Лицо и руки девушки были перепачканы в крови. Соседка подумала, что с Канной что-то случилось, и бросилась на помощь, но та убежала. Женщина сообщила о произошедшем в полицию.

Чтение материалов дела меня утомило. Я оторвала взгляд от бумаг и увидела отражение своего лица в темном окне поезда. Почесав затылок, я задумалась.

В этом деле все было ясно, кроме одного: что заставило дочь решиться на убийство собственного отца? Откуда взялась в совершенно обычной студентке, пытающейся устроиться на работу, такая жестокость? Может, было что-то, что подтолкнуло ее к преступлению на подсознательном уровне?

Приехав в следственный изолятор, я заполнила все необходимые документы для получения разрешения на свидание с заключенной и стала ждать. Наконец в переговорную зашла хрупкая девушка невысокого роста: это и была Канна. Она поздоровалась со мной через стеклянную перегородку кивком головы, а затем села на стул. Ее тонкие плечи выглядели очень изящно.

Я сразу обратила внимание, что Канна кажется гораздо моложе своих лет. Ей было двадцать два, но выглядела она лет на шестнадцать. Я же ожидала увидеть перед собой молодую женщину, а не студентку университета с аккуратным детским личиком. При этом в ней ощущалась какая-то зажатость, возможно, потому что девушка сутулилась. Я поприветствовала ее как можно более доброжелательно:

— Здравствуйте, Канна. Меня зовут Юки Макабэ, я клинический психолог, работаю по этой специальности уже девятый год, — представилась я.

— Здравствуйте, — ответила Канна шепотом.

— Как вы себя чувствуете? — спросила я, но она только настороженно промолчала. Тогда я продолжила: — Вы наверняка слышали от господина Цудзи из издательства Симбунка про планы издать книгу о вас. Но мы ничего не станем делать против вашего согласия. Как вы знаете, близится суд. И если у вас есть пожелания по поводу содержания книги, я сделаю все возможное, чтобы они были учтены. Однако я не хочу принуждать вас ни к каким откровениям. Пока что просто имейте это в виду.

Канна потупилась:

— Если… — начала она еле слышно, — если так будет лучше, то я не против, чтобы про меня написали книгу. Но…

— Но что?

— Но я не думаю, что мои чувства и мысли настолько важны, — с беспокойством призналась она.

— Не думаете, что они важны?

Канна уверенно кивнула.

— Канна, ответьте, пожалуйста, на один мой вопрос. Вы помните, как после ареста сказали полиции: «Думайте сами, какой у меня был мотив»?

Канна с недоумением покачала головой:

— Я бы не стала так дерзко разговаривать с полицией.

— Увидев вас сегодня, я тоже подумала, что на вас это не похоже, но решила уточнить на всякий случай.

— Я сказала… не совсем так, — продолжила Канна, как будто с трудом подбирая слова.

Я ободряюще кивнула.

— А как?

— Когда меня спросили про мотив, я ответила, что сама не знаю, зачем это сделала, но надеюсь, что полиция сможет разобраться.

Я повторила вслед за Канной: «Не знаю».

— Честно говоря, я постоянно лгу. Когда меня ругают, я сразу теряюсь: ноги подкашиваются, мысли путаются. Я и сама не замечаю, как начинаю врать. И когда меня поймали, я тоже сначала пыталась притвориться, что никого не убивала.

Любопытно, что Канна употребила в одном предложении слова «честно» и «лгу».

— Получается, вы хорошо помните, что делали в день убийства? Расскажите столько, сколько посчитаете нужным.

Пока мы говорили, Канна грызла ноготь на большом пальце. У нее были такие тонкие руки… Не верилось, что в них Канна могла сжимать нож, которым убила собственного отца.

— В тот день проходило собеседование. Я очень переживала. Накануне родители потребовали, чтобы я отказалась от идеи стать телеведущей…

Канна потупилась. Кажется, она не хотела вспоминать события того дня.

— Понятно.

Я кивнула и уже собиралась задать следующий вопрос, но Канна меня опередила. Как будто что-то вспомнив, она спросила:

— Кстати, а вы знакомы с моим адвокатом, господином Анно? Он очень удивился, когда я сказала ему, что вы собираетесь написать про меня книгу.

— Вы имеете в виду Касё Анно? — уточнила я.

— Точно, Касё. Я еще подумала, какое у господина Анно необычное имя.

— Вроде так звали одного из учеников Будды… Махакашьяпа по-другому. Да, мы с Касё, можно сказать, родственники. Но не кровные.

Канна удивленно подняла на меня глаза, и я заметила, как в ее взгляде промелькнуло что-то игривое. Давно она научилась так смотреть?

— Так вот почему у вас разные фамилии.

На самом деле фамилия Касё была «Анно», а не «Макабэ» по другой причине, но я не стала вдаваться в подробности. Голос Канны неожиданно потеплел:

— Господин Анно, похоже, знает путь к женскому сердцу. Иногда мне кажется, ни одна женщина не способна перед ним устоять.

Я неопределенно кивнула и ответила:

— Касё и правда может произвести такое впечатление. Канна, послушайте, я бы хотела поговорить с вами о наших дальнейших планах… — Я уже готова была перейти к главному, ради чего пришла, когда Канна вдруг опустила взгляд.

— Госпожа Макабэ, а вы замужем?

Я немного растерялась, но утвердительно кивнула и показала ей левую руку: на безымянном пальце блестело обручальное кольцо.

— Ого, а дети?

— Есть сын, он сейчас учится в начальной школе.

Кажется, Канну расстроил мой ответ. Она протянула:

— Вы очень счастливая, госпожа Макабэ… — и добавила: — Давайте на этом на сегодня закончим. Я сообщу господину Цудзи о своем решении по поводу книги, — с этими словами девушка покинула переговорную комнату.

Я встала, закинув на плечо свою сумку-шопер. Возможно, мне все-таки не удалось завоевать ее доверие.

На следующей неделе на адрес клиники пришло письмо от издательства Симбунка с сообщением о том, что, к сожалению, проект по написанию книги был приостановлен по просьбе Канны.

«Что ж, ничего не поделать», — подумала я, бросая конверт в мусорную корзину.

Мы сняли номер с личной ванной [В традиционных японских гостиницах часто встречаются номера с личной ванной, которую устанавливают на открытом балконе, чтобы постояльцы могли принять ванну на свежем воздухе.]. Балкон освещали традиционные фонари андон. Стояла полная тишина, которую нарушал только плеск воды. Вдыхая аромат кипариса, я опустилась в горячую, наполненную до краев ванну — в такой забываются любые тревоги. По поверхности воды пробежала рябь и растаяла в сгущающейся тьме. Ночной ветерок принес с собой прохладу и успокоил мои раскрасневшиеся щеки.

— Мне говорили, что здесь красивое звездное небо, жаль, что сегодня все заволокли тучи.

Я услышала позади себя голос Гамона и обернулась. Как только его крупное тело погрузилось в ванну, наружу сразу выплеснулась вода. На лице Гамона, едва различимом в клубах пара, виднелась небрежная щетина. Такая очень идет мужчинам с мягким характером, как у него.

— Масатика поел и сразу заснул. Оно и хорошо, с ним ванну все равно не примешь, — заметил Гамон.

Я слабо улыбнулась. Личная ванная входила в стоимость номера, но сын учился в четвертом классе и был уже слишком большой, чтобы принимать ее вместе с нами [В Японии принято, что до определенного возраста (примерно 8–10 лет) дети принимают ванну вместе с родителями.]. Гамон откинул назад мокрую челку. Я вгляделась в лицо мужа: впервые за долгое время я видела его без очков.

— Что-то случилось?

— Опять подумала, что когда ты без очков, то выглядишь совсем иначе.

Он рассмеялся, раскинул руки и вытянул их вдоль бортика ванны. Вода снова с шумом перелилась через край.

— Спасибо тебе за все.

— С чего это ты вдруг? — с подозрением спросил Гамон.

— Ну… ведь и Масатика, и наш дом — все на тебе… — пробормотала я, опускаясь в воду по самый подбородок.

— Касё тебе что-то сказал? — вдруг спросил он. Я разглядывала его плечи, на которых мускулы создавали мягкий рельеф.

— Да, он говорил, что тебе нужно снова серьезно заняться фотографией.

— Ой, не обращай внимания. Просто по характеру он совсем не семейный человек.

— Мне кажется, он за тебя волнуется и хочет, чтобы ты посвятил себя любимому делу. Когда перед свадьбой я рассказала тебе, что у нас будет сын, то тоже переживала насчет своей карьеры.

Это случилось десять лет назад, зимой. Однажды морозным вечером мы с Гамоном договорились встретиться в кофейне неподалеку от моего университета. Он сильно опаздывал, но наконец пришел и сел напротив меня. С его кожаного пальто стекали капли воды. Сквозь запотевшее окно я посмотрела на улицу: оказалось, идет снег. Когда я сообщила о беременности, глаза Гамона расширились от удивления.

— Ты уверена?

— Да. Помнишь, в прошлом месяце мы один раз не предохранялись? Наверное, тогда… — принялась объяснять я, поднося чашку к губам, но тут же поставила ее на место: от запаха теплого молока меня начало мутить.

— Я, конечно, не собираюсь рожать, но решила, ты все равно должен знать. На операцию я запишусь сама.

— Что, не собираешься рожать? Почему? — Гамон так резко наклонился вперед, что вода в стаканах задрожала. Такой реакции я не ожидала.

— Ты мечтаешь стать фотокорреспондентом, я только закончила магистратуру. Нам нужно сначала реализоваться, а потом уже думать о детях…

— Я брошу фотожурналистику! — выпалил он.

Я растерялась: Гамон уже получил несколько небольших наград и следующей весной готовился провести выставку своих новых работ. Тем не менее он продолжил: