Риз Боуэн

Королевская заноза

ГЛАВА 1

Раннох-хаус, Белгрейв-сквер, Лондон W. 1 [W. 1 — обозначение почтовой зоны в центре Лондона.]

Понедельник, 6 июня 1932 г.

Звонок будильника прервал мой сон в безбожную рань: шел девятый час. Когда-то моя нянюшка любила приговаривать, что тому, кто рано встает, Бог подает. Мой отец всегда вставал ни свет ни заря. И что? Умер в сорок девять лет без гроша в кармане.

По собственному опыту могу сказать, что подниматься в такой несусветный час стоит лишь тогда, когда с утра собираешься на охоту или хочешь успеть на экспресс Эдинбург — Лондон. В мои планы не входило ни то, ни другое. Во-первых, сейчас не сезон, во-вторых, я в Лондоне.

Я неловко нащупала будильник на прикроватном столике, и в комнате воцарилась тишина.

— Шестое июня. Запись в «Придворном циркуляре» [Бюллетень, ежедневно с 1803 года информирующий читателей крупнейших британских газет о мероприятиях, на которых присутствуют члены королевской семьи.], — обратилась я к несуществующим слушателям, встала с постели и раздвинула тяжелый бархатный полог. — Наступает новый день, и леди Джорджиана Раннохская погружается в водоворот светской суеты. Сначала ленч в «Савойе», чай в «Ритце», потом примерка бального платья у Скиапарелли, ужин и танцы в «Дорчестере» или… ничего из этого, — добавила я. Честно говоря, трудно вспомнить, когда в последний раз в моей светской жизни происходило хоть что-нибудь, какой уж тут безумный водоворот. Только представьте: мне почти двадцать два, а на каминной полке ни одного приглашения! Я ужаснулась: а вдруг мне суждено навсегда остаться старой девой? Что ж, раз жизнь пошла под откос, остается лишь смириться. Кто знает, не станет ли предложение ее величества занять место фрейлины при последней оставшейся в живых дочери королевы Виктории, которая как раз приходится мне двоюродной бабушкой и проживает в уединении в отдаленной части Глостершира, моей единственной надеждой. У меня перед глазами замелькали картины будущего: вот я изо дня в день выгуливаю бабушкиного пекинеса, а вот сижу с мотком шерсти, распяленным на руках.

Пожалуй, пришло время представиться: меня зовут Виктория Джорджиана Шарлотта Евгения, герцогиня Гленгаррийская и Раннохская, для друзей просто Джорджи. Я происхожу из семьи Виндзоров, довожусь троюродной сестрой королю Георгу Пятому, занимаю тридцать четвертое место в очереди претендентов на престол, и в настоящее время у меня нет ни пенни за душой.

Нет, постойте-ка. Ведь есть еще один вариант: я могу стать женой князя Зигфрида Румынского из дома Гогенцоллернов-Зигмарингенов, которого я, когда никто не слышит, иначе как Рыбина не называю. Благодарение небесам, в последнее время никаких разговоров об этом не возникало. Может, кто-то еще догадался, что князю Зигфриду мальчики нравятся куда больше девочек?

Утро сулило один из тех истинно английских летних дней, когда только и думаешь о верховой прогулке по тенистым сельским дорогам, о вылазке в поля на пикник с непременной клубникой со сливками, о крокете и чае на лужайке. Даже здесь, в самом центре Лондона, птицы чирикали как сумасшедшие. Солнце сверкало в окнах соседних домов. От нежного дуновения ветра чуть колыхались тонкие занавески. Почтальон что-то насвистывал, переходя площадь. А что же я?

Кошмар! Я вдруг вспомнила, почему будильник звонил так рано, и немедленно начала собираться. Меня же ждут на Парк-лейн. Я умылась, наскоро оделась и сбежала вниз поставить чайник и приготовить себе тост. Вы не поверите, какой домовитой я стала всего за два месяца! Когда в апреле я вылетела из нашего родового гнезда в Шотландии, то не умела и воды вскипятить. Теперь же я не только могу сварить яйцо, но справлюсь и с запеченной фасолью. До того как я осталась совсем без средств, мне никогда не доводилось жить без слуг. Мой брат, герцог Гленгаррийский и Раннохский, которого все зовут просто Бинки, обещал прислать какую-нибудь шотландскую девушку из нашего поместья в услужение, но так никого и не прислал. Подозреваю, все дело в шотландских матерях: какая богобоязненная пресвитерианка отпустит свою дочь в это вместилище порока, каким считают у нас Лондон? Нанять служанку в Лондоне мне не по карману, а Бинки, увы, такой же банкрот, как и я, денег на это у него нет. Когда наш отец застрелился после биржевого краха 1929-го, поместье перешло к Бинки, однако чтобы получить его, бедняге пришлось заплатить чудовищный налог на наследство.

Так что пока приходится справляться без прислуги, и. признаюсь, я весьма горда собой. Вода закипела, я заварила чай, намазала тост куперсовским джемом [Апельсиновый джем, изначально готовился по рецепту Сары Джейн Куперс, записанному в 1874 году.] (да-да, знаю, не следовало бы так бросаться деньгами, но и стандарты Ранноха ронять тоже не пристало), потом торопливо смахнула крошки и надела пальто. По правде говоря, на улице было слишком тепло даже для жакета, но я не могла рисковать — мало ли, вдруг кто-нибудь заметит мой наряд, пока я иду через площадь. Приходится терпеть, если живешь в той части Лондона к югу от Гайд-парка, где селятся исключительно сливки общества.

Шофер, ожидавший хозяина подле «роллс-ройса», приветствовал меня, молодцевато взяв под козырек, я поплотнее запахнула пальто, пересекла площадь, прошла по Гросвенор-кресент и перед тем, как осмелиться перейти Гайд-парк-корнер, помедлила, вглядываясь в зеленые просторы Гайд-парка. До меня донеслось цоканье копыт, и следом за ним на Роттен-Роу показались двое. Наездница в черном котелке гарцевала на великолепной серой кобыле. Превосходного кроя редингот сидел на ней как влитой. Ее сапоги были начищены до зеркального блеска. Я с завистью посмотрела на нее. Останься я дома, в Шотландии, я бы тоже сейчас скакала себе куда-нибудь… Раньше мы с Бинки каждое утро выезжали на конную прогулку. Я вспомнила о своей бедной лошадке: наверно, теперь на ней ездит Хилли, моя невестка, хорошо бы она не слишком сильно тянула поводья. Вечно она дергает изо всех сил, к тому же весит куда больше меня. Потом я заметила и других людей, которые слонялись по площади. Выглядели они довольно потрепанными. Одни держали таблички в руках, другие надели их себе на шею, но на всех них было одно и то же: «Ищу работу», «Готов работать за еду», «Не боюсь тяжелой работы».

Пока я росла, меня оберегали от суровой правды жизни. Теперь же я сталкиваюсь с ней на каждом шагу. Экономический спад продолжался, и люди простаивали часами в очереди за тарелкой супа и куском хлеба. Не доходя Веллингтоновой арки, я обратила внимание на одного человека: галстук, пальто, надраенные ботинки. Да что там, я могла разглядеть его медали. «Ранен при Сомме. Возьмусь за любое дело». На его лице было написано отчаяние, смешанное с отвращением. Было видно, как ему противно вот так вот стоять. Жаль, я не могу подойти и сию минуту нанять его. Увы, мы в одной лодке. С этим ничего не поделаешь.

Раздался свисток, машины остановились, и я быстро перебежала площадь в направлении Парк-авеню. Для Парк-лейн номер пятьдесят девять выглядел весьма скромно. Это был типичный георгианский особняк, в каких любят селиться состоятельные и респектабельные люди со вкусом: стены красного кирпича отделаны белым, невысокое крыльцо ведет к парадной двери, перила у темного провала лестницы указывают, где начинается царство слуг. Почти как в Раннох-хаусе, только наша лондонская резиденция куда больше и богаче. Вместо того чтобы подняться, я проскользнула вниз по темным ступеням, отыскала ключ под цветочным горшком, открыла дверь для прислуги и юркнула в дом. Очутилась я в мрачной передней, пропитанной застарелым запахом вареной капусты.

Ну что ж, теперь вам известна моя страшная тайна. Да, я зарабатываю на жизнь уборкой. В объявлении, которое я поместила в «Таймс», я назвалась «прислугой из герцогского дома с рекомендациями леди Джорджианы Гленгаррийской и Раннохской». Нет, что вы, никакой тяжелой работы — отскребать полы или, этого только не хватало, унитазы мне не приходится. Да я и не знала бы, как за это приняться. Меня нанимают, когда нужно подготовить дом к возвращению хозяев, а посылать слуг заранее почему-то не захотели. Я выбиваю чехлы, застилаю постели, подметаю и вытираю пыль. Все это я могу делать, не слишком часто что-нибудь разбивая или ломая. Придется мне открыть вам еще одну тайну: иногда я бываю на редкость неуклюжа.

Конечно, подчас я сильно рискую. Ведь все это дома людей моего круга. Я бы со стыда сгорела, наткнись на какую-нибудь знакомую по балу дебютанток или того хуже — на партнера по танцам, ползая на коленях по полу в переднике и белом чепце на голове. Так что всю правду обо мне знают лишь моя лучшая подруга Белинда Уорбертон-Стоук и один негодяй, на которого ни в чем нельзя положиться — Дарси О'Мара. Впрочем, чем меньше говорить о нем, тем лучше.

До того, как я начала работать, мне не часто приходилось задумываться, как живет другая половина человечества. От моих путешествий вниз по лестнице в памяти оставались лишь воспоминания о большой, жарко натопленной кухне, сладких запахах выпечки, о том, как мне позволялось раскатывать тесто или облизывать ложки. Я нашла чуланчик, где хранились швабры и совки, взяла ведро и тряпки, метелочку из перьев для пыли и веник — чистить ковры. Хорошо хоть, сейчас лето. Не придется разжигать камины в спальнях. Ненавижу таскать ящик для угля вверх по лестнице, да и нырять в угольную дыру, так дедуля называет подвал, где обычно хранят уголь, тоже в число моих любимых занятий не входит. «Какой еще дедуля?» — спросите вы. Простите, совсем из головы вылетело. Конечно, я же еще не успела о нем рассказать. Видите ли, мой отец приходился кузеном королю Георгу и внуком — королеве Виктории. Зато моя матушка, актриса, родом из Эссекса. Ее отец там и сейчас живет. В таком, знаете, крошечном домике с гномиками в саду. Когда-то дедуля служил в полиции, но сейчас удалился на покой. Он кокни чистейших кровей, и я его просто обожаю. От него у меня нет никаких секретов.