что, если именно этого ждала мама? Впрочем, у меня всё равно бы не получилось.

Кроме того, моё сердце подтачивает червячок сомнения. Безопасно ли Лайе оставаться со мной? Что, если я вдруг обернусь злобной медведицей? Не задеру ли я тогда собственную сестру, как тятя — Алексея Даниловича?

Чтобы занять чем-нибудь руки и голову, принимаюсь за стряпню. Пытаюсь припомнить матушкины рецепты. Сколько нужно муки, масла, корицы и мёда, определяю по запаху: нет, маловато, ещё чуточку, ага, вот так будет в самый раз… Поглядишь на матушку и думаешь, что для неё это — проще пареной репы. Руки в миску, раз-два — и готов хлеб, три-четыре — вот тебе и пирожок. Волшебство или мастерство? Не знаю. Хорошо это или плохо, но меня ведёт мой нюх.

Готовлю леках — медовую коврижку. Старательно растягиваю губы в улыбке. Интересно, можно ли убедить себя, что — счастлива?

— Давай сходим в город, — просит за обедом Лайя. — Вдруг узнаем, кто были эти люди и откуда?

Я суплю брови, как тятя.

— Заодно проведаем Глазеров, — продолжает сестра, — успокоим, что с нами всё в порядке. Может быть, удастся раздобыть немного…

— Лайя! — рявкаю я, и мне тут же становится совестно: нельзя кричать на сестру.

— Шучу, шучу, — усмехается та. — Ну, почти. Надо же чем-то согреваться зимними ночами… Кому от этого вред?

— Тяте бы не понравилось.

— Ой, да брось! Господин Глазер нередко наливает мне глоточек, когда никто не видит. Мы с тобой, считай, уже взрослые. Если бы ты или я, как Сара-Бейла, вышли замуж в пятнадцать, никто бы и слова не сказал.

Конец ознакомительного фрагмента