— Точно, все как в жизни, — задумчиво произнесла Наталья. В памяти промелькнули образы ее мужчин, которые один за другим подходили, приглашая ее на танец. Никто из них не был идеален, один наступал все время на ноги, другой не слышал музыки, третьего приходилось вести самой.

— Как вы докатились до такой жизни? — продолжал читать ее мысли Артем.

— Я люблю кататься.

— Хорошо, постараюсь вас не уронить.

— Нет, это я постараюсь не упасть в ваших глазах, — улыбнулась Наталья навстречу поднятому бокалу инструктора. Она пыталась вспомнить четвертого. Четвертым упрямо подходил Артем и приглашал на танец.

— Ну что, потанцуем? — сделала первый шаг Наталья наперекор всем инструкциям.

— Увы, я не умею.

— Как? Вы же инструктор.

— Да, но по горным лыжам.

— Вот как? А так хорошо разбирае- тесь в танцах.

— Скорее в людях. В принципе, горные лыжи тот же танец. Только опаснее и ошибки больнее. Те же зажатые мужчины и женщины, которые очень хотят расслабиться, но не знают как.

— О, это моя голубая мечта, научиться кататься на горных лыжах.

— Это легко, осталось только дождаться зимы.

— С мужчинами всегда так, приходится все время что-то ждать.

Мама

Я часто встречал ее в кафе по утрам. Однажды мне все это надоело. Теперь встречаю по утрам ее дома, только кофе варю я.

В это утро кофе я сварить не успел, точнее сказать не было никакого желания. Я сбежал оттуда, как только проснулся. И уже качался в кресле в своем кабинете, пытаясь собраться с мыслями, но мысли не собирались, они игнорировали, они предпочитали другие собрания, дебаты в курилке дум, не голова, а полная фракций Дума. Работать не хотелось, хотелось на море, на дачу, насовсем.

Одна из мыслей, самая мрачная, кружила под потолком, после каждого дежурного облета пытаясь выйти за пределы, на волю, на свободу, в весну, втыкаясь всем телом в стекло. Качаться мне надоело, и я перешел к более действенным методам: я начал кататься на кресле от стенки до стола и обратно. За этим развлечением меня застала Катя, которой я успел чуть раньше заказать кофе.

— Кстати, звонили опять пожарники.

— Вам, Катя?

— Мне.

— Их было много?

— Я разговаривала с одним.

— Голос приятный? — продолжал я кататься на кресле.

— Мужской.

— Ну и как? Затушили пожар вашей страсти?

— По поводу плана эвакуации. Вы обещали подумать. Есть какие-нибудь мысли, Максим Соломонович? — стала очень серьезной Катя.

— Есть. Одна, — указал я на толстую муху, что ввинчивалась сверлом в стекло окна. — Слышишь, как ноет? Просится на волю, — ее жужжание действительно напоминало нытье капризного ребенка. Однако через мгновение муха взяла себя в крылья, оторвалась от стекла и взмыла вверх.

— Опять меланхолите, Максим Соломонович?

— Катя, вы должны помочь мне ее поймать. Эту мысль. Вы же видите, она разогнала все остальные…

— Я не умею ловить мух.

— Мне нужна ваша помощь. Вы же не оставите беспомощным.

— А кофе на что?

— Ну хорошо, не поймать, но хотя бы тогда убить, — пытался я скорее чем-то развлечься, выкинуть из головы вчерашний тяжелый разговор с тещей, которая приехала месяц назад и никак не хотела уезжать. Она хотела взять Питер, то есть остаться у нас насовсем, но насовсем меня совсем не устраивало, так как мне одной женщины в доме вполне хватало. Разомлев на первых родственных пирожках, я как-то не сразу заметил, что она уже через три дня жизни в моей квартире начала пытаться управлять нашей какой-никакой семейной жизнью. Это было странное ощущение, когда ты начинаешь чувствовать себя дома не в своей тарелке, в которой тебя пытаются приправить специями и съесть. Было непривычно возвращаться с работы, понимая, что домой тебе вовсе не хочется или хочется, но уже не так. Что в силу того, что ты еще не привит к этому вирусу, начинаешь следовать указаниям извне, начинаешь заранее просчитывать свои телодвижения, чтобы избежать лишнего упрека или комплимента, начинаешь ёжиться от излишней псевдозаботы. Я не был женоненавистником, я готов был ее полюбить, как родственницу, как мать моей жены, но, видимо, она не так нуждалась в любви, как во власти. Алчная женщина, она хотела упорядочить наше все. «Менеджер мне не нужен!» — вспомнил я свою вчерашнюю последнюю реплику, после которой все стихло. И у меня появился враг в лице тещи и союзник, который не знал, к какой стороне ему примкнуть, в лице жены, та держала нейтралитет, балансировала между нами, пытаясь сгладить углы. Она не могла понять, каким несчастьем могло это обернуться для дома, как рано или поздно ему снесет крышу, если он попытается приютить их обоих.

— Для убийства нужна веская причина.

— Представьте, что это мой самый лютый враг, — на ум снова пришла теща и начала топтаться в своих мохнатых тапочках, которые раздражали. Потом резко ушла вверх. С высоты она уже вынюхивала что-то, кружась надо мной черным вертолетиком, составляя карту местности, вынашивая очередной план нападения.

— У вас есть враги?

— Разве вы не слышите, Катя, — перестал я кататься на кресле и взял со стола чашку кофе, которой уже начинала интересоваться теща.

— Хорошо, сейчас принесу мухобойку.

— У вас есть оружие? Что же вы раньше не сказали, Катя?

— У меня есть все, — скрылась за дверью Катя. Я вспомнил холодную ночь с женой, холодный утренний кофе взглядов, когда решил вымыть чашку за собой в знак доброй воли:

— Привет. Как ты? — отправил я ей смску. Мне нужны были союзники.

— Как на качелях: к тебе, к себе, к тебе, к себе, — засветилось на моем экране через несколько мгновений. — Мама собирает чемодан.

«Хоть одна хорошая новость» — набрал я на автомате на экране, но отправлять не стал.

— Она на вертолете полетит, — стал я снова следить за пикирующим бомбардировщиком.

— Почему на вертолете? — подпрыгнул мой телефон и протянул новое письмо.

— Просто так сказал. На какое взять ей билет?

— Она хочет через неделю. Ты можешь позвонить?

— Через неделю? Не могу, — не хотел я снова сейчас домой. — У меня тут важное дело, — старался я не терять муху из поля зрения.

— Да, через неделю. Кстати, я уеду на три дня в командировку. Надеюсь, вы не убьете друг друга.

— Надеюсь, но гарантий дать не могу. А что она думает делать здесь после вчерашнего еще целую неделю? — бросил я себя еще на неделю в холодное не отопленное семейным теплом пространство собственного дома.

— Мирить нас. Так она сказала.

— Она считает, что у нас здесь война. Жили себе в мире, никого не трогали. Это же она войну притащила.

— Ну что ты такое говоришь, Максим. Ты ее еще плохо знаешь.

— Поэтому ты уезжаешь? Чтобы я узнал ее получше?

— По работе. Кстати, как твоя спина?

— Вроде бы отпустила. Отпустила меня куда глаза глядят.

— И куда они сейчас глядят?

Я не стал отвечать, наблюдая, как Катя сделала уже два выстрела из мухобойки, но попала в молоко.

— Катя, я понял, вы слишком добры, вы не способны на убийство.

— Я все время думаю: «За что?»

— За дерзость.

— Я имела в виду, мне что с этого?

— Катя, вы стали меркантильны.

Она ответила не сразу, сначала взяла стул и поставила к окну, по стеклу которого прогуливалась муха. Было заметно, что насекомое уже акклиматизировалось, а вид девушки с мухобойкой его не пугал, а забавлял.

— Все женщины меркантильны, если речь заходит о мужском внимании.

— Я мог бы предложить тебе дружбу, но знаю, что мы не сможем дружить.

— Да, это больше будет похоже на разврат.

Максим расхохотался так громко, что муха не выдержала и пошла на очередной круг. Теще не нравился его смех. Не то чтобы Максиму мешалась эта муха, просто он хотел как-то развлечься, другими словами, понаблюдать за игрой выдающихся бедер своей секретарши, которая была в него по уши влюблена. Флирт — он мог себе это позволить, она — нет. Ей нужен был не флирт, ей нужна была любовь, всему ее теплому доброму телу.

— Третья попытка, — перестал смеяться Максим. Катя посмотрела сначала на него, потом стала выцеливать севшую на занавеску муху. Но в этот момент ветер своей мощной рукой распахнул окно настежь и дернул за занавеску. Тем самым он спас жизнь теще, та улетела.

— Вот, теперь ваша совесть чиста.

— А ваша? — поставила стул на место Катя.

— Мою уже не отстирать, Катя.

— Попробуйте «Ваниш».

— Спасибо, только она спит.

— Да не за что, Максим. — Иногда Катя сбрасывала с себя официоз и звала меня по имени. Но я не шел, я знал, к чему это может привести. Я отгораживался работой, женой, тещей, дверью, стеной, весной. Меня не вдохновляло совместное чтение служебного романа.

— Особенно за кофе.

— Вам окно закрыть?

— Не надо, пусть дышит. — Я углубился в экран компьютера. Открыл ящик, нашел письмо Томаса.

— Ну, я тогда пойду?

— Да, конечно. Как вы относитесь к гостям, Катя?

— Ходить или принимать?

— Принимать.

— Смотря кого и сколько. Надо соблюдать дозу. Иначе гости могут отравить жизнь.

— То есть вы считаете, что настоящие гости — это не те, что к тебе приехали, это те, что никак не могут уехать, — вспомнил Максим одного своего старого знакомого, который жил на берегу Черного моря и был настолько гостеприимным, что постепенно гости вытеснили его из собственного дома. Однако, он не расстроился, рассуждая философски, он объяснял, что, видимо, этим людям море нужнее, чем ему. Кончилось тем, что он поставил в саду палатку и жил там. Но Максим не хотел жить в палатке, чувство собственного достоинства да и климат питерский не позволяли.