3 Или, как он выразился в 1999 году в интервью Дэвиду Лэнгфорду для Ansible: «Когда у вашего светового меча из “Звездных войн” отвалится лазер, Джордж Лукас об этом не узнает. Но если у свечки окажется не тот цвет, то чертовы письма посыплются на меня». Франшиза другая, суть та же, хоть и с лишним красным словцом.
4 Проще говоря, начинка рудиментарного синтезатора речи. Хотя вы, наверное, и так знаете.
5 Сборник эссеистики Терри, 2014 год.
6 Настоящую пастушью кибитку, прошу заметить, — и это задолго до того, как Дэвид Кэмерон, бывший премьер-министр от тори, навсегда испортил образ литературной деятельности в кибитке.
7 Терри любил сноски.
8 В этом отношении нашим первым другом будут сноски — место, где можно выдвигать поправки и альтернативные толкования, не замарав лоск оригинальной истории.
Часть первая
1. Опасная черепица, крот в одежде и побег от вынужденного козловства
Он не просто фантазировал. Порой, говорил Терри, плоды его детского воображения представали такими яркими, такими реальными, что больше напоминали галлюцинации, чем фантазии, — они были для него не менее материальными, чем родители, или дом, или деревня его раннего детства.
Например, как в тот раз, когда он, проходя через заброшенный меловой карьер недалеко от дома, увидел, что в земле под ногами плавают скелеты рыбок, — предположительно, просто ассоциация с микроископаемыми, о которых он недавно узнал в школе или, скорее, вычитал в библиотечной книжке, но теперь ожившая и в самом деле юркающая в меловой пыли.
Или в тот раз, когда его пятилетнего повели посмотреть на Санта-Клауса в лондонском универмаге «Гемеджес», а он, витая в облаках, убрел от матери, и она искала его, пока он катался на эскалаторах и в одиночку странствовал средь праздничных украшений, запрокинув голову в полном благоговении, нисколько не замечая поднятой им же паники.
Та встреча с Санта-Клаусом тоже, конечно, стала важной и запоминающейся, хотя Терри признавался, что так и не набрался смелости посмотреть ему в глаза — ведь, как он рассказывал, «нельзя видеть лик бога». Но и полет на Северный полюс на деревянном самолете, за иллюминаторами которого пискляво поскрипывали нарисованные на полотне облака, и встреча с эльфами — все это отпечаталось в воображении Терри. Просто не так сильно, как вся мерцающая вселенная под крышей универмага, украшенного к Рождеству1.
А поезд, что в тот день привез их в город? Эти поезда еще казались дружелюбными, если ехать в них или просто находиться внутри, но снаружи, с платформы, их рев, грохот, клубящийся черный дым, и то, как они словно пытаются утянуть тебя за собой, врываясь на вокзал на всех парах… ведь эти штуковины явно были живыми, да к тому же — самыми настоящими демонами, правда? Пятилетний Терри думал, что да.
Так что это была не совсем метафора, когда много лет спустя он сказал в интервью, что «зарабатывает на жизнь умеренными галлюцинациями». Похоже, он очень быстро узнал, что есть вещи внутри вещей, миры внутри миров — совершенно зримые, практически ощутимые и уж точно созревшие для рассказов, если только постараться и уделить им время.
* * *
Первым его домом была маленькая, неказистая — проедешь и не заметишь — деревенька Фоти-Грин, находившаяся в лощине у Чилтернских холмов в Бакингемшире, — «что-то вроде Ларк-Райза, если Беконсфилд — это Кэндлфорд [«Из Ларк-Райза в Кэндлфорд» (Lark Rise to Candleford) — цикл полуавтобиографических романов Форы Томпсон (1939–1943) и сериал-экранизация (2008–2011) о Британии конца XIX века, где Ларк-Райз — маленькая деревня, а Кэндлфорд — богатый торговый город.], — описывал ее Терри в своих заметках для автобиографии. — Не столько населенный пункт, сколько местечко в лесах и полях, где всего-то и есть что 36 человек и одна телефонная будка»2.
А еще, надо отметить, деревенский магазин, паб «Королевский стандарт Англии» и — по крайней мере, некоторое время, согласно воспоминаниям Терри, — лавка сладостей. «Я точно знаю, что лавка сладостей была, — настаивал он, — потому что покупал там анисовые шарики, и “Блэк-Джеки”, и “Шербет-Фаунтейнс”, и “сладких креветок”, причем иногда всего за фартинг. Один Бог знает, на что они выживали».
И в самом деле, непохоже, что в Фоти-Грине хватало детей, чтобы работала, пусть и недолго, целая лавка сладостей; из времен, когда он еще носил шорты, Терри припоминает ватагу всего в полдесятка его ровесников — «зыбкое облако из ребятишек, которые ссорились, исследовали, дрались», бродили по меловым карьерам, лесам да полям и в целом насмехались над нынешними переживаниями о безопасности детей. «Мы падали с деревьев, — писал Терри, — и залезали обратно, чтобы упасть поинтересней».
Фоти-Грин был таким маленьким и сплоченным обществом, что если одна мать звала ребенка домой на чай, то по домам бежали сразу все. Что важнее, кроме детей, в число тех самых тридцати шести человек входили, по воспоминаниям Терри, «пожилые и высушенные профессиональные огородники в плоских кепках и с курительными трубками, каждое утро безмятежно катившие на черных велосипедах в процветающую деревню Нотти-Грин, где-то в миле от нас», и затем по вечерам «столь же безмятежно катившие обратно, нередко — с чем-нибудь привязанным к рулю, например свертком саженцев капусты».
Одним словом, тихая сельская местность. Здесь Пратчетты и жили в маленьком съемном коттедже с такими примитивными удобствами, что Терри не мог о них рассказывать, не скатываясь в пародию на скетч о четырех йоркширцах3. («Коридор? Да я мечтал жить в коридоре. Для нас это был бы дворец…» — и так далее.)
Например, в шато Пратчеттов не было водопровода: каждое утро отец Терри подтягивал шланг к водокачке на соседнем участке и наполнял металлический бак в судомойне на весь день. Не было, следовательно, и туалета со смывом — была «комнатка» в пристройке на задах, которую окуривала дезинфицирующими средствами мама Терри и где находился биотуалет «Элсан» — его приходилось периодически опустошать в свежевырытую яму в огороде. (И это официально считалось худшей обязанностью недели — зато хотя бы помидоры шли в рост.)
На стене снаружи «комнатки» висел на крюке жестяной душ — в банный вечер его переносили внутрь. Газ для плиты привозил грузовик — в больших сменных баллонах «Кэлор», которые надо было закатывать в гостиную, — а радио (тогда еще никакого телевизора) работало на заемном аккумуляторе размером и весом с кирпич, который каждый месяц приходилось возить на самодельной металлической тележке в беконсфилдский филиал «Радио Ренталс» и обратно. Любишь слушать музыкальные передачи Down Your Way и Family Favourites — а Пратчетты явно любили, — изволь и тележку возить. В доме имелась судомойня, что, конечно, звучит роскошно, вот только кухни к ней уже не прилагалось, из-за чего судомойня, как выразился Терри, смахивала на «телегу без лошади». Эта тесная, темная и сыроватая каморка служила им и мойкой, и кухней одновременно.
Но, как ни крути (и тут снова нельзя не почувствовать настроение «Четырех йоркширцев»), этот дом хотя бы обеспечивал Пратчеттов крышей над головой — а британские крыши немало пострадали в период с 1939‐го по 1945‐й, так что и это не пустяк. Даже если крыша не самая прочная и от малейшего ветерка линяет черепицей, создавая эффект бомбардировки для тех, кто входит и выходит. «Если слышишь на крыше шорох, — писал Терри, — ты не бежишь, а просто прижимаешься к стене и смотришь, как шальная черепица слетает с карниза и разбивается перед тобой вдребезги. На это даже внимания не обращали, настолько вошло в привычку».
Прибавим все еще сохранявшуюся карточную систему (по карточкам выдавали масло, мясо, сыр, чай, джем), длинные нагруженные бельевые веревки по четвергам и полное отсутствие тинейджеров, которых тогда еще даже не придумали, — и Фоти-Грин будет хрестоматийным примером аскетичной жизни сельского рабочего класса Британии в послевоенные годы. И в этот скромный, а в чем-то и откровенно опасный мир Дэвид и Айлин Пратчетты привели новорожденного сына Теренса Дэвида Джона, появившегося на свет в беконсфилдском роддоме «Магеллан» 28 апреля 1948 года. («Я Телец, но на самой грани, — заметил насчет своей даты рождения Терри, — видимо, поэтому никак не могу подобрать себе штаны по размеру».)
Ребенок задержался на три дня и появился после долгих и тяжелых родов, венчавших, судя по всему, осложненную беременность. Поэтому, наверное, нет ничего удивительного в том, что Айлин в родильной палате, получив в руки отпрыска, приветствовала его в нашем мире словами «дождались-таки» и позже заявляла, что не сходя с места решила никогда больше не подвергать себя ничему подобному4. И она сдержала слово. В разные периоды Терри делил семейный дом с почти безмозглым спаниелем, с черепашкой Фидиппидом, нареченной в честь самого первого бегуна-марафонца, и с волнистым попугайчиком Чхотой, но с другими маленькими Пратчеттами — никогда.
«Вскоре после этого, — писал Терри о своих первых мгновениях после затянувшихся родов, — меня представили отцу, хотя я той первой встречи не помню». В свое время и в куда более благоприятных для них обоих обстоятельствах Терри узнает об отце больше, в том числе ту важную подробность, что тот работает механиком в «Олд-Таун Гэрейдж» в Беконсфилде. Дэвид Пратчетт был невысоким, худым, совершенно лысым мужчиной с тонкими усиками — и, по словам его сына, «гением починки машин». Вторая мировая только что предоставила ему возможность отточить свое мастерство в Королевских военно-воздушных силах. Дэвид служил в Индии и — по крайней мере, как он рассказывал Терри, — наслаждался сравнительно бестревожной войной и грелся на теплом солнышке, по ходу дела коллекционируя хорошие клички для волнистых попугайчиков5 и совершая такие впечатляющие подвиги, как починка машины командира авиакрыла в чистом поле заведением стартера вручную. Затем он привез свои таланты обратно в Беконсфилд, где они пришлись ко двору.
