— Чувствую себя уже на экскурсии.

— Да, было дело, в студенческие годы водил я туда туристов, — посмотрел я на гостей.

— Как интересно, — одарила меня взглядом Белла.

— Еще как, — усмехнулся я. — В этом музее полно всяких чудес. Самое интересное там, правда, спрятано в фонде хранения.

— Что именно? — закусил наполовину свой бутерброд Альберт.

— Боюсь испортить вам аппетит, — улыбнулся я Альберту улыбкой радушного хозяина. «А может, и подогреет», — перевел взгляд на Беллу. Чем больше нравится женщина, тем сильнее неприязнь к ее спутнику. Желание отобрать, присвоить, хотя бы на время, велико и надо уметь его гасить. Я умел.

— Ну, тогда я пошел, привет сокамерникам и всем тем, кто в пробирках, — оставил без внимания, без прощального взгляда замужнюю женщину, чтобы показаться как можно более независимым.

Корюшка жареная

— Что это? — посмотрела жена на пакет, который я протянул ей. Кот почуял рыбу, Фортуна — посягательство на свободу, на личное время, на какой-никакой маникюр, она внимательно посмотрела на свой, выяснить — все ли заусенцы на месте, гости ощутили неловкую паузу, которую они явно еще не репетировали и которую еще не умели держать.

— Рыба.

— Знаешь, в чем проблема рыбы? Ее надо чистить.

— Знаю.

— Огурцами пахнет, — не стала она брать пакет. Он повисел какое-то время на моих пальцах, потом лег на стол рядом с раковиной.

— Потому что корюшка. Пожаришь? — словно кот, подходил я и так и эдак, чтобы полакомиться рыбкой.

— Если почистишь.

— Я не умею.

— Что ты сказал, не слышу? — включила она воду, чтобы набрать в чайник.

— Я не умею.

— Надо же было так оглохнуть, — потрепала она свое ушко. — Сегодня после пресс-конференции пошли на Петропавловку сделать залп, — увидела недоуменные лица гостей Фортуна. — По традиции самый почетный гость фестиваля должен стрельнуть из пушки. В общем, режиссеру, который стрелял, девяносто два. Пришлось держать его, чтобы ветром не сдуло, к тому же плохо слышит. Мне, как переводчице, пришлось инструктировать его вплоть до выстрела.

— Контузило, — поставил свой диагноз Альберт.

— Это надолго? Как ты думаешь.

— Пока рыбу не почистишь, — улыбнулся я. — Кстати, а как дедушка?

— Начал слышать.

— Клин клином.

— Это пройдет? — снова потерла рукой свое ухо Фортуна. Она вспомнила, как, глядя на Неву после выстрела, почувствовала себя оглушенной рыбой, что плывет кверху брюхом по течению. Ее что-то спрашивает француз, но она глуха и нема. Внизу на берегу мужик с коляской смотрит грустно на кораблики. Коляска, словно якорь, тянет его мечты на дно. Фортуне на миг показалось, что она слышит, как плачет ребенок. Режиссер дергал ее за рукав.

— Надеюсь. Но я буду любить тебя и глухой. Не бойся.

— Я не боюсь, я не слышу.

— Но рыбу-то ты можешь почистить. Это же корюшка… — прибавил я драматизма.

— Красивое имя, — прокомментировала Белла.

— Ну, так что? Что будем делать с рыбой? — посмотрел я любя на жену.

— Отпусти обратно, — улыбнулась Фортуна. — Могу пожарить.

— Давайте я почищу, — вызвалась Белла. Встала из-за стола и сняла с вешалки фартук.

— Вот это я понимаю, — с уважением посмотрел я на нее. «Вот она настоящая женщина: поймает, почистит, пожарит, накормит. Повезло тебе, Альберт», — посмотрел я на ее мужа. Тот оторвался от куска бумаги, на котором что-то рисовал: «Я знаю». И неожиданно заговорил:

— О, с этим у нее проблем нет. Помню, однажды на даче заваливается к нам сосед с гусем под мышкой.

— У собак еле отбил, — положил он птицу на пол, в надежде, что та, если не полетит, то хотя бы пойдет. — Смотрю, окружили кого-то, лают. Хорош гусь, — попытался поднять он ему шею, вытянув ее вверх.

— Хорош-то хорош, только надо его срочно резать, а то потеряем птицу.

— Резать?

— Ну да. Пока совсем не дал дубу. Жалко терять такую красивую птицу.

— Ты так думаешь? — снова попытался он поднять голову гусю.

— Сам не видишь что ли.

— Ты умеешь резать?

— Я нет.

— Я тоже не умею.

— И тут появилась прекрасная Белла, — предвосхитил я рассказ Альберта.

— Точно. Она знала, как разделывать утку, потому что отец ее был охотником, был и есть. Но это я узнал позже, когда уже мы поженились.

— Хорош гусь, — коротко усмехнулся я.

— Я бы сказала гусыня, — добавила Фортуна.

— Да, она была прекрасна, но курила.

— А сейчас? — усмехнулась Белла.

— А сейчас не куришь.

— Курила? Так это и была искра, Альберт, — пошутил я. «А так жди, пока ты разгоришься».

— Это еще не все, — добавил он. — Хотите расскажу?

— Еще бы.

— Тем временем Белла уже казнила гуся и положила голову на край раковины. А ощипанную тушку сунула в духовку. Едва она ее закрыла, как в дом ворвалась возбужденная соседка и сразу оказалась на кухне: «Извиняюсь за вторжение, вы гусака, случайно, моего не видели. Все остальные пришли, а он нет. Даже не знаю, где теперь искать», — смотрела она мне в глаза. Они, в свою очередь, наблюдали за кошаком, который не преминул воспользоваться замешательством, запрыгнул на раковину и нежно прихватив голову гуся, будто мышь, соскочил на пол и медленно пошел вдоль стены.

Я смотрел на кота, кот на дверь, соседка на меня. Мне даже пришлось приобнять ее, чтобы она вдруг не обернулась:

— Нет, нету тут никакого гуся.

— Уже нету, — добавил я юмора в его рассказ.

— Типичный треугольник Карпмана: жертва, свидетель, агрессор, — подвела итог Фортуна, заваривая чай.

— О, здорово у тебя получается, — наблюдал я, как растет кучка готовой к жарке корюшки. В очередной раз перевел взгляд с рыбы на кухарку. Белла была прекрасна. Рядом с ней, как на картине Васильева «Апофеоз войны», холмик черепушек, только рыбьих.

Я достал сковороду, поставил на огонь и плеснул туда масла.

Фортуна нашла в шкафу муку и, предварительно посолив, принялась макать в нее корюшку. Скоро та нервно зашипела в масле. Кухня наполнилась жареным воздухом. Запах жареной рыбы был неумолим.

— Может, вина? — предложил я, уже открывая дежурную бутылку каберне- совиньон.

Через несколько минут все четверо приступили разбирать жареную корюшку на запчасти.

— Вкусно? — посмотрел я на Беллу. Словно только сейчас смог ее раскусить. И будто только она сейчас обладала вкусом.

«По-моему надо прекращать, я становлюсь слишком назойливым, теряю бдительность», — спрятал он глаза в корюшку.

— Нет слов, — вытерла она губы о салфетку, взяла очередную рыбку и улыбнулась пунцовыми губами в ответ.

— Очень, — тоже был небогат на слова Альберт.

Фортуна держалась особнячком. Небольшой изысканный особнячок, построенный неизвестным испанским архитектором середины XX века в стиле мудахер, что сочетал в себе и восточный колорит и европейскую строгость.

Горка идеально обглоданных косточек выглядела словно некая стеклянная конструкция в стиле постмодерна для украшения особняка. Большой Каприз.

— А куда бы вы нам еще посоветовали сходить? — закончил с очередной корюшкой Альберт.

— А где вы уже были?

— Да много где.

— Ну, — начал я перебирать в голове достопримечательности. — Под дождем уже были? — не нашел я ничего оригинальнее.

— А как же, — засмеялась Белла. Она смяла салфетку, на которой предварительно оставила губы, бросила в тарелку и отодвинула ее в сторону.

— Питер начинается с дождя.

— Как недавно пишет мне один мой одноклассник, который живет в Майми. «Мокро, холодно, одиноко. Что ты нашел в этом Питере?» — вопросительно посмотрел я на всех.

— Себя, — ответил за них. Фортуна недоверчиво отвела голову. Ресницы ее припорошило удивлением.

— В этом городе каждый чувствует себя хозяином положения, пока в один прекрасный день не поймет, что находится на службе.

Фортуна тихо рассмеялась.

— Представила тебя на секунду в шинели, в метели, охраняющим Александрийский столп.

— Ага. Застолпил себе место под дождем.

— Так куда нам еще можно сходить? — снова напомнил о себе Альберт.

«На, идите на…» — произнесла я про себя. Никто меня не услышал, кроме Макса. Он такой дурачок, он все понимает без слов.

* * *

— Мое любимое место? У меня их много.

— Хотя бы любимый дом, — завязывал разговор Альберт.

— Наш, — посмотрел я на Фортуну, которая выглядела потерянной, но я вовремя подобрал ее, сделав пару шагов вперед. Приобнял. Она через силу улыбнулась. Скорее сейчас это была сила трения, чем притяжения.

— Доходный дом Р. Г. Веге — построен в начале XX века.

— А чем он так обязан? — не отпускал меня Альберт.

— Доходами, — отшутилась за него Белла.

— Точно. Так и есть, — налегло уже на меня полнотело Каберне. — Мне всегда хотелось быть богатым, но щедрым. Но как это совместить?

— Бери от жизни все и делись.

— Как у вас все просто. Наверное, вы счастливые люди.

— Мне не нравится слово наверное. Какое-то оно никакое, без веры, — поправила меня Фортуна.

— Хорошо, вы счастливые люди. А у нас, у питерцев все сложно. Все через одно сердце.

— Да ладно тебе, Макс. У нас только цветочки, в Москве ягодки. В Москве сложно.