Скоро Люда испарилась в облаках своего легкого отношения к жизни. Она была легким вином, а здесь все серьезно, здесь коньяк. Словно дежурный по юмору, весь вечер Анна метала свои дежурные шутки, которыми она могла сразить кого угодно, только не меня, успевшего их наслушаться за последние два месяца. Я поливал их коньяком и заедал шоколадными конфетами. Во рту был ликеро-водочный завод, в голове эстрадно-симфонический оркестр никак не мог настроить инструменты на какой-нибудь знакомый мотив. Не было никаких мотивов, ради чего все это, будто кто-то забыл подключить конец. Было впечатление, что мы не только пели под фанеру, но и улыбались. Скоро коньяк начал хоть как-то попадать в ноты.

Когда мы остались одни, народная артистка СССР повела меня в спальню и уложила на кровать. «Дамы приглашают кавалеров». Это было похоже на медляк, в котором вела она. Я понятия не имел, куда, зачем и как это делают народные артисты. Но теперь я начал понимать, за что они народные — они знали, как это делать с народом.

Я лежал и не сопротивлялся. Наконец из оркестровой ямы начали выходить членораздельные звуки. Приятный мотив играл в голове все отчетливее, настроение поднималось, как торжественный флаг на линейке. На рейке развевалась всеми цветами удовольствий, став из крайней, бескрайняя плоть. Казалось, Анна нашла родник и хотела выпить меня залпом, она взяла меня не снимая платья. Королева всегда должна оставаться королевой.

Чувствовал ли я себя королем? Скорее, у нас был союз: ее прихоть, моя похоть. Она повелевала так искусно, что мне даже не приходилось подчиняться. Рабство это было приятным.

Оставаясь рабом любви, я ощущал, как во мне рождается этот дух свободы, как с каждым мгновением он все яростнее рвется наружу. «Вот откуда народные революции, восстания, когда долго сосут, из людей свобода рвется наружу», — самодовольно улыбался я про себя. Меня накрывало какой-то прекрасной волной, пока я думал, как неплохо у нее получается, и сочинял в уме песню.

Революция свершилась. Некоторое время я пребывал в теплом море любви. Продолжения, слава богу, не последовало. Королева получила все, что хотела, она молча лежала и смотрела на меня из-за черных кулис платья. По умолчанию я встал, застегнул штаны, спокойно вышел из ее номера и направился в свой.

Там меня ждал второй акт пьесы. А именно литовская красавица Люда, которая так к лицу была этой постели, как оказалось, не прекращала крутить свои фуэте, просто я о ней на время забыл. Это вышло продолжением банкета. Будто танцовщица вылезла из того шоколадно-коньячного торта, чтобы утешить мужчину после минета. Какой приятный сюрприз, добрый секс. В отличие от утра. Оно не было добрым.

— Кто это может быть? — разбудила меня нехотя Люда, мысленно открыв дверь.

— Не знаю.

«Черт, неужели, Анна? — испугался я. — Сейчас грянет буря, — спрятался я под одеяло. — Что ее дернуло в такую рань?» — подумал я про себя.

— Доброе утро, не правда ли.

— Не правда, — узнал я голос мамы. Мама отдыхала здесь недалеко в Трускавце. Она приехала неожиданно, и мне пришлось их познакомить.

— Тебе еще не надоели тощие блондинки? — спросила мать, когда Люда смывала следы ночи в ванной.

— Надоели, — вспомнил я Даму Пик. — Давно хочется чего-то простого, народного.

Вера в Деда Мороза

* * *

Я часто думаю, что могло бы случиться сегодня, начни я день не с кофе, а с шампанского. Возможно, мне было бы проще проводить этот год. В который самые наивные верили, они верили, что в новом году все будет иначе, они найдут новую работу, возьмут ипотеку, сделают ремонт, женятся, заведут детей… Они сожгли бумажки с желаниями, они проглотили их с шампанским, они ждали восхитительных изменений и шуршали целлофаном надежд, собирая подарки. Наверное, я тоже был среди них, я улыбался суете их чувств: циничный, еловый, колючий — и в душе отмечал: самые наивные всегда были самыми счастливыми на этой планете.

В этот вечер я был наивен, я верил, что в следующем году все будет иначе, я шел по Невскому, который скинул с себя свой серый кафтан, переоделся в карнавальный костюм и сверкал всеми красками праздника. Повсюду выросли нарядные елки, укутанные в гирлянды, украшенные блестящей бижутерией. Километры подсветки в виде тысячи лампочек, словно тысячи улыбок, освещали ночь и поднимали настроение.

Мое настроение тоже было на высоте. Где-то с октября я уже начинал ждать Новый год. И так до сих пор. Наверное, Новый год считался тем самым волшебником, который должен был прийти и решить все мои проблемы. Проблем, как обычно, под Новый год накапливалось. В Деда Мороза я перестал верить лет с шести, когда он явился к нам домой в шубе, с бородой, но в черных ботинках. Морозным скрипучим голосом он попросил прочесть меня стих, я стоял под елкой и читал стишок, глядя на его черные ботинки.

Чем дольше я смотрел на эти ботинки, тем сильнее понимал, что Дедушка Мороз ненастоящий.

Потом, когда Дед Мороз ушел, я расспросил всех гостей, почему Дед Мороз в ботинках, он же должен быть в валенках. Может, он ненастоящий? Никто из взрослых не смог мне ответить, почему Дед Мороз в ботинках. Только кивали утвердительно, и слышно было, как в их голове булькает шампанское: «Самый что ни на есть настоящий Дедушка Мороз».

Сегодня было 26 декабря, и я шел к Гульнаре, это моя девушка. Мы договорились пойти на каток, и я должен был зайти за ней на Моховую, где она снимала комнату в коммуналке. Я давно уже звал ее переехать ко мне, но Гульнара не хотела ни в какую. Это было и понятно. Каждый день там словно праздник, достаточно было зайти на одну общую кухню. В этом доме в свое время расселяли театралов и художников, в общем, богему, многие так и не смогли отсюда выбраться или просто не захотели, так и остались в этой творческой коммуне. На ее кухне всегда было с кем поболтать о насущном, было кому пожаловаться на несбывшееся, рассказать о своих подвигах, выпить чаю или вина. В общем, перевести дух от вечной беготни за счастьем.

Меня здесь уже знали, Гулькин хахарь, как говорила Тамара Васильевна. Мощная дама в леопардовом халате, с шиньоном на голове, все время что-то варила, что-то стирала, что-то курила в форточку. Вот и сегодня, я сидел на этой огромной кухне на четыре плиты, три стола, шесть шкафов и одно зеркало, попивал чаек, который заварила мне Гуля, ждал, пока она наведет себе макияж, когда Тома (так ее все здесь звали) неожиданно предложила:

— Шампанское будешь?

— А не рано?

— Рано, но праздника хочется.

— Я бы не отказался.

— Как настроение у соседей? — вошла на кухню Вера Павловна. Еще одна соседка. Худая, высокая женщина неопределенного возраста с короткой стрижкой и поставленным голосом.

— Шампанское будешь? — предложила ей тоже Тома.

— Бокалы есть?

— Нет, только ванна.

— Тащи.

— Там белье лежит и Степаныч с утра, никак не может отойти от вчерашнего корпоратива. Ладно, пусть отмокает, только не говори ему про шампанское, а то он быстро отрезвеет.

Тома достала стаканы, достала из холодильника бутылку и молча протянула мне.

— Он так быстро пьет, бутылку за два глотка.

— И спорщик ужасный. Так хочется романтики, а не споров, — закатила глаза Тома. Я открыл шампанское, которое отозвалось хлопком, но пробка при этом осталась в моей руке.

— Мастер, — улыбнулась Вера.

— Спорить я не люблю, но если меня прижать к стенке, я могу укусить. А чем дальше, тем ядовитее укусы, могу и зубы свои вставные в укусе оставить.

— Как пчела?

— В смысле?

— Она оставляет жало.

— Ну да, жалко, конечно, дороговато вышли. Поэтому не кусаюсь, просто брызжу ядом. Злость, ею всегда хочется поделиться. Хотя в душе я добрая, поэтому и живу здесь до сих пор. Хотя дети давно мне уже предлагали съехать.

— Добротой ничего не добьешься в жизни.

— А чем добьешься?

— Страстью.

— Страсти? Во мне ее было много. А куда девать, когда вокруг одни друзья и близкие люди. Время, проведенное с мамой, бабушкой, псом, — это лучшее, что у меня было в этой жизни, в крайнем случае шопинг. Ой, извини, я не хотела сыпать тебе соль. — Налила она шампанское в стаканы, те закипели, и пена выплеснулась на стол. — Вот — я же говорю: яд из меня так и прет.

— Твоя проблема в том, что ты слишком открытая.

— Я не открытая — я не люблю сквозняков, — закрыла Тома форточку. — Теперь с наступающим, — раздала она нам стаканы и подняла свой.

— Пусть у нас все будет хорошо! — двинула свой тост Вера.

— Я не жадная, мне достаточно первых пяти слов. Пусть у нас все будет!

Девушки выпили до дна, я тоже. Эндорфины начали свой танец. Я слушал соседок вполуха, находясь где-то в своих мыслях.

— В сердце моем всегда сидел зверь, и он ел мое эго. Когда у меня что-то болит, я не люблю никого. Не люблю — но всех жалею.

— Знаешь, почему я вышла за портного, я хотела заштопать рану в душе.

— Слушай, у меня есть отличная книга, я тебе дам почитать. Она тебе точно поможет.

— Книга какого-нибудь хрена, ни черта. Дети — лучшие мотиваторы. Они смотрят. Они повторяют за тобой. Они продолжение тебя. Поэтому ты должен победить всех злодеев, включая собственную лень. Но дети уже выросли и живут своей жизнью. Они уже старше тебя, — посмотрела на меня Тамара.