«Посмотрим» — это всего лишь попытка увернуться от разговора прямо сейчас, потому что на кону стоит завтрашний вечер, а отцу нужно, чтобы все прошло гладко, чтобы Максим не выкинул очередной фортель. Ну а после ужина он заявит что-нибудь в духе: «Кто ты такой, чтобы мне указывать? Как я сказал, так и будет». И плевать он хотел и на Максима, и на эту девку. Лишь бы для массмедиа предстать в нужном свете. Именно так все и будет, тут даже без вариантов, сотни раз повторялось подобное.

С изворотливостью отца, с его шаганием по головам Максим уже почти свыкся, но вот от одной лишь мысли, что эта девка придет в их класс, ему становилось дурно. Мало того что она, растрепав всему свету про себя, и так его опозорила на всю школу — вон как сегодня изгалялся Шило, да и остальные «бэшки», — так теперь она еще и учиться с ним в одном классе вознамерилась. А он ведь на дух ее не переносит. Смотреть в ее сторону без отвращения не может. Даже вон не видя ее, лишь зная, что она где-то рядом, в доме, он чувствует, как внутри все клокочет. Пятнадцать минут за завтраком еле выдерживает. А тут — находиться с ней рядом постоянно? Нет, нет, нет, не бывать этому!

Максима бесило в ней все: как она ходила, точно пришибленная, — скромницу из себя изображала; как хлопала глазами — прямо сама невинность; как улыбалась во весь рот, притворяясь простодушной; и вообще — как выглядела. Особенно как выглядела, хоть отец и провез ее, видать, вчера по салонам, где замухрышку постригли, приодели. А ее отвратная услужливость! Мать с отцом аж поперхнулись, когда эта дура деревенская кинулась помогать Вере убирать со стола посуду после завтрака. А как у Темочки вытянулась физиономия, когда она вызвалась помочь ему с черчением! У того якобы никак не получалось изобразить болт в поперечном сечении. На самом деле болт тут ни при чем, Артем просто пытался привлечь внимание отца, и Максим это явственно видел. Видел, как младший бесится от того, что его ненаглядного папашу приходится теперь делить с девкой. Еще как бесится, хоть и старается сохранить при этом спокойную мину. Малыш ведь привык быть в семье пупом Вселенной. А эта дура ни черта не поняла, но попыталась угодить:

— Давай я тебе помогу? У меня с черчением никаких проблем.

Максим бы ее послал, конечно, но Тема вежливый — выдавил кислую улыбку и пробубнил, что справится сам.

— Хорошо, но, если что, обращайся. Буду рада помочь!

Это да, она уже и не знает, кому еще свою помощь предложить, всем рвется услужить, всем желает понравиться. Аж противно!

Разговор с отцом все-таки выбил у Максима почву из-под ног.

Хотелось срочно, немедленно выговориться. Благо Ренат был в Сети.

Прикинь, отец заявил, что это чучело деревенское с понедельника будет учиться с нами!

Я в шоке!

Я там же.

Что делать будешь?

Пойду убью ее. Вариантов мне не оставили.

А с батей поговорить не пробовал?

Ему пофиг.

Хреново.

Не то слово! У меня от нее стабильно позывы. Вообще терпеть ее не могу. Ну и сам понимаешь, какой это зашквар. Уже вижу, как у бэшек говно из всех щелей лезет.

Не парься насчет бэшек. Придет твоя сестра…

Она мне не сестра.

Ок. Придет эта девка — будем ее гнобить в лучших традициях. Все вместе. Если ты с ней общаться не будешь, никто и троллить тебя ею не сможет. Это раз. А два — загнобим ее так, что она сама от нас по-быстрому свалит.

Загнобим… Это мысль, конечно. И Ренат прав. Если он от нее сразу же и публично открестится, позор от ее появления можно свести к минимуму. Только вот… Почему-то было не по себе. Почему? Максим и сам толком понять не мог. Просто возникло внутри неуютное ощущение тяжести. Оно давило, раздражало, мешало чертовски. И ведь не жалость это. Какая тут жалость? Он же не выносит ее, ненавидит даже.

Просто… Он-то знал своих одноклассников, знал, какую у них могут устраивать травлю. И это отнюдь не то же самое, что доводить пошлыми шуточками занудную училку-истеричку. Это будет настоящая жесть. Это будут издевательства высшей пробы. Над бедной дурой будут с азартом, всем скопом ежедневно измываться, методично ломать ей психику, унижать, сживать со свету. Хотел он этого? Совсем нет. Ему нужно одно: чтобы ее не было в их классе.

И ведь сколько в городе есть престижных гимназий и лицеев, если уж отец так печется о своем новом амплуа заботливого папочки. Отправил бы ее туда. Да куда угодно, только бы не к ним. Так будет лучше для всех.

Максим все-таки не удержался, превозмогая себя, сунулся к ней. Его отец слушать, понятно, не станет. Но, может, хоть ее послушает.

Она, сидя в кресле, читала книгу, просвещалась. Так увлеклась, что даже не услышала, как вошел Максим. А увидела его в дверях — заметно вздрогнула, даже книжку из рук выронила.

Он лишь ухмыльнулся: хорошее начало. Не спрашивая, прихватил стул и приставил к ее креслу вплотную спинкой вперед. Уселся, сложив руки на изголовье, мазнул взглядом по книге, прочитав на обложке: «Стефан Цвейг», затем вперился в нее изучающим взглядом. Она еще больше занервничала и опустила глаза, а ему это только на руку. Лучше уж он ее сейчас как следует запугает, чем эта дура познает на своей шкуре все прелести их травли «в лучших традициях».

— Что, раскрутила папашу? Прибарахлилась, смотрю… — начал он, беззастенчиво разглядывая ее.

«Положа руку на сердце, — отметил он, — не такая уж она и дурнушка. Губы такие… Верхняя — чувственно изогнутая, нижняя — соблазнительно припухшая. Да, губы зачетные».

Она взмахнула длинными ресницами и уставилась на него в полнейшем изумлении:

— Почему ты так говоришь? Я ничего не просила. Он сам…

— Угу, невиноватая я, он сам пришел, — хмыкнул Максим.

— Но это правда!

— Конечно! Папа же у нас — добрый самаритянин, обожает делать подарки бедным сироткам. Миленькая, кстати, маечка. — Он нагло уставился на девичью грудь, самодовольно подмечая про себя, как порозовели ее щеки. — Были б еще формы… У тебя какой размер? Первый? Нулевой? У, как мы засмущались… Еще скажи, что ты до сих пор девочка.

Теперь уж она густо покраснела, обхватила себя руками и потупила взгляд, но затем тихо промолвила:

— Это не твое дело.

— Да, — вздохнул он, — тут ты права. Мне абсолютно пофиг, девочка ты или не девочка. И можешь не зажиматься. Было бы что там прятать. И было бы на что смотреть. Плоскодонки меня не интересуют, так что расслабься.

Здесь уж он кривил душой, и намеренно. Грудь у нее была вполне: небольшая, но аккуратная и упругая, как раз в его вкусе, но ей знать об этом необязательно.

Руки она не убрала, но голову вскинула. Посмотрела ему прямо в глаза и спросила с надрывом, будто вот-вот расплачется:

— За что ты меня так ненавидишь? Что я тебе плохого сделала?

— Ты? Мне? Плохого? Ты себя-то послушай. — Он вместе со стулом наклонился вперед. Она инстинктивно вжалась в спинку кресла. — Ты кто такая? Дура. Что ты мне в принципе можешь сделать? А я вот могу очень легко жизнь твою жалкую превратить в кромешный ад. Ты еще горько пожалеешь, что выползла из своего Задрищева, что растрезвонила всем про папочку-губернатора. Поверь, я так и сделаю, если ты только сунешься в мою школу. Даже не сомневайся. И не я один, кстати. Все до единого будут тебя травить. Там с тобой даже разговаривать никто не станет, потому что западло. Ну разве что скажут, какая ты уродина, чмошница и прочее в том же духе. Так что как угодно проси отца, чтобы он устроил тебя куда-нибудь в другое место. Но чтобы в моей школе ноги твоей не было, въехала?

В глазах у нее стояли слезы, отчего синева казалась еще более яркой, насыщенной, даже какой-то пронзительной. Максим аж слегка смутился — не перегнул ли палку? Но тотчас взял себя в руки. Ничего, от пары ласковых еще никто не умирал, а вот если все же она заявится в их гимназию, тогда ей действительно придется туго.

«Будем надеяться, что у нее хватит ума отговорить отца», — сказал он себе.

* * *

На следующий день сразу после уроков Максим поехал к Ренату Мансурову. Туда чуть позже обещали подтянуться и остальные из их компании: Никита Лужин (попросту Ник), Кирилл Ладейщиков и неразлучное трио — подружки Вика, Кристина, Диана.

— Максим! Ты куда? Ты разве домой не едешь? — окликнул его Тема, когда тот прошел мимо отцовского «Кадиллака», поджидавшего братьев у ворот гимназии. — Ну ты к семи-то вернешься? Отец просил…

— Отвали, малой, — отмахнулся от него Максим и направился к серебристому «Таурусу» Мансуровых.

Отец просил! Пошел он со своими просьбами! Пусть Темочка радует его присутствием и безупречным поведением за столом, а Максим участвовать в этом фарсе не собирается. С какой стати? Он даже и деньги-то его, так невзначай подсунутые, не взял. Так что пусть в свой театр играют без него.

* * *

Мансуровы жили в том же коттеджном поселке, только через две улицы. Отец Рената владел сетью супермаркетов. Сколько помнил Максим, тот вечно жаловался на все подряд: на нерадивых поставщиков, на маленькую прибыль, на всякие проверки, на налоги. Не просто жаловался, а с горечью заверял, что работает в убыток и вот-вот разорится, открывая тем временем по всему городу новые супермаркеты.