— Ну да, вы бы рванули за мороженым вчетвером, — рассмеялась Женька.
Лев хмуро улыбнулся. Его молодое красивое лицо отливало бронзой, словно памятник молодому ученому, поедающему мороженое. Как и положено памятнику, он молчал и смотрел на все свысока.
— Что вы еще знаете, Лев? — доела мороженое подруга. Ее широкий профиль еще немного растекся от удовольствия.
— Надя, как же вы все-таки красивы. Я пока бежал вокруг пруда, все время думал о вас.
— А как же я? — не сдавалась подруга.
— Вы же замужем.
— С чего вы взяли, что я замужем?
— Ну у вас же есть парень?
— Допустим, но при чем здесь муж?
— Злитесь без повода.
— Я злюсь? Разве я злая? — посмотрела Женя на свою последнюю Надежду.
Надежда недоумевала, с одной стороны, ей хотелось защитить подругу, но с другой стоял Лев. Такой красивый и мужественный. Она не оправдалась, как часто бывает с надеждами.
— Точно не добрая. Даже после мороженого, — мрачно улыбнулся Лев.
— За мороженое отдельное спасибо. Сколько я вам должна?
— Нисколько. Мне просто показалось, что вы против наших отношений с Надей.
— А у вас уже отношения?
— Вот, вы как будто ревнуете.
— А вы знаете, что такое ревность?
— Знакомое чувство, но как можно ревновать к незнакомцу.
— С чего вы взяли, что я ревную? — Вдруг споткнулась подруга. И легкий ветерок досады «черт возьми» поднял пыль с дорожки. Черт взял свое, рассорил троицу и, празднуя победу над добром, включил на радостях «Кумпарситу».
— Музыку слышите? Танго.
— Да, этот мужик здесь постоянно играет на аккордеоне.
— И представьте, будто я пригласил Надю, а вы остались стоять. Тут любая заревнует.
— А вы умеете танцевать танго?
— Вот опять вы атакуете. В том-то и дело, что нет. Но это уже не важно. Главное — пригласить. Я и не думал заставлять вас ревновать.
— Что же вы думали? — вмешалась Надя.
— Почему я раньше вас здесь не встречал.
— Наверное, потому что я была замужем.
— Серьезно? Вы же такая молодая. Чтобы…
— Чтобы что?
— Чтобы прятать свою красоту за кем-то. Она ведь не вечна. Проклятые мужья готовы заточить своих жен в замок, лишь бы только никто не видел, никто не дышал неровно, не покушался на собственность.
— Если бы в замок, мы жили в коммуналке.
— Слава богу, все это уже позади.
— Откуда вы знаете, что позади?
— Понятия не имею, но что-то мне подсказывает. В химии все лишнее всегда выпадает в осадок.
— Так как же вас все-таки зовут?
— Надя.
— Женя.
— Очень приятно.
— Вот и познакомились. Однако мне уже пора бежать, — почувствовала себя третьей лишней Женя. — Договаривалась еще с одним львом, настоящим, — добавила она ехидно. — Уже опаздываю, боюсь, будет рычать, — улыбнулась она.
— Какое счастье, что у вас есть свой лев, — заметил Лев. — Надеюсь, вы на меня не в обиде?
— Нет, что вы. Вы самый безобидный лев, которого я встречала, — снова уколола она его. — И еще раз спасибо за мороженое.
— Вечером созвонимся. — Поцеловала подруга Надю и исчезла.
— Подруга выпала в осадок, — заключил с улыбкой Лев.
— Женя просто бомба, с ней всегда как на вулкане.
— Химия жизни. Если кислоту смешать с щелочью, то кто-то выпадает в осадок.
— Вы всегда такой?
— Какой?
— Едкий, как химикат. А можно я буду звать вас так иногда? Химикат, — рассмеялась Надя.
— Лучше уж тогда Рыжий.
— Почему рыжий?
— Меня в детстве всегда так звали.
— Вы обижались?
— Трудно обижаться на правду, — махнул рыжей гривой Лев.
Они шли по дороге и говорили, говорили, говорили, пока не обнаружили себя целующимися на скамейке, скамейка оказалась первым уровнем дивана, который теперь раскладывался то и дело в ее небольшой квартирке в самом центре города. Они разлагались на нем, как только позволяло чувство стыда. Скоро оно прошло, им было не стыдно. Совсем не стыдно. Расклад был прост — уложить бабу на диван.
Рассказы были все те же, о бывшем итальянском любовнике, который хотел взять ее замуж, да не взял.
— Какой же он дурак!
— Я тоже так подумала.
Немного еврейские черные яркие глаза — от бабушки, тонкий нос, пухлые губы — от мамы и беспечный нрав — от папы, настолько беспечного, что Надя не видела его никогда, не знала и знать не хотела.
Им было хорошо, и они не задумывались о завтрашнем дне, видимо, от этого и было так хорошо. Не думаешь про завтра — и гора с плеч.
Весна бурлила в каждой их клетке, хотя снаружи уже кружила листьями осень. Она раскидывала карты: клен, дама, валет. И этот балет был прекрасен своей изящной хореографией и яркими костюмами.
Они могли часами наблюдать, как бросаются с деревьев листья в свой последний полет. Их смерть была прекрасна. Люди так или иначе подхватывали этот суицидальный порыв, ходили понуро и словно насморком шмыгали депрессией. Спрятав голову в плечи, подняв воротник, они тщетно искали повсюду упавшее настроение. Влюбленность, будто теплый плед, позволяла Льву и Наде пережить похолодание без потерь. Пока у Льва была Надежда, а у Надежды Лев, ничто не могло их заставить переживать так близко к сердцу времена года.
— С кленов листья падают красивее всего.
— Да, а вот осины сбрасываются прямо стаями, будто перелетные птицы, которые собрались на юг.
— У каждого дерева своя авиация.
— Свои авиаконструкторы.
— У меня в голове Чайковский «Времена года».
— Да, надо выпить чаю, чтобы выключить.
— Ты надолго уезжаешь?
— Завтра. Я хотел сказать — до весны.
— Неужели это так необходимо?
— Да, надо провести серию опытов для моей кандидатской. Здесь нет такой лаборатории. Будешь скучать?
— Нет, буду развлекаться.
— Правильно. Скучать не будем.
Мы завтракали в постели, мы никуда не хотели идти. Только плыть, плыть на нашем плоту, побросав работу, личные вещи за борт. Мы валялись голыми в постели уже неделю, как в свое время Джон Леннон и Йоко Оно, только там это было сделано на публику, мы же не хотели ни с кем делиться счастьем, только время от времени в дверь звонили курьеры и с недоумением заглядывали в наши счастливые, заспанные от любви лица, оставляя в награду то продукты, то пиццу. Всякой хорошей реке приходит конец, как только она впадает в море. Нашему круизу тоже.
И сейчас мы шли по знакомому саду, чувствуя, что даже в Летнем саду бывает осень. В пруду плавала лебедь, грациозно, изящно, преисполненная любви, я снова мысленно нырнул в холодную осеннюю воду, поймал ее руками, мне хотелось забрать эту красоту с собой. Это было бессилие, мне хотелось забрать Надю с собой, но ей надо было учиться, а мне работать. Надя, с большим букетом цветов в руках, посмотрела на меня, как лебедушка, прижалась к моей щеке своим холодным клювом, я в ответ поцеловал его своим.
— Пошли ко мне. К тебе так долго ехать.
— Пошли.
Двадцать лет спустя в той же квартире. Фортуна и Антон
— Какая квартира! В самом центре. От родителей?
— Нет, от моей любимой тетушки. А ей досталась от ее сестры, которая получила в свою очередь ее после смерти мужа. Там история очень длинная. В общем, тетя пустила меня пожить, пока я учусь.
— Хорошая у тебя тетя.
— Не то слово — золотая.
— Мне бы такую. Почему мне никто не оставил в наследство квартиры напротив Летнего сада?! Да какого Летнего сада, хотя бы в Мурино. Нет, всего приходится добиваться самому. А я не хочу влезать в ипотеку, чтобы выплачивать до пенсии. Я хочу жить свободно, дышать, наслаждаться жизнью, любить, любить тебя, а не только свою работу, будто мне с ней заводить детей.
— Прямо монолог рыцаря, лишенного наследства.
— Слезливо получилось?
— Пойдет для районного драмтеатра.
— А это кто? — Указал он на портрет кота на стене.
— Любимый тетушкин кот, который постоянно теряется, но потом чудесным образом находится. Даже я его однажды нашла. Вообще, рыжий кот — это символ, это проклятие нашего рода. Так тетя говорит. Все коты были рыжими и Васьками, кроме одного. Легко поверить, что это был один и тот же кот.
— А кот просто шкурку менял, — рассмеялся Антон. — А, я понял, ты за кота получила такое приданое?
— Ну не совсем так. Я же говорю, что история длинная, если у тебя есть время, расскажу.
— У меня целая жизнь.
— Ты всю жизнь собираешься меня слушать?
— Да, слушаюсь и повинуюсь, — улыбнулся юноша, скрипнув паркетом в доме девятнадцатого века, в старой квартире, намоленной историей. Там все как в фильме. Быт ненавязчив, заставлено и тепло. На стенах — фотографии, люди смотрят на нас, что-то говорят. На полке подсвечник, «Гарри Поттер» и ваза для цветов, она пуста, в ней женственность давно засохла. Все знают женственность — она цветная, она безумно обожает свежие цветы, сколько бы ни говорили против, сколько бы разумных доводов ни приготовил прыткий ум мужской. Цветов там не было давно. А если женственность засохла, после пятидесяти уже никакие букеты не страшны. Неинтересны, обыденные, что есть, что нету.
— Есть ваза?
— Да, вот, — взяла Фортуна пустую вазу. — Я сейчас наберу воды. — Скользнула Фортуна с вазой в ванную. Скоро вернулась.
— Прямо девушка с кувшином.